Спаси нас

Когда Никита оставил меня на съедение своим родителям, клянусь, я была готова откусить его голову, а тело расчленить, расфасовать по пакетам и скармливать акулам в океане на каждый его День рождения. Во-первых, его мать — сущий кошмар, во-вторых, его мать с отцом сущий кошмар в квадрате. И если Вячеслав Алексеевич просто смотрел на меня, как на ничтожество, Юлия Владимировна не отказывала себе в удовольствии напоминать об этом каждый раз. — Я вообще поражена, что мой сын снова с тобой связался. — женщина закатила глаза, выплюнув очередную колкость в мой адрес. Я усмехнулась и посмотрела на скучающую куклу, которая ожидала Никиту и его объяснений, как верный пес, и пыталась всем своим видом показать, что не считает меня соперницей. Но ее нервное покусывание губ выдавало ревность ко мне с потрохами. Что ж, давно я не становилась причиной для выяснения отношений. Это, в какой-то степени, даже волнительно. — Поражаться — это в Вашем стиле. — ответила я Юлии Владимировне, на что женщина шумно ахнула, открыв рот неприлично широко. — Хамло. — возмутилась она и закрутилась, ожидая поддержки в лице супруга и прехорошенькой девушки своего излюбленного сыночка. Но они игнорировали нашу словесную перепалку. Девушка активно листала что-то в телефоне, а Вячеслав Алексеевич, как коршун, следящий за добычей, не сводил глаз с сына и того самого дядечки, который его «увел». Вероятно, это какая-то важная шишка, раз Киоссе-старший так нервничает. — Из Ваших уст это почти комплимент. — я лучезарно улыбнулась, подавляя желание выцарапать этой женщине глаза. Подумать только, и эта ведьма — бабушка моей дочери. Уму непостижимо. Юлия Владимировна уже открыла рот, чтобы, я уверена, сказать еще пару-тройку колкостей, но подошедший к нам Никита обхватил мать за плечи и приказал успокоиться. Кукольная девочка по имени Алена тут же оживилась, взволнованно поправила платье и уставилась на Киоссе с обожанием. Он напрочь игнорировал ее взгляд, потому что играл в гляделки с родителями. Интересненько, а кого именно мы должны были позлить? — Милый, этой девушке не место в нашем обществе. — зашипела женщина. — Мама, пожалуйста, прекрати. — Никита выглядел усталым. Видимо, разговор с тем мужчиной изрядно его вымотал. — Твоя мать абсолютно права! — а вот и дедушка, собственной персоной. Никита закатил глаза. — Что она вообще тут делает? — глаза Киоссе-старшего искрились от гнева, и казалось, эти искры готовы подпалить и сжечь если не все дотла, то мое терпение так точно. — Прошу прощения, но она здесь и все слышит. — напомнила я о своем существовании, чтобы эти трое прекратили обсуждать меня хотя бы в моем присутствии. Мужчина зловеще сверкнул зубами и выставил указательный палец прямо на меня. — Замолчи, когда мы разговариваем! — заявил он, чем всколыхнул бултыхающуюся агрессию на дне моего терпения. Я вспыхнула, словно соломенный домик в засуху. Сделала шаг навстречу к Киоссе-старшему и опустила его руку, не сводя глаз с его черно-карих. — Никогда не смейте разговаривать со мной в подобном тоне! — процедила я сквозь зубы. Пальцы кололо от желания вцепиться в его загорелую шею и начать душить, пока с губ не сорвется последний вздох. — Никогда не смей указывать мне! — в тон ответил мужчина. — Достаточно! — между нами втиснулся Никита. Он тяжело дышал, по видимому, обеспокоенный перепалкой. Его глаза, кстати, не такие грубые, как у отца, скорее медово-шоколадного цвета, сейчас метали молнии, обращенные, о боги, не на меня, на родителей. Он закрыл меня собой, принимая удар сурового взгляда отца на себя. Юлия Владимировна попыталась одернуть сына, за что получила немое предупреждение, что это плохо кончится. Я же активно боролась с подступающей истерикой. Его родители никогда не принимали меня и не воспринимали всерьез. Часто опускали в мой адрес слова, ранящие до глубины души. И сейчас, когда мы с Никитой были друг другу чужими людьми, их грубость продолжала ранить меня. В глазах защипало, а пальцы задрожали. Когда их коснулась теплая ладонь, я вздрогнула. Никита повел нас к выходу, чертыхаясь по пути и ругаясь, как сапожник. Я семенила следом, подавляя желание расплакаться на виду у всех. На улице моросил дождь и дул сильный ветер, подгоняя грозовую тучу прямо к загородному дому. Веранда опустела, на площадке возле дома не было ни души. Все гости создавали важность своего присутствия внутри коттеджа, козыряя бессмысленными фразами и фальшивыми улыбками. И все же Юлия Владимировна права — мне не место в этом обществе! — Прости. — прохрипел Никита, выпуская мою руку. Холодно. — Они просто невыносимы. — он грубо расстегнул первые две пуговицы белоснежной рубашки, а после ослабил галстук, снимая его. — Ты же знаешь их. — он выдохнул. — К большому сожалению, знаю. Но более не хочу ничего слышать ни о тебе, ни о твоей сумасшедшей семейке. — спокойно, но грубо прошелестела я, все еще ощущая жжение в носу от грубости четы Киоссе. — Я выполнила твое условие. Мы квиты. Всего хорошего. Я застучала каблучками по ступенькам, выходя на каменную дорожку. Холодные капли, подобно паутине, покрывали оголенные участки кожи, а ветер остужал ее. Я поежилась и достала телефон, чтобы вызвать такси, когда на плечи приземлился теплый пиджак. Его пиджак. — Не злись, но… вечер еще не окончен. — я подняла глаза на бывшего, желая разобраться, в своем ли он уме, но решимость в его взгляде говорила сама за себя. Как он смеет? — Я отвезу тебя домой, и тогда уговор будет считаться выполненным. — Ни за что на свете ты не повезешь меня домой, ясно? Оставь эти фокусы для своих воздыхательниц. — я сорвала с плеч пиджак, словно он был пропитан кислотой и мог нанести непоправимые увечья коже, и бросила Киоссе прямо в лицо. — Согласно уговору, я должна была лишь сопроводить тебя на этот дебильный вечер! Он закончился, как и наш чертов уговор! — я теряла терпение, в то время как Никита забавлялся моей реакцией. — Вечер в самом разгаре, а это значит… — он ухмыльнулся и сделал шаг навстречу, оказавшись непозволительно близко. — Я лишь желаю поступить благородно и сопроводить свою спутницу до ее квартиры. Никакого кофе с продолжением, обещаю. Просто водительская помощь. Видишь, ничего из того, что твой воспаленный мозг уже успел себе нафантазировать. — на его губах расцвела самодовольная ухмылочка, что руки так и чесались, чтобы отвесить пощечину и стереть ее навсегда. Хотела бы я, чтобы Никита узнал, что я живу у родителей за городом и чтобы, не дай бог, случайно увидел Еву? Хотя время уже позднее, и дочка крепко спала в своей постели, я опасалась, что она могла каким-то образом оказаться замеченной своим отцом, и тогда беды не миновать. Нет, не то, чтобы я хотела и дальше скрывать от Никиты существование Евы, просто… Мне было страшно. Страшно, что он ее возненавидит и откажется. Уж лучше жить в иллюзии, что отец ничего не знает про своего ребенка, чем осознавать, что этот ребенок ему, как кость в горле. — Обойдусь без твоих водительских навыков, Киоссе. — прошипела я, возвращаясь к вызову такси. — Даю тебе последний шанс и жду в машине. — ухмыльнулся он и зашагал уверенной походкой в сторону своего черного «Ауди», я лишь фыркнула ему в спину. Когда страница со стоимостью поездки прогрузилась, я едва не рухнула. Стоимость поездки составляла сумму, равную продаже почки. Чертовы Московские расценки! Я обессиленно топнула ногой, переводя взгляд на заведенную «Ауди». Спустить все деньги, имеющиеся в запасе, и жить впроголодь до зарплаты или поступиться своими принципами и прыгнуть в машину к бывшему? Наверное, не будь у меня ребенка, за жизнь и благополучие которого я несла полную ответственность, со свистом бы потратила все средства на поездку домой, лишь бы утереть нос Киоссе. Но я не могла позволить себе такую роскошь. Евушка выросла из дождевика, а еще нужна обувь на лето, и вчера я обещала ей съездить на следующие выходные в город к тем самым «длинношеевым» уткам, которых она напрочь отказывалась называть лебедями. Набрав в легкие побольше воздуха, я стиснула в кулаке телефон и сумочку и уверенной походкой отправилась к уже прогретой машине. — Честно признаться, я думал, ты так и будешь упрямиться. — ухмыльнулся мужчина, настраивая кондиционер. В салоне пахло его парфюмом, и я невольно прикрыла глаза, ощутив неприятное покалывание в области груди. Мы выбирали этот аромат три с половиной часа, когда прогуливались по местным магазинчикам с парфюмерией в Риме. Это была наша третья совместная поездка заграницу. Парфюм стоил копейки и не имел аналогов в нашей стране. Кажется, он вообще являлся подпольной продукцией, потому что нигде, кроме как в том самом маленькой подвальном помещении с потрепанной вывеской «Wellcome»* на входе, не продавался. В те Новогодние Римские каникулы я впервые призналась Никите в любви, и он ответил на признание поцелуем. Этот поцелуй значили для юной влюбленной дурочки так много, что после она еще часто прокручивала его перед сном и улыбалась, вспоминая, как искрились нежностью медово-шоколадные глаза. Парень с таким взглядом не мог врать, отчаянно думала дурочка, и продолжала жить мечтами. — Разве могу отказать себе в возможности бесплатно добраться до дома? — я смахнула дождевую влагу с оголенных плеч, вздрогнув. Все же я замерзла. Сейчас, сидя в теплом салоне авто это ощущалось особенно ясно. — Так значит, ты меня используешь? — наигранно обиделся Никита, округлив глаза. — Ауч. Ради приличия могла бы и соврать, что передумала, потому что все еще питаешь слабость ко мне за рулем. — машина плавно тронулась с места. — Не в моих принципах обманывать несчастных. — Ауч. — Никита улыбнулся краешком губ. — Я восхищен умениям твоего языка, Казанцева. Когда мы встречались, ты казалась пушистой овечкой. Я молча закатила глаза и уставилась в окно. Дорога до дома займет часа полтора, если на выезде не возникнет пробки длинной в целую вечность. Я мысленно свыкалась со своей участью, отдавая отчет, что игнорировать Никиту будет непросто, он начнет провоцировать и засыпать вопросами, на которые я точно не захочу отвечать, но единственное, о чем он спросил, был адрес. И половину пути мы ехали в абсолютной тишине, не считая работающего радио. За окном мелькали темные макушки деревьев, редко проезжающие машины. В отражении своего окна я видела сосредоточенный на дороге профиль Никиты. Мужчина внимательно следил за дорогой, изредка потирая затекшую шею. Он возмужал, чуть окреп в плечах, но был по-прежнему прекрасен. Взлохмаченные волосы дерзко топорщились в разные стороны, добавляя его образу серьезного бизнесмена мальчикового безумия и игривости. Безжалостный палач с внешностью бога. Змей-искуситель. Я ненавидела его так сильно, как и была очарована им. Это невозможно. — Разрешаю сделать свое фото на память, чтобы коротать одинокие вечера с пользой для здоровья. — Никита нарушил тишину, даже не обернувшись, а я внезапно дернулась и покраснела, понимая, что поймана с поличным за разглядыванием его через окно. — Хотя уверен, что ты до сих пор хранишь наши фотки на телефоне. — он ухмыльнулся, а я недовольно фыркнула, потому что, черт возьми, он был прав. Наши совместные снимки хранились в безымянной папке с трехэтажным паролем, который я знала наизусть, потому что первые полгода постоянно заглядывала в нее, чтобы ковырнуть свежую ранку и насладиться болью брошенной и обманутой девушки, чьи чувства растоптали, оставив взамен две полоски на тесте и чертов токсикоз, который прекратился только во время третьего триместра. — Ты прав. Но использую твою фотографию, чтобы прочистить желудок, потому что, насколько ты помнишь, терпеть не могу совать два пальца в рот. — я мерзко улыбнулась, оборачиваясь к собеседнику. Никита хмыкнул и крепче обхватил руль. — Ты очень жестока, gatita*. Мое сердце сжалось, хрустнуло по центру и разлетелось на миллион мелких осколков, словно было сделано из хрусталя. Gatitа — прозвище, которое он дал мне тогда, в Риме, когда мы прогуливались по узкой улочке среди жилых домов и делились своими мечтами. Я споткнулась о булыжник и полетела вперед себя, Никита быстро спохватился и в три прыжка подлетел ко мне, словив перед самым столкновением с каменистой дорожкой. В этот момент из окна второго этажа вылетел деревянный шкаф, как символ уходящего года, разлетаясь в щепки. Он приземлился ровно на то место, где мы шли пару секунд назад. Если бы не моя неуклюжесть, шкаф раскололся бы о наши головы. Никита ласково называл меня кошечкой на испанском, уверяя, что я такая же живучая и грациозная, как и все их семейство. И я верила, влюбляясь в смазливого подлеца с нахальной улыбкой дьявола, растворяясь в нем с каждым днем все сильнее. — Не смей! — стиснув зубы, злобно прошипела я, предостерегающе выставляя палец вперед и оборачиваясь к самодовольному ублюдку, желая расцарапать его лицо и стереть эту глупую наглую усмешку. — Это прозвище ты похоронил в тот же день, когда растоптал мои чувства. — я дозволила себе лишнего — проявила уязвимость рядом с демоном. — Я не топтал твои чувства, gatita. — вот опять, опять он выводит меня из себя. — Я поступил честно и не стал морочить тебе голову. Твоя неприязнь ко мне оправдана лишь на сорок процентов. — он нахмурился, мазнул взглядом по моему воспаленному возмущением лицу и гулко хмыкнул. — По-твоему, было бы лучше, если бы я выдавливал из себя то, на что не способен? Это насилие! И ты достойна лучшего. — Не притворяйся благодетелем, мы оба знаем, как все было на самом деле. — я впилась ногтями в собственные предплечья, чтобы заглушить ноющую в груди открытую рану, которая вновь начала кровоточить, стоило нам заговорить о прошлом. — Лера, ты злишься. Все еще. И я понимаю. — Нет, не понимаешь! — градус в салоне накалялся, и дело даже не в работающей на полную катушку печке. Никита стиснул челюсти, обхватил руль настолько крепко, что костяшки побелели, а вены набухли. Я нервно сглотнула, все еще питая слабость к его рукам. К его умелым рукам, черт возьми. Внизу живота скрутился тугой узел, а ткань трусиков сделалась влажной. Я сдвинула ноги, отрицая очевидное, и разозлилась еще больше. — Тебе было хоть немного больно после того, как ты бросил меня самым унизительным способом? — я уставилась на него в упор, заранее зная ответ, к которому мое чувствительное сердце не было готово, но которого так жаждала услышать живущая внутри меня мазохистка. Никита шумно вздохнул и покрутил головой. Я буквально слышала, как его мозг старательно генерирует более-менее сносный ответ, чтобы не прослыть еще большим мерзавцем, и, пожалуй, это было громче и честнее слов. — Я не способен на чувства. Ты, как никто другой, должна это помнить. — спустя затянувшуюся паузу, наконец, сообщил мужчина, вложив в свои слова столько раскаяния, что хватило бы на целый материк. Как и предполагалось, сердце сжалось и разбилось. Второй раз за вечер. В миллионный рядом с Никитой. Я ничего не ответила. Кивнула головой и отвернулась, старательно удерживая слезы. А чего ты ожидала, дурочка? Что он не спал ночами, сожалея, что причинил боль? Или его грызла совесть, что все это время он пользовался тобой и врал? Глупая наивная девочка, что жила внутри меня, шептала, что все так и было, но женщина, чьи чувства растоптали грязным ботинком, а потом еще проехались по ним катком, отчетливо понимала, что эта встреча, этот вечер и этот мужчина — роковая ошибка, и что больше она не допустит ее повторения.

***

Когда машина остановилась у ворот нашего небольшого двухэтажного домика, я заметила, что на кухне горел свет. Наверное, мама не ложилась, решив дождаться непутевую дочь, чтобы как следует отчитать за неразумность. Никита также смотрел на горящее светом окно. — Гостишь у родителей или живешь с кем-то здесь? — будничным тоном спросил мужчина, и я вновь почувствовала, как гнев вскипает внутри меня. — Прости, это не мое дело. — он махнул головой, словно стряхивал что-то с макушки. — Это и вправду не твое дело. — я дернула за ручку, но дверь оказалась запертой. — Выпусти меня! — приказ, не просьба. — Я хочу еще раз извиниться. И не только за сегодняшний вечер. — Киоссе обернулся ко мне, цепляясь виноватым взглядом в самую плоть, вгрызаясь в нее своим магнетизмом, переворачивая в очередной раз устаканившийся мир вверх тормашками. — Мне правда жаль, Лер, что в тот вечер все произошло именно так… Я вздрогнула. В глазах защипало. — Выпусти меня! — прошипела я, вновь дернув за ручку. Оставаться в одном пространстве наедине со своим губителем я не намеревалась больше ни на секунду. Никита расстроенно выдохнул, щелкнул на панели горящий замочек, раздался характерный звук открывающегося замка, и я вылетела из машины, словно ошпаренная. Никаких благодарностей или прощания. Лишь горький привкус во рту от удушающих воспоминаний.