Медленно дышат перед прыжком

Тише, души на крыше медленно дышат перед прыжком. Слышу все твои мысли, то, что нам близко, всё кувырком.

Он видит, как мать поджимает губы при виде Джона. Они могли бы дрожать, но Кейтилин Старк их именно поджимает – гневно, высокомерно, в одно мгновение становясь какой-то… чужой. Более чужой, чем бастард Джон Сноу, хотя Робб догадывается, что именно его должен воспринимать как кого-то ненужного, лишнего, мешающегося в семье. Мешающийся – рябью перед глазами. Лишний – комком в горле. Ненужный – легким и легочным капиллярам, как можно тише. Как-то так Робб признается ему в любви в первый раз. «Как-то так» подходит лучше всего, ведь Робб не говорит, он мямлит, он шепчет, он лепечет, он бурчит себе под нос, делает что угодно, но не говорит. Друг от друга их отделяют шагов, наверное, десять, а над головой, безудержно близко и громко кричат вороны с вороньей вышки. Джон не слышит. - Думаю, уже пора, - роняет он, поднимая глаза к темнеющему небу. – Отец заждался. Сегодня за ужином Кейтилин Старк снова будет сидеть напротив бастарда, смотреть отстраненно и высокомерно. И Робб тоже подожмет губы, загоняя не до конца высказанное как можно глубже в гортань. Он признается в любви ненужности бастарда. Во второй раз слова душат, равно и как свалившая его с ног болезнь. Мейстер Лювин говорит, что это обыкновенная простуда, которая скоро пройдет, но Джон проводит у его постели все свободное время. Робб мог бы прикинуть, в скольких миллиметрах от его лежащей поверх покрывала ладони лежит ладонь сводного брата, но понимает, что на самом деле она – в миллионе световых лет. Робб мог бы вспомнить, как Джон получил каждый шрам на этой ладони. Драка с Теоном, тренировка на главном дворе, ожог, поцарапался веткой в богороще… Отец всегда говорил, что у Кейтилин Старк красивые руки. Что именно должно заключаться в понятии красоты, Робб не уверен, но думает, что во всем Вестеросе не найдется рук более красивых, чем те, что лежат рядом и никогда не прикасаются к нему. - Ты должен выздороветь. - С мейстером Лювином иначе не может быть, - бодро улыбается Робб, но Джон остается хмур. Джон волнуется. Джон волнуется за него. «Я люблю тебя» тонет в скрипе отворяющейся двери, когда вбегает Арья. Он признается в любви красоте бастарда. Богороща сера и уныла – для Робба. Посреди богорощи расцветает алым пламенем чардрево – для Джона. Серый плащ бастарда волочится по земле, а рыжие, унаследованные от матери волосы Робба почти сливаются с листвой дерева. - Зачем ты сюда приходишь чаще, чем следует? – любопытствует Робб. Джон пожимает плечами и сцепляет ладони в замок. Почему-то Роббу кажется, что никто никогда не сможет разомкнуть их обратно, если сам бастард этого не пожелает. Губы размыкаются также, но в выдохе «Я люблю тебя» больше непредсказуемости – как и в ветре, заставляющим листву шелестеть сильнее. - Я прихожу сюда за верой. – Наверное, вера не позволяет бастардам сломаться, хотя Робб думает, что другого человека рядом для этого тоже достаточно. Он признается в любви вере бастарда. В кузнице всегда слишком жарко, с негромким страдальческим стоном Робб стягивает с себя плащ и бросает украдкой взгляд на Джона. Как тому удается сохранять непроницаемое выражение лица, он не знает, хотя Робб отчетливо видит выступающие под иссиня-черными, как воронье крыло, кудрями капли пота. - Может быть, пойдем?.. – предлагает Робб. В ответ Джон упрямо качает головой и немного сдвигает брови. «Боги, неужели ему… интересно?» В кузнице плавят металл. Робб легче металла, Робб расплавится быстрее. - Я… - Джон все еще не оборачивается, и Робб, сглотнув, продолжает: - …подожду тебя снаружи. Он почти признался в любви упрямству бастарда. В пятый раз Робб признается почти не слышно, почти на выдохе, почти веря, что слова вновь останутся приглушенными чем бы то ни было. Момент, когда их лица оказываются непозволительно близко, летит кувырком из памяти и теряется вместе с сердцем. Джон услышал. Джон Сноу всегда слышал. Он признается в любви Джону Сноу.