мы просто чертовски устали, да?

Залп конфетти покрывает сцену и танцпол, костюмы неприятно липнут к телу из-за пота, слушатели ликуют. В этот момент, кажется, всё застывает и время останавливается. Кульминация, сейчас прозвучит финальный аккорд и толпа разразится громом аплодисментов и криков. Но перед этим всегда есть этот момент затишья. Секунда тишины, которая тянется целую вечность, и в этот момент происходит слишком много всего. Каждый участник происходящего ощущает совершенно невыносимое количество эмоций и мысли разрывают его голову, но в эту секунду всё в нем затихает. Словно вас этот спектр чувств и ощущений теряется от внезапно наступившей тишины и не знает, куда ему деваться теперь, когда стихает музыка. К сожалению, он не может длиться вечно. – Дети Амстердама, спасибо вам за этот вечер, это было незабываемо! – Копия улыбается толпе, слушая аплодисменты, он их заслужил. Они все их заслужили. но он не чувствует ничего внутри, только боится, что улыбка вышла слишком натянутой. Ещё немного и он сможет запереться в гримерке и дождаться, пока внутренний голос, указывающий ему на фальшивость собственных слов и действий не утихнет. Ему просто нужно сделать свою работу хорошо, это его обязанность и он не должен об этом забывать. На каждом концерте Копия повторяет те же самые действия, знает реакции слушателей. Безымянные гули уже давно выучили сценарий выступлений и не удивляются, когда Папа подходит к ним. Вот он опускается на колени рядом с Содо, дразнит его своими выходками, вот он шлёпает Рейна, а вот галантно берет Саншайн за руку, зарождая легкую ревность в сердцах своих детей. Это просто часть шоу, нечему удивляться, когда это происходит на каждой сцене каждого города. Никто и не удивляется, им платят за хорошо сыгранное шоу, а деньги совсем не пахнут. Наконец зал пустеет, музыканты выходят из гримёрки, все, кроме Содо. В отличие от других, его сердце бьется с неподдельным восторгом каждый раз, когда Папа рядом с ним. Ему стыдно и неловко, хотя этой неловкости он не испытывает, например, рядом с Фантомом. Совсем не стыдно, когда после концерта Фантом набрасывается на него и обещает ему ещё одну чертовски хорошую ночь. Это не стыдно, они оба просто снимают стресс, Содомайзер повторяет себе это каждый раз, когда проводит пальцем по позвоночнику гуля, приближаясь к его хвосту. Они никогда не говорят после, иногда Фантом просто остаётся спать в его кровати, а с утра старается уйти, не разбудив Содо. Они никогда не говорят о том, что между ними. Но Папа, он, другой. С ним по-другому. и Содо стыдно. Каждый раз стыдно. Избегать этих мыслей, глушить их сексом с другим человеком. Дрожать, когда папа прикасается к его бедрам, просто чтобы раззодорить толпу. Ему блять-чертовски-стыдно думать о Папе, потому что это просто неприемлемо. Иногда он представляет его вместо Фантома, и эта смесь из возбуждения и смущения заставляет его сходить с ума. Он удовлетворяет себя, шепча его имя, и надеется, что никто не застанет его в этот момент. Содомайзер плавит свой мозг, смотря в зеркало гримерки, он чувствует себя сумасшедшим. Хуже только тот факт, что за соседней дверью совершенно точно сидит Папа, а значит, он может столкнуться с ним раньше завтрашнего утра, когда он уже приведёт себя в порядок. Содо уже пора уходить, остальные члены группы скоро начнут беспокоиться. Ему совершенно не хочется предстать перед кем-то в таком виде, и еще сильнее не хочется натягивать на себя маску беспечного парня, едва сняв с себя маску сценическую. Но он медлит. Есть что-то особенное в этом риске попасться Папе, Содомайзер считает это чем-то странно возбуждающим. Это доставляет ему особое мазохистское удовольствие. Поэтому он встаёт и медленно подходит к заветной двери гримерки Копии, словно боясь наказания, как если бы он подслушивал. К сожалению, он слышит только биение собственного сердца и учащенное дыхание, и в этом нет ничего особенного. Все это просто его игра, радость для его воспалённого сознания, но это не мешает Содо насладиться ей в полной мере. Он возвращается в реальность только когда поворачивает ручку двери и слышит тихий скрип петель. Теперь он попал.