Когда закрываешь глаза

Если бы Уитли мог чувствовать холод – он бы сейчас умер если не от переохлаждения, то хотя бы от перестука зубов. Или как там ещё люди обычно реагируют на мороз? И чем можно стучать роботу, если у него нет зубов? Боковыми панелями? Холода Уитли не ощущал. А вот то, как ток противно искрится, пытаясь растопить обледенелые проводки и одновременно накаляя всю его внутреннюю «тонкую материю», он ощущал явственно. Более того: одна из боковых панелей держалась исключительно на куске льда очень странного происхождения. Уитли было о чем жалеть. О том, что он предал Челл, искренне желавшую помочь и выбраться из лаборатории вместе с ним. Об утерянном величии и всесилии. О том, в компании каких идиотов его вышвырнули в космос. О том, что Макиавелли он не только не дочитал, но и не понял толком, что бы он там ни говорил Челл и ГлэДОС. Да наконец пожалеть себя любимого, так жестоко выброшенного на произвол судьбы. Но сейчас Уитли больше всего сожалел о том, что заряд батареи, благодаря которой он все это время функционировал, должен был продержаться ещё не менее десятка-другого лет. Это означало возможность полетать по бесконечному пространству подольше, пострадать вволю, обдумывая происходящее, и помучиться, ежесекундно чувствуя, как дёргаются раз за разом все, даже самые мелкие, проводки-детальки внутри. Спящий режим, позволявший на время приостановить процессы, протекающие в системе, а соответственно – существенно снизить расход батареи, Уитли твёрдо игнорировал. К чему лишний раз растягивать мучения? Перегрев ему явно не грозил, а оставаться в живых дольше не хотелось. К тому же, спящий режим у него барахлил ещё с самого создания. Недосмотрели в свое время. Если человек долгое время не будет спать, то рано или поздно он попросту рухнет как подкошенный, либо же будет спать урывками, то засыпая, то просыпаясь. Уитли не засыпал. Однако сны он видел регулярно. В них реальность вокруг не менялась – во всяком случае, этого не было заметно, – но крик Модуля Космоса, без конца снующего рядом, превращался в мерно-однотонный и постепенно затихающий гудок; прекращались помехи. На обшивке чувствовалось прикосновение тёплых рук, а сверху его накрывала мягкая оранжевая куртка, в которой Уитли долго копошился, стараясь выглянуть наружу. Челл смотрела на него с холодным безразличием. Неподвижный, невидящий взгляд ярких голубых глаз был настолько невыносим, что Уитли начинало казаться, будто его суют под пресс. А куртка постепенно становилась всё тяжелее, обжигая с одной стороны. Дальше все было как всегда. Уитли начинал сбивчиво извиняться, клясться, что такого не повторится, едва ли не всхлипывать. Потом жаловаться на холод и одиночество: ведь неисправные модули хорошими собеседниками не назовёшь. И наконец – вновь извиняться. А Челл продолжала молча смотреть на него. От одного её взгляда пробирала дрожь: в нём было что-то неуловимо знакомое, те же мрачность и жестокость, что были присущи ГлэДОС. Однако они мешались с пробивающимися изредка жалостью и сочувствием, несмотря на то, что во взгляде Челл буквально читалось «Что поделать? Ты сам в этом виноват». Уитли продолжал говорить, не умолкая ни на минуту. Жалобы и искренние мольбы о прощении были позади – теперь он просто рассказывал, как здесь уживается. Перебивая сам себя, начинал говорить про огромную комету, пролетавшую мимо совсем недавно и едва не утащившую его за собой. Про то, как он недавно видел вдалеке звезду, переливающуюся, кажется, всеми цветами в мире. Про Рика, Модуля Приключений, контактировавшего с враждебными инопланетянами. Да он даже пытался говорить про Макиавелли! Где-то под конец Уитли уже не слушал себя, а тараторил без умолку, как одержимый, заменяя связные предложения на простые наборы обрывочных фраз, в совокупности казавшихся бредом одержимого. Уитли знает – если во «сне» он замолкнет хоть на секунду, она закроет глаза и исчезнет без следа. Вместе с ней пропадут и ощущение давления, и облегчение, которое настаёт каждый раз, стоит Уитли излить ей душу. Куртка, конечно же, исчезнет тоже, и на её месте окажется тоненькая корочка льда, а там, где обжигало бок – оголённые проводки. Комета на самом деле пролетала за пару-тройку километров от него. Рик же хорошенько шандарахнулся ещё тогда, когда вылетел из портала, и сейчас был способен увидеть не только марсиан. Та переливающаяся звезда была всего лишь обычной глыбой льда, а у Уитли попросту начала барахлить повреждённая камера. А Макиавелли он и сам так и не понял. Может, «зрение» у него и впрямь совсем упало – но даже Челл, его воображаемая Челл с тяжелым взглядом, каждый раз напоминала те безумные картины шизофреника Раттмана. Яркая, светящаяся, она попросту слепила зрительный датчик, который мало того, что был испорчен, так ещё и с трудом смог кое-как адаптироваться в пространстве. – Пиу! Пиу! Пиу-пиу-пиу! Жнецы атакуют! Хьюстон, у нас проблемы! Серьёзные проблемы! Хьюстон? О боже мой! Он мёртв, Джим! Нужно срочно вернуться на звёздный разрушитель! Обними меня покрепче, детка, мы идём на таран! – увлечённо орал Рик, то кувыркаясь, то паря над Уитли. Так называемому «Модулю Приключений» не потребовалось много времени, чтобы адаптироваться и почувствовать себя в своей тарелке. Сам Рик говорил, что «приключения и прекрасные дамы» сами находят его везде, но Уитли прекрасно знал: проблема в давней неисправности. Проще говоря – в его сумасшествии. Иногда Уитли и самому хотелось свихнуться. Слететь с катушек, зациклиться на чем угодно, хоть на пересчете небесных тел, лишь бы не страдать от безысходности. А иногда, когда сверху в очередной раз наваливалась оранжевая куртка и перед «глазами» появлялся образ голубоглазой девушки, Уитли с горечью понимал, что он и без того уже давным-давно не в себе. – Космос! Космос! Я в космосе!!! Мы в Космосе! Слетаем туда! Нет, сюда! Исследовать! Срочно исследовать! Космос! Космос-космос-космос. Нужно провести анализ! Осмотреть! Вуу-ху! Космос огромен. Космос. Космос! – без конца выкрикивал Модуль Космоса, нарезавший круги неподалёку. Вот кто чувствовал себя здесь как в раю. Разумеется, ведь что может быть лучше сбывшейся мечты? Когда-то Модуль Космоса был действительно передовой разработкой: одной из планируемых функций ГлэДОС было исследование лунного камня, а также – правда, это было скорее одним из оптимистичных планов Кейва Джонсона – проведение испытаний в космосе. Собственно, и сам модуль когда-то был исправным. Проблема была в ГлэДОС: помимо таких несущественных минусов, как неуёмный садизм в целом вкупе с постоянными попытками уничтожить весь персонал Лаборатории исследования природы порталов, она в первые же минуты своего функционирования составила свою собственную программу деятельности компании на двести лет вперёд, в которой ни слова не говорилось о лунных камнях и космических испытаниях. Впрочем, ГлэДОС и сама не знала точно, чем она займётся после того, как все предполагаемые тестируемые торжественно погибнут во имя науки. В её планах было много безумных идей, к примеру, оживление мёртвых и проведение испытаний над боевыми андроидами (на худой конец – над простыми солдатами), но контактировать с инопланетными расами, исследовать другие миры и тамошнюю флору и фауну ГлэДОС отнюдь не стремилась. Модуль Космоса сделали в несколько раз более воодушевлённым, при этом приведя его состояние к близкому к помешательству, но безрезультатно: ему просто не хватало сил, чтобы сломить волю ГлэДОС. – Оставим грязную работу Блэк Мезе. К тому же, это неспортивно – отнимать чужой хлеб. Я творческая личность, и моя среда – испытания, – сказала однажды ГлэДОС. ГлэДОС вообще много чего говорила, когда Уитли в очередной раз подключали к ней. Сначала она кричала. Не потому, что боялась или что-то вроде того – просто Уитли как-то необдуманно сказал, что не переносит женских криков и слёз. А кричала ГлэДОС на редкость громко и долго, действительно издеваясь над ним и над его системой. Стоило лишь подключиться – и тут же слышалось громкое, нестерпимое верещание. Это было кошмарно. Потом она долго придумывала план мести, озвучивая его вслух. На основе слов этой стервы Стивен Кинг мог бы написать свою самую страшную и жестокую книгу в пятнадцати томах как минимум. Даже сквозь собственное бормотание Уитли слышал, как ГлэДОС умиротворённо описывает во всех подробностях то, как она будет медленно разрезать его проводки по одному и через некоторое время спаивая их обратно, наблюдая за его мучениями. Как внедрит в него тонну небольших, не очень опасных вирусов, чтобы те изъели искусственный интеллект Уитли вдоль и поперек, затем начнёт плавить его в печи, а после этого займётся криогенной резкой или криогенной гравировкой, на каждом обломке тела написав «идиот»… Способы ГлэДОС придумывала раз за разом все новые и новые, а иногда комбинировала их, создавая еще более жестокий и оригинальный метод, чем все предыдущие. За год работы над её сознанием Уитли успел уяснить главное: начало своей программы по снижению умственных способностей ГлэДОС следует отодвигать не меньше, чем на три часа. А до этого можно нести любую околесицу – наугад перечислять любые слова, читать детские сказки или даже петь песенки. Пела порой и сама ГлэДОС. Уитли не хотел этого признавать, но он всегда восхищался её голосом. Черт знает, зачем учёным Лаборатории исследования природы порталов надо было добавлять ГлэДОС идеальный музыкальный слух, но где-то глубоко внутри он у неё присутствовал всегда. Затем у них начиналась беседа в духе людских разговоров у психолога, причем крайне негативная со стороны «пациента»: ГлэДОС продолжала отпускать привычные жестокие и саркастичные шутки, Уитли же отвечал неудачными каламбурами, неумело отбиваясь от нападок. И вот тогда, когда ГлэДОС на какие-то доли секунды расслаблялась, он начинал свою терапию и изо всех сил давил на её интеллект, порабощая и снижая работоспособность. Обессилив её, он понижал цинизм и желание убивать людей и начинал попытки направить деятельность на помощь Лаборатории, постепенно вновь повышая работоспособность. А потом они просто мило разговаривали. Про людей, про различные технологии… про людей… В одном пункте Уитли чувствовал в ней родственную душу: он тоже всегда недолюбливал вонючих человечишек. Но если ГлэДОС видела в них либо отличных лабораторных крысок, на которых можно было испытать нейротоксин, либо, на худой конец, вручить им переносное устройство создания порталов и послать на тестирование, то Уитли не видел в людях совершенно никакого толку. Подумаешь, создатели… Он мог бы создать себя и без них. Уитли каждый раз чувствовал тот резкий, ничем не обоснованный переход в настрое ГлэДОС, когда начинал свою терапию. Когда в ответ на его требовательный голос, уговоры или томный шёпот слышались резкие и обидные шутки, в которых прорезались вдруг нотки усталости, грусти и страдания, Уитли казалось, что ГлэДОС подменили. Как будто где-то внутри неё есть ещё одна ГлэДОС, которая изредка «вырывается на свободу». Одно Уитли знал точно: одна она там, две, или их десять штук сидит, вот таких вот стерв и заноз в задней панели – его улучшение и понижение интеллекта работало лишь тогда, когда он сам был напрямую подключен к ней и держал систему под контролем. ГлэДОС была дьявольски умна и хитра, и даже разговаривая с ним о природе за стенами лаборатории, она тщательно следила за ним, выжидая момента, когда он наконец потеряет бдительность. Однажды ослабление контроля едва ли не стоило ему самому жизни. Попытки перехватить власть ГлэДОС впоследствии предпринимала регулярно. Уитли почувствовал резкое похолодание. Нервно дёрнувшись, он вслух вздохнул и выключил зрительный датчик, чувствуя, как тот медленно остывает. Каждый раз была вероятность, что вновь он уже никогда не загорится. Но Уитли было плевать. Спящий режим так и не включался. А его опять ждали тёплые руки, куртка и взгляд голубых глаз…