***
Когда пятнадцать лет назад корабль из Гристоля на Серконос пришвартовался в порту Карнаки, первым, что заметил Томас, были музыканты. Плохие, хорошие, громкие и не очень, с песнями добрыми… и не очень. Тогда уличная скрипка резала по ушам: в Дануолле, скажем так, вся музыка была в аудиограммах, искусство — за защитным стеклом, и за ним, на картинах маслом, — единственное тепло. В общем, столица оправдывала свое название. Неприступная и холодная — казалось бы, проваливай от грязных рек, канав и серых зданий: беги, беги и не оглядывайся — а вот Томас к холоду привык. Он в нем родился и думал, что там же и умрет, когда повстречал Дауда. Может, тогда, когда он сошел в Карнаку, ему стоило круто развернуться на сто восемьдесят градусов и сесть на корабль обратно в один конец, вырыть себе скромную могилку у берега Дануолла, сесть в нее и ждать, когда какая-нибудь чайка выклюет ему глаза. Но обратного пути нет, сказал себе Томас: Дауд сделал достаточно, чтобы твёрдая почва под его ногами стала рыхлой и сухой, и Томасу оставалось только стоять на месте, стоять и ждать. Он думал, что, провалившись, правда умрет — если не от голода, так от боли. Но под землей оказался запах рыбы, пряный хлеб и навязчивое солнце. Ему нужно было время. Много времени.***
Здесь дожди шли не так часто, но запах сырости стоял перманентно. Ночью — такой, как сейчас, — было холодно, холод тянуло с моря. Он лежал, высунув из-под одеяло одну ногу. В темноте тихо пощелкивали часы. В Дануолле Томас почти никогда не снимал китобойной маски — эквивалент вытянутой руки, — а в Карнаке он даже загорел. Награбленные средства с особняка Бригмор, львиная доля с дела поверенного Тимша и еще потом сколоченные на костях копейки дали ему шанс начать все с чистого листа — здесь, в квартире на четвертом этаже дома рядом с банями Альбарки. Он приводил сюда любовников и пил кофе. Кофе пить ему особенно нравилось, потому что в Дануолле это всегда было слишком дорогим и ресурсозатратным удовольствием. Но с утра Шон делал ему кофе за так каждый раз, когда оставался на ночь. Томас лежал, смотря в окно. Спустя столько лет он, казалось бы, должен был привыкнуть к теплой постели и мягким подушкам, но клинок лежал под кроватью. Чаще — под подушкой, когда он спал один. Их было несколько: Денвон, уборщик в магазине «Сейфы Уинслоу», и Уинслоу, батрак, крепкий, но неуклюжий парень, и Дэв, стражник, с которым был двухразовый перепихон в переулке на его ночную смену. Каждый рассказывал о городе что-нибудь свое. Для каждого Томас был не местным: говорил, что приплыл из Гристоля отдохнуть, потому что холод и мрак его доконал, и в конце концов решил остаться. Шон был из Аббатства. Это первое, что стоило о нём знать. Второе — это что он пропускал ночную паству каждые вторник и выходные. Он лежал в его постели и мирно дышал рядом с убийцей. И почему-то Томас чувствовал, что мысль о том, что верующий брат был к нему сейчас так близко, обнажен и уязвим, делала его ближе к Дауду. Никто, кроме меченых, не был так близок к Чужому, как были близки братья и сестры из Аббатства. Никто не был так близок к Дауду, как Чужой. Шон повернулся на бок и Томас почувствовал его крепкую ладонь на своей талии, под одеялом. — Почему не спишь? — сказал он, низко и хрипло. Томаса учили не подставлять спину, если он хочет жить, но ему нравилось, когда берут сзади. Томас ничего ему не ответил. Только закрыл глаза. — Из-за письма? — продолжил Шон. Он приблизился к нему, прижимаясь сзади. Без одежды сердцебиение чувствовалось лучше, но Томас невольно напрягся и это, определенно, чувствовалось. — С чего ты так решил? — он не любил его, но Шон, кажется, искренне думал, что да. Или, может, его просто подстегивал адреналин и ощущение чего-то запретного — ведь нарушать заветы было так волнующе. Томас, должно быть, весь был для него волнующем, просто сам по себе. — Просто… когда ты прочитал его, ощущение… — Сестра написала, — сказал он, в конце концов. Билли была далека ему до сестры — или, может, наоборот. Наоборот, как раз ею и являлась. Нелюбимой, правда. Натянутые отношения в семье — обычное дело, а в Дануолле вообще удивительно, если хотя бы раз в месяц кто-нибудь не убивает своего родственника. — Плохо разошлись? — наконец, Шон шумно выдыхает носом. Некоторым людям не надо большего, кроме телесного тепла — его Томас мог дать сполна. Дауд не дал ему ничего. — Не то слово. Он сглатывает, каждый раз перед сном повторяя одни и те же имена., Джессамина, Эмили. Корво. Билли, Чужой. Дауд. Лерк написала, что ищет его — может, искупить свою вину. Пятнадцать лет назад Томас считал ее бездарной — ничего в ней не было, кроме жажды крови, власти и могущества. Пятнадцать лет спустя Томас считает так же. Не знал он, на какие такие деньги она купила свой корабль, хотя предполагал очевидное — и даже если она выжила без даров Дауда, то осталось все такой же глупой, безнадежной девкой. В Дануолле верность была высшей ценой — покруче мешка монет и картин Соколова в придачу, а Билли — Меган, или кто она там нынче, — была дешевкой. Но Дауд любил ее, как дочь. Простил, как дочь. А с ним он спал. Секс… ничего не значил.