Ausländer

Тихий шелест сухих листьев и прерывистое дыхание — всё, что предавало общей картине хоть каких-то деталей, даже таких скудных, но деталей. Ночные переулки стали привычны уже давно, настолько давно, что воспоминания об этом постепенно угасали, стирались, словно были чем-то столь незначимым, столь бесполезным и чуждым, как кучка дряхлого хлама, который раз за разом оставляешь пылиться в углу, но уже спустя кроткое мгновенье и вовсе перестаёшь его замечать. Так и хрупкие воспоминания имели свойство непродолжительно всплывать на затворках памяти, однако, были те так нечетки, так мимолётны и невнятны, что как бы не пытался залезть глубже, рьяно ухватиться двумя руками за бесформенный образ чего-то такого далёкого, но в то же время и такого тёплого, родного, как оно тут же непременно ускользало из-под цепких пальцев, метаморфизировало, оставляя опосля лишь осадок смутной тоски и гнетущего, почти на уровне осязания чувства фрустрации. Блеклые фонари раздражали взор своими пульсирующими световыми потоками, побуждали слезиться измученные очи. В который раз это воспроизводило где-то в черепной коробке, те самые мучительные грёзы, а именно — погружение всецело мир во мрак. А мучительными они были оттого, насколько несбыточной и никчёмной являла собой их реализация. В конце концов, а что же в этом скверного? Тем бездушным, жутким фигуркам свет всё равно без особой надобности, они всё так же продолжат имитировать тривиальные занятия, вторить заученные фразы и повторять одни и те же действия из раза в раз. Так всё же, для чего это? Разве что, это необходимо исключительно для того, дабы сделать картину более живой? Как обычно, ночное раменье никогда не давало никаких ответов или даже малейших подсказок, безмолвно наблюдая за путниками. Ну ничего, ничего, сейчас только Венти доберётся домой и обязательно им всем покажет. Покажет и этому проклятущему полю и насмехающемуся мерцающему свету и всем этим гнусным куклам вокруг, вырвется, обязательно вырвется из их коварных тенёт и тогда, уж точно тогда, это уже он будет победно усмехаться. Всего лишь нужно собрать последние силы в кулак и насилу добрести домой. Венти понимал, что эта задача отнюдь не из простых, его тело колыхало в разные стороны, он только и мог что пошатываться, падать и вновь подниматься, игнорируя адскую боль в коленях, что с каждой секундой разрасталась по телу с новой силой, поглощая на своём пути всё, без остатка. Уже как-то проникшись этой компульсией, навязчивой идеей, юноша тянется губами к объекту вожделения, обхватывая узкое горлышко. Извечно запустевшая бутылка из пёстрого, изумрудного стекла с изодранной кольереткой уже была неотъемлемым аксессуаром в образе того самого шебутного парнишы с игривыми, бирюзовыми косами. В ротовую полость попадает всего-то две жалкие капли, но даже они дают немаловажный эффект, заставляют вздрагивать от вкуса пряной, обжигающей горечи на кончике языка, помогают уловить тонкий шлейф аромата собственной значимости. Заставляют на миг почувствовать себя настоящим, живым. Живот неустанно сводит, да скручивает, Венти без особого рвения зажимает рот ладонью, сдерживает рвотный позыв, что только с новой волной стремился разлиться невыносимой агонией по глотке своим палящим желудочным соком. « — Ещё немного. » — Иные думы уже давно покинули его заблудший разум. Где-то вдалеке и правда виднеется парочка многоэтажных зданий, именуемые тем самым домом, к которому Венти с таким неподдельным восторгом стремился, срывался на бег, зашаркиваясь о собственные две и царапая опухшее лико не щадящими, редкими ветвями не пойми откуда взявшихся скрюченных ив. Эти ивы явно пытались удержать его, схватить своими корявыми, тощими ручищами, спрятать, не дать прикоснуться к той сокровенной цели, разорвать на куски израненное сердце. Как и те уродливые, вычурные химеры, коих часто можно было наблюдать в хлипких окошках. Те самые куклы, что только и делали, что сверлили назойливыми, пустыми глазницами, как будто осуждая за какую-то несоизмеримую подлость по отношению к ним. Ни разу Венти так и не удалось завязать полноценный диалог с ними, ведь он не мог понять их, а те, в своё время даже не пытались понять его. Мальчишка пытался считать поначалу, сколько раз ему доводилось контактировать с этими глумливыми физиономиями, но вновь сбивался со счёту, начиная всё заново и заново. Ледяные капли раздражающе опускались на щеки, небрежные пряди на лбу слипались ещё и от пота, но сбавлять темп Венти не собирался, наоборот, это давало лишь больше мотивации двигаться всё дальше и быстрее, не восстанавливая дыхание. Холодные звёзды, подобно хищным проводникам освещали путь к пугающей, но такой манящей неизвестности, медленно подводили к величественному, вводящему в ужас обрыву. Раскинув руки в стороны, словно отчаянный самоубийца, Венти летел, летел с такой невиданной ранее лёгкостью, с тем самым желанным упоением, искривлявшим уста в сломанной улыбке. Впервые, впервые он чувствовал себя настолько счастливым, умиротворённым, подавляя комок липкого страха, засевшего где-то далеко, быть может, где-то в районе груди? В глубине души, ему хотелось, действительно хотелось, дабы это сладостное мгновенье длилось хоть чуточку дольше. Падение вниз и еле ощутимое облегчение от полёта вызвало секундную эйфорию, пока разум не посетило ужасающее осознание, возвращая в убогую реальность. В ту реальность, где Венти рвано хватается за живот, сворачивается от немыслимой, пронзающей и вполне ощутимой боли, сплёвывает тёмно-красными разводами на горячем асфальте. В ту реальность, где он, кажется, улавливает слухом хруст чьих-то костей, быть может, даже его собственных? В ту реальность, где с магической элегантностью разбивается пустая бутылка от вина. Она, словно замерзшая во времени завершает свой танец вдребезги, её сияющие осколки всё вспыхивают, парят по воздуху, ликуя. Каждый светящийся осколок, как вздох вечности, проплывает мимо, лишь изредка задевая бледные щеки Венти. Но хлынувшая из ран бордовая жидкость и волшебные стеклянные осколки бесконечно будут жить в памяти, как воспоминания о горечи сухого вина. — Ну и долго же ты летел! — С заливистым хохотом разносится возглас, словно из ниоткуда, но и отовсюду одновременно. — Чего же ты лежишь? Ну-ка, давай сюда руку. Нет, Венти определённо не понимает, не понимает от слова ничего. Ни единого разу до этого, безликие куклы не проявляли инициативу, не заговаривали первыми, лишь удостаивали злорадными взглядами, говорили односложными предложениями, но уже после первых слов, суть ускользала, превращая всё сказанное в невнятный набор из букв и пугающих звуков. Здесь очевидно что-то, да было не так. Венти внимательно осматривает визави напротив: брюнет, в чьих волосах скрываются ночные сны, тёмные, передние пряди сплетаются в две аккуратные косы. Глаза его — небесные прозрачности взгляда, искрились детским озорством, невинностью и чем-то ещё, некой загадкой. Их отливы были подобны одам святых ветров и морской пены. Разглядывая юношу, Венти несколько раз ловил себя на той же тревожной мысли, что противно въедалась в мозг: Венти не помнил, как выглядел он сам. Дружелюбно протянутая рука и тёплое прикосновение шершавых ладоней. — Опережая твой вопрос, поведаю: минутой ранее, ты весьма болезненно свалился прямо с того невысокого бордюра. Уж мне неведомо, как это нужно погрузиться в собственные мысли, дабы вот так покатиться вниз головой! — Вновь этот смех, лучезарный смех, что пробивал до костей. Нет, он не звучал насмешливо и злорадно, как раз таки, совсем наоборот. Как это возможно? Ведь лишь недавно, Венти казалось, что вот-вот и он сгинет в удушливых объятьях смерти, но ведь всё не так. Сейчас, он еле стоял, но всё же стоял таки, поравнявшись с этим витиеватым мальчишкой под палящими лучами летнего солнца. А, впрочем, это почему-то совсем не доставляло волнения. Похоже, убаюкивающее щебетание птиц и этот незнакомец, действовали на Венти как-то успокаивающе, заставляли откинуть все тревоги на миг, подобно излюбленному алкоголю. — Неужели, ты ангел? — В голосе ясно читались нотки очарованности, ажитации, как будто Венти являл собой загипнотизированного подопытного мудрого шамана. — Прошу, позволь мне узнать твоё имя. — Робко обращается Венти, не прекращая нагло, не без доли внимательности разглядывать своего спасителя. Мальчик звонко прыснул, залился гоготом, надрывая живот. Выступившие слёзы тут же были аккуратно подобраны недоумевающим Венти. Сияют глаза веселья фонтанами, разбивая оковы смутной печали и забот. — Ангел? Ну что же ты! — Вдоволь насмеявшись, ему не без труда удалось восстановить дыхание, оставляя играть на устах лукавую улыбку лишь. — Это так грубо с твоей стороны! Ты спрашиваешь моё имя, после того, как на протяжении целого года делал вид, что не замечаешь меня! — Драматично дуется, хмурит тонкие брови, скрестив тонкие ручонки на груди. — Мы были знакомы ранее? — Венти несколько пугает такая резкая смена настроения. Неужели он уже успел чем-то задеть этого милого ребёнка, от которого буквально веяло аурой чистоты? Тот в ответ лишь вздыхает, вновь принимая обыденный вид, дабы показать, что на самом деле, не держит ни капли обиды. — Видишь ли, я часто видал тебя ранее на улицах нашего славного городка. Ты извечно выбирал единый маршрут. — Он делает задумчивый вид, накручивая прядку густых волос на палец. — Я пытался заговорить, но ты извечно только и делал, что игнорировал меня, продолжая таскаться с этой пустой бутылью в руках. — Кивает головой на разбросанные позади, нефритовые осколки. — Так что, я просто сделал вывод, что неприятен тебе. — Прости меня. Вероятно, я был слишком пьян. — Венти стыдливо опускает голову, теребя в руках край пожелтевшей рубашки. Колкое чувство вины неприятно поселилось в сломанной душе. — Меня вот всегда интересовало лишь одно.  — Безымянный словно намеренно не обращает внимания на все эти извинения, беззаботно расхаживая вокруг Венти, с весьма озадаченным видом, заглядывая в его бледное лицо, на впалых щеках коего покоились засохшие сгустки крови. — Почему ты каждый раз возвращаешься? — О чём ты? Это мой дом. — Уверенно, даже с неприкрытой гордостью заявляет он, в попытках осознать суть данного вопроса. — То есть, эта развалюха и есть твой дом? — С сожалением в голосе, мальчишка резко останавливается, склонив голову вбок. Мальчик выглядит озадаченно, но по-прежнему кажется доброжелательным. Только сейчас, Венти заметил, что за спиной его виднелся фасад здания, разрушенный и облезлый, теперь был лишь бледным отражение его прежней красоты. Когда-то эти стены гордо поднимались к небу, но теперь их поверхность выцветшая и обросшая сыростью. Сейчас они словно плачут слезами ржавчины и пыли, покрывающими каждый уголок. Окна, разбитые и оставшиеся без стекол, выглядят как пустые глазницы, которые не видели света уже много лет. Ветер проникает сквозь щели и дует холодом и унынием, словно смертельный вздох этого позабытого места. Воздух наполнен запахом гниющего дерева, гари и пустоты. Внутри разрушенного здания царит мрачная, пробирающая до дрожи тишина. Полы, разломанные и покрытые пылью и обломками, как и изувеченные стены словно кричат от боли и отчаяния. Вокруг лежат обломки мебели, по некогда бывшие символом комфорта и уюта. Раздробленные стулья, сломанные кровати и развалины шкафов представляют собой мертвую скульптуру страдания и потери. Изуродованные предметы домашнего обихода разбросаны повсюду, будто останки погибших внутри этого проклятого места. — Почему же ты продолжаешь возвращаться?  Почему же? Ответь мне. — Слова приобретают более суровый и угрожающий тон. Радость и дружелюбие исчезают, заменяясь едкой печалью и напряженностью. Все это воссоздает ощущение некоторого ужаса и неопределенности в воздухе. Их силуэты становятся размытыми, эфемерными. Солнечный свет, который раньше придавал окружающей среде тепло и радость, исчезает, заменяясь серым и угрюмым небом. Темные тучи становятся все плотнее и движутся над головой, создавая ощущение тяжести и угрозы. Ветер подымается и становится все сильнее, создавая зловещие шумы и шевеление веток деревьев. Атмосфера становится напряженной и наполненной нервозностью. Светлые и яркие цвета пейзажа постепенно затемняются, и все вокруг приобретает более мрачный оттенок. Венти ничего не видит перед собой более, ни радостных кос, ни полуразвалившегося здания, ни улыбающегося ранее солнца. Один лишь сизый туман, затягивающий в искажённую пустоту. — Потому что, — В этом пронизывающем тишину вопле слышно отчаяние и боль, которые накапливались долгое время, пока небеса не вынудили их исходить наружу. — потому что это мой дом, вот почему! — Венти срывается на истерический крик. Он несёт с собой всю тяжесть потери, разочарования, горя от непоправимой утраты. — Твой дом отныне здесь, Барбатос. — Отвечает такой контрастирующий шёпот откуда-то из вне, вызывая лёгкое покалывание. Звуковая волна которая плавно покачивается в воздухе, словно нежное прикосновение рассыпается в пустоте, оставляя за собой лишь эхо. Плотный туман обволакивает высокий обрыв, проникая сквозь каждую трещину, словно воплощение предчувствия неизбежности. Ветер пронизывает до костей, резкий и холодный, не знающий жалости и сожалений. Раскинув руки в стороны, словно отчаянный самоубийца, он летел, летел с такой невиданной ранее лёгкостью, с тем самым желанным упоением, усеивающим уста в томной, лёгкой улыбке. Он помнит все свои мечты, растоптанные гнусной реальностью, надежды, потускневшие под влиянием времени. Всё это кажется таким незначимым сейчас, таким чуждым. Внизу, мрачные глубины, кажущиеся беспощадной, заметают его прежние тревоги и печали. Потоки воздуха ласкают кожу, а он чувствует, как каждая клеточка существа оживает, заполняясь невидимой, сокровенной силой. В течение сжатого мгновения, которое вроде бы и длится вечность, он преодолевает пропасть, паря в воздухе. Страх и безысходность сменяются чувством освобождения, будто крылья возникают на спине, и он воспаряет над своими бедствиями. Хруст хлипких костей и утончённое звучание лиры. Вскоре, мучительная боль сменилась беспамятством и оглушительной тишиной. Наконец-то. Вожделенный покой, сладостное чувство свободы. Именно, свобода. То, чего он так страстно желал.