Плавильные печи

      Талон было пятнадцать стандартных лет, она c наслаждением разносила убийственных дроидов на металлолом на краю обрыва. Над головой была котельная Храма Ситхов, под утёсом – колья сталагмитов. Пекло сжирало воздух, крупные капли пота заседали и щипали в шрамах. Талон была узкоплечей, тощей гадостью и едва начала набирать мышечную массу, потому полагалась на скорость, ложные выпады и безупречную ориентацию в пространстве. Даже в броне её тело было настолько пластичным, что проскальзывало сквозь самые запутанные капканы, которые мясорубки собирали из своих корпусов. Она метнулась в сторону от дротиков, нацеленных в шею, позволила виброклинку полоснуть по своей щеке и плюнула машине в лицо собственной кровью, затем со смехом перекатилась назад меж ногами второго противника, одновременно подрезав их мечом. Третьего дроида она приложила стопами о сталагмит, прижав Силой, чтобы наверняка пробить насквозь.       Её ноги отталкивались от стен и металлических голов, расшатывая крепления, лекку змеились меж лезвий и выстрелов, она вертелась вокруг оси и летала, истекая слюной, как взволнованный щенок тук’аты. Раскроённый кулак выдрал клочья проводов из-под сбитой лицевой пластины, лишив машину сенсорного восприятия. В этом не было ни капли изыска и живописности, но чувствовала она себя как никогда живой. Талон мощным ударом Силы толкнула дроида в собрата, сбив его с ног и выиграв время для сальто и двойного обезглавливания с воздуха. Не успев мысленно похвалить себя, она едва не оказалась размозжённой бластерной очередью. Возбуждение от стона рвущейся дюрастали омывало мозг и заставляло глаза гореть от кровяного давления, пока последний соперник не пал, прыская чёрной смазкой и маслом.       Увы, никто этого не видел.       В чуть закопчённом металле под факелами отражалась трижды рассеченная щека, содранный с брови лоскут кожи и латунное кольцо глаза. Уголки губ задрожали, и Талон тяжело опустилась на колени. Она не жалела о том, что пробралась сюда без учителя – его хвала была фальшивой и бесполезной. Порой Дарт Руйн поднимался среди ночи и кружил по их комнатам, завывая строки трагедий и раздавал пощёчины светильникам. Впрочем, поднимать бунт было не к чему.       Одно младенческое воспоминание, вместе с собственным родовым воплем осевшее в её лекку, было о Крайте. О его смуглом, горбоносом лице с узким разрезом мудрых глаз. Как этот лик, не закованный в рогатый шлем, – Крайт не снимал его более, – склонился над ней, и голос произнёс задумчиво, будто приглушённый тоской: «Амерсу». Он выделил её среди тысяч детей, что рождались в стенах коррибанского святилища ситхов. Он назвал её «когтем», «правой лапой Дракона».       Талон знала, она будет Десницей Единого Ситха. Будет сидеть на ступенях у трона Императора и ждать приказа защитить его честь. Будет изничтожать опаснейших его врагов и командовать легионами в бою против джедаев и иных инсургентов. Будет стеречь его хрупкое тело в лечебном стазисе.       – Мы – одна Ситхская Идея, воплощённая во множестве лиц, но только наш Владыка претворяет собой эту Идею в совершенстве. – Учитель благоговейно обводил рукой масштабные витражи Храма, изображавшие житие и страсти Крайтовы. – Вот он, образец, с которого мы сваяем тебя!       И почему Крайт не взял её в личные ученицы? С чего бы ему вверять её дряхлому идиоту, который только и знал, что заставлять её высказывать рецензии на свои художества? И что это были за художества! Сама не зная зачем, Талон громко рявкнула ударила себя по скуле.       Её специальностью было не чинить, а ломать вещи, так что дроидов можно оставить – блуждающие механизмы-механики всё равно подберут их рано или поздно. Что до порчи имущества Академии... Талон ухмыльнулась. Это будет та ещё авантюра. Она легла на спину и скатилась вниз по крутому склону обрыва.       От глубин храма до самой Долины Тёмных Повелителей были проложены катакомбы, по котором можно было добраться до гробниц древних владык. Там, где под котельной один из ходов обрывался, тлела старинная кузня, ставшая ныне логовищем зверей. Ситхи-ремесленники часто устраивали мастерские в проклятых местах, где отпечатались чужие мощные эмоции, где духи могли заговорить. В целом, в ситхской цивилизации, как учил Руйн, материальные объекты – лишь проводник для чувств, в них вложенных, которые и являются истинными произведениями искусства.       Угли отсырели: Талон приложила к ним руку и зажмурилась, вызвав в памяти тошнотворную мазню учителя. Разряд тонких белых молний прорезал её кисть и вспучил едкие клубы сажи и пепла. Пока распалялся огонь, Талон циркулярной пилой отсоединила гладкую ножку от одного из верстаков; уставшие от спарринга руки держали инструмент на чистом энтузиазме. Влага застилала сопревшие веки, металл накалялся мучительно долго, и за это время домой успели вернуться вонючие твари.       Тук’аты, ситхские псы, знали Талон и не нападали, пусть и не питали радушия. Они потряхивали иглами на хребтах при виде огня и подкрадывались понюхать сапоги Талон, подставляли пламени плешивую плоть, пронизанную аугметикой и операционными швами. Огонь и пронзительный звон молота не тревожили их. Они бы с радостью съели и обглодали тви’лекку, если б не боялись её.       Жалкие создания. Им увеличивали участки мозга, отвечающие за ярость, упрочняли шкуры и кости и усиляли мышцы. Они стали рабами ситхов многие века назад. Бесстрашные. Лишённые рассудка.       Оперев конец арматуры о наковальню, Талон воодушевлёнными ударами молота загнула его вниз и с сплавила с основой. Крепко сжимая клещи, принялась выколачивать из получившегося параллелепипеда то, что должно было стать головой крайт-дракона.       Однажды Талон уже изображала Владыку на холсте: на занятиях по искусству он как-то раз лично позировал аколитам-живописцам. Студия тогда стала темней и душней от азарта и духа соперничества, ревность кипела в крови. Талон хранила бесстрастное выражение и держала руки твёрдыми, как в бою, но спектр чувств в её разуме был столь интенсивен и сочен, что выплеснулся на холст красками агрессивными, беспринципно наглыми и кричащими «я!». Крайт заметно замер при виде своего портрета её кисти, глаза его на миг расширились, и он мирно кивнул. В тот момент Талон, к собственному ужасу, захотелось его убить.       Она представила себя со стороны: краснокожая дьяволица с горящим взглядом, хлопья окалины и оглушительный визг вылетают из-под её молота, лекку пляшут хищный танец за спиной, клацанье её зубов заставляет тук’ат дрожать – пусть петляют вокруг, им не переварить её! Гром и грохот эхом катились по подземной кузне, и пыль спадала с древних горнов и печей. Талон зажала арматуру в кузнечных тисках и принялась зубилом выбивать драконьи глаза.       «Разве он не выбрал меня своей Десницей?»       Бум! Зубило соскользнуло вниз, и Талон согнулась вдвое, шумно вдыхая и выдыхая.       «Разве я не буду ближе к Императору, чем его собственный регент?!».       Рёв из горла тви’лекки и лязг раскалённого дракона пронеслись по катакомбам, молот полетел в тук’ат, арматура и зубило – в угли. Талон схватила ведро и щедро выплеснула в огонь. Отзвуки дребезжали в ушах, громко захохотали собаки. Тепло и прохлада перекатывались под кожей, пуская по венам нечто животворное.       – Глупое дитя.       Талон вскинула голову: вокруг шеи сомкнулись ультрахромовые пальцы с душком бакты.       – Ты живёшь, чтобы служить чужой воле, – продолжили голографические помехи, складываясь в венчанную острыми наростами фигуру в свободном рубище, – и при этом смеешь звать себя ситхом?       Инструкторы в Академии нередко стискивали трахеи нерадивых послушников, наполняли лектории хрипом и хрустом костей. Это казалось унизительным. Но быть оторванной от земли рукой дефектного тренировочного голодроида перенесло Талон на новый уровень позора.       – Пора тебе узнать правду о ничтожном самозванце, – произнëс прокси, – под именем Дарт Крайт.       Затем ступил в тëмный проход, глубже в катакомбы, и бросил Талон в черноту.