Нам никто не помешает

Алые раскрывшиеся пышные бутоны роз словно бы сверкали от утонченности и пафоса, так и искрящегося в помещении. На шикарной темной скатерти расположились новенький сервиз и блюда из шикарного, явно дорогого, ресторана. За столом, при полном параде, сидел Экс-Пруссия. Шикарное тело обтягивала черная шелковая рубашка, а на ногах, если Ивану не мерещится, классические брюки. А ароматные свечи добавляли интимности и вульгарности всему этому романтическому ширпотребу. Россия так и остался стоять в дверях, как каменное изваяние, с отвисшей челюстью. Сказать, что он был удивлен, ничего не сказать. Брагинский был в шоке, это уже приближалось к правде. – Охуеть. – Вымолвил он, всё же отмерев. – Вечер добрый, герр Брагинский. – Видя, что проделанная работа произвела на русского неизгладимое впечатление, довольно отозвался Гилберт. – Байльшмидт, от тебя и так пафосом за три версты несёт. А тут... – Иван позволил себе приблизиться к столу. – Я просто... Ошарашен. И это мягко сказано. – Ксе-ксе. – Классно смотрится, кстати. – Сказал Брагинский, смотря на рубашку прусса, пуговицы которой безбожно натягивались в районе груди. К слову, это Россия подарил её Гилберту на 14 февраля, а Пруссия в "день душевнобольных" подарил ему в ответ экскурсию в музей смерти. Спасибо, Гилберт. – Да. Мне тоже нравится. – Байльшмидт расправил плечи и чуть оттопырил грудь вперёд, довольно скалясь. – Цветочки... красивые. Россия вновь оглядел помещение. Шторы даже занавешены. Интимность обстановки прям зашкаливает. Гилберт посмотрел на Ивана. Выражение лица его нельзя было описать словами, так как в той необъятной гамме эмоций не мог разобраться даже сам Россия. Но вдруг он... заржал. Просто взял и рассмеялся, сперва сдерживаясь, а потом загоготав в голос, чуть ли не слезы вытирая. Байльшмидт замер от удивления, но тут же понимающе скривился и с кислой миной сказал: – Годовщина наших отношений, – Ровным тоном постарался начать Гилберт. – Ровно год, блять, Брагинский, хорош ржать и сядь за стол, нахуй. Иван послушно опустился на стул. И вновь захихикал. – Прости, я просто... Ха-ха-ха. Просто очень забавно видеть тебя таким. – Он засмеялся. – Можно... Пхах, можно узнать, откуда такие романтические идеи возникли в твоей голове? – Я, на самом деле, тот ещё романтик. – Пафосно заявил Пруссия. Брагинский заржал по-новой, чуть ли не задыхаясь. – Боже, Господи помилуй, серьёзно? Гилберт выгнул брови. – Ты б ещё лепестки роз разбросал. – Ну так... в спальне. – Абсолютно серьезно выдал Байльшмидт. Россия вылупил на него глаза. – Да ладно? Кивок. Иван подскочил с места и хотел было ринуться на второй этаж, как его остановил Байльшмидт. – А ну стой, блять. – Тот схватил его за руку и дёрнул на себя. – Потом увидишь. Сядь. Брагинский приземлился обратно. – С ума сойти... – Ошарашенно произнес он. – Чё? Реально романтик? – Подозрительно покосился на прусса Иван. – Ну а хули. – Пожал плечами Гилберт. – Ещё какой. Слабо верилось. Россия не отводил недоверчивого взгляда, пока в голове усиленно работали шестерёнки. Да ну нет. Вот как уж тысячу лет Пруссия был бесчувственным чурбаном, таковым и оставался, и что за романтическая хрень стрельнула пруссу в жопу, для Ивана было загадкой. Ну не мог Байльшмидт так быстро переквалифицироваться, только если не Франция его укусил. А он не кусал. Россия бы заметил и прибил изменника на месте. Иван чуть придвинулся: – Может, ну...ты на солнце перегрелся? – Брагинский, харе бурду гнать. Уже третий день гроза и ливень, солнца нет, слякоть мерзопакостная, тьфу. – В сердцах плюнул Байльшмидт, уже который день вынужденный отказываться от утренней пробежки на улице. – Ну тогда я в растерянности... – Россиюшка, успокойся уже, я тебе романти́к устроил не просто так, а в честь годовщины. – Фыркнул Пруссия. – Так что есть повод. Но это разовая акция, ясно? На лице Ивана расцвела улыбка, и он кивнул. – Чё не ешь? – А? – Брагинский посмотрел на еду. – Ну, это... Подвох ищу. Байльшмидт еле сдержал себя, что бы не запустить вилкой в глаз своего избранника. – Какой подвох? – Успокоился Гилберт. – Ну вдруг ты что-то мне подсыпал. Байльшмидт прыснул в кулак. На лице расползлась жутко довольная лыба или, как любит говорить Ваня, соблазнительный оскал не очень культурной мрази. – Ага, афродизиак. – Широко ухмыльнулся Пруссия. – Будем трахаться до потери пульса. Россия опешил и чуть покраснел, смущённо засмеявшись. Гилберт мягко улыбнулся, увидев это милое выражение и лёгкий стыдливый румянец на щеках русского. Иван почему-то до сих пор краснел, когда Байльшмидт в открытую говорил ему какие-либо пошлости. И немцу это нравилось. – Тогда нужно есть, что добру пропадать. – Хмыкнул он. – Ты только себе подсы́пать не забудь. А то не встанет ещё, будет печально. Байльшмидт обиженно фыркнул. – Ещё посмотрим, что у кого не встанет. Громкий скрип кровати раздавался по комнате, вместе со стонами, эхом разливающимися по всему помещению. Гилберт запрокинул голову, раскрыв рот и тяжело дыша. Иван припал губами к его открывшейся шее, оставляя алый след, а после кусая у основания. Пруссия вскрикнул и зашипел от боли, тихо матерясь. – Чертов русский... Россия оскалился, опуская голову ниже, оставляя дорожку поцелуев-укусов до груди. Он размеренно двигался внутри Байльшмидта, доставляя наслаждение, но даже от этих медленных толчков кровать жутко скрипела. Однако стоны Гилберта заглушали всё. Бледный мозолистые руки очертили мышцы живота прусса и спустились ниже к ягодицам. Иван не удержался от смешка. – Сколько бы не тренировался, а задница как будто не растёт... – Хрипло рассмеялся русский, отрывисто дыша и продолжая движения бедрами. – Заткнись, придурок. – Зло прошипел Пруссия, хватая того за волосы и резко оттягивая назад. Россия зашипел от боли и послушно приподнял голову, смотря прямо в яростные алые глаза. Гилберт не любитель разговоров во время секса, да и, если честно, Иван тоже, но побесить тощую прусскую задницу всегда приятно. – Ты можешь побыстрее шевелиться, я щас усну. – Скомандовал Байльшмидт. И Брагинский рассмеялся, но послушно ускорился. – Никакой романтики с тобой, Байльш... Россию быстро заткнули поцелуем. Хотя, честно говоря, Гилберт хотел просто ударить того башкой прямо в лоб. Но хоть что-то приятное же должно быть. Толчки усилились, Брагинский быстро набирал темп. Страсть и возбуждение полностью поглотили их, не оставив уже места ни для каких слов, лишь стонам и звукам шлепков о кожу. Кровать словно не скрипела, а рыдала под их напором, в край расшатавшись. Брагинский навалился сверху, выставив руку вперёд и откинув подушку на пол, а другой держась на локте. Он начал вбиваться сильнее, резче, иногда срываясь с ритма. В какой-то момент спинка кровати начала стучать о стену, а ножки шататься и стираться об пол, скрипя. Жуткие звуки едва заглушались их стонами и криками. Гилберт рычал и шипел, царапая спину Ивана, прося о большем, чувствуя приближение разрядки. Россия усилил темп. И на первых же толчках произошло нечто. Резкий громкий звук, и кровать, не вынеся такого напора и издевательства, ломается так эпично, что Гилберт с Ваней не только проваливаются вместе со сломанным каркасом, но ещё и заваливаются в бок, потому что одна из бедных ножек всё же не выдерживает. – БЛЯТЬ. Иван выдыхает и чуть отодвигается набок, чтобы не придавить Гилберта. Он в шоке смотрит на рухнувшую кровать и начинает дико смеяться, слушая отборный мат Пруссии. – Сука, блядь, Россия, мать твою!... Брагинский выходит из него, поняв что после такого фееричного окончания, его явно не ждёт продолжение или хотя бы кофе в постель. Зато мозг ему оттрахают от души. Байльшмидт вылезает из под русского и обломков, встаёт перед этим нечто и просто теряет дар речи. Вернее, цензурный дар речи. Матерных слов он сейчас накидает на год вперёд так, что даже у России уши в трубочку свернутся. – Брагинский, это че за ебатория?! – Весь красный, Гилберт выглядел весьма провокационно нагишом с болтающимся полуупавшим членом. – А ты ещё виагру хотел. Видишь, даже кровать не выдержала мой напор тестостерона. Гилберт изогнул брови, пребывая в...изумлении. – Ты ебанулся? Россия пожимает плечами, сдерживая смех. Ему правда нисколько не грустно, он даже не злиться, что кровать не смогла дотерпеть до конца и сломалась в самый неподходящий момент. Иван бы даже продолжил уже на полу, лишь бы закончить. – Давай мы оплакивать кроватку будем потом? – Говорит ласково Ваня и тянет руку к Пруссии и хватает того за запястье. – А сейчас иди ко мне. Байльшмидт поддаётся и опускается на корточки, но Иван тут же дёргает его на себя и хватает за бедра. – Придурок. – Мудак. Россия целует Гилберта и насаживает на себя, а прусс активно ему помогает в этом. Веселье продолжается. Утро. Гилберт проснулся в своей собственной кровати. Свежий запах цветов в саду достиг окна и проник в комнату, делая пробуждение более приятным. Просыпаться в своей комнате было непривычно, ведь он уже год как перебрался к России. Но вчерашний инцидент заставил вернуться в прежнюю обитель. Сам Брагинский сейчас либо кашеварил либо спал на диване в гостиной, а всё потому что Байльшмидт вчера выгнал его с кровати. Во-первых, потому что Иван провинился, Гилберт давно заметил, что их кровать скрипит, как не знаю что, и говорил купить новую, но русский как обычно спустил все на авось, тоесть пока не сломается вовсе. Дождался. А во-вторых, кровать Гилберта одноместная, а он любит простор, поэтому здесь не место всяким медведям, занимающим две трети кровати своими необъятными габаритами. Байльшмидт поднялся с постели и выглянул в окно. Наконец погода наладилась. Спустившись на кухню, Пруссия обнаружил там Россию, пьющего кофе и что-то листающего в телефоне с загадочной улыбкой. Байльшмидт оскалился. – Чё лыбу давишь? – Доброе утро. – Кивнул ему Россия. Гилберт недоуменно выгнул брови: – Чё за нах? Чё ты делаешь там такое? Иван бросает быстрый взгляд на него и, продолжая улыбаться, говорит: – Да так... Китай пишет. Байльшмидта всего перекосило при упоминании узкоглазого, а после сразу вспомнил ещё одного азиатского старика. – Фу, блин, зачем ты мне напомнил про него. Ещё и монгольскую рожу сразу вспомнил. – Отфыркивался Гилберт. Россия поднял глаза и задумчиво покивал. – Да, кстати, давно он к нам не наведывался. Подозрительно... – Сплюнь! – Ответил Пруссия, резко оторвавшись от графина, из которого пил воду. Иван беззаботно пожал плечами. – Мне вообще твой Китай не нравится, скользкий тип. Очень. – Пруссия сел рядом с Иваном, отпивая его кофе. – Вечно ошивается рядом с тобой. – У тебя есть аргументы в пользу того, что ему нельзя верить, или ты просто ревнуешь? – Совершенно спокойно сказал Брагинский, но яркие искры в фиалковых глазах выдавали в нём желание позабавиться. – У меня есть чуйка, дурень. И да, я ревную. – Он вдруг резко стукнул по столу кулаком. – Мне не нравится, что рядом с моим ошивается какой-то китайский старикашка. Мне вообще не нравится, что в нашей жизни его стало так много. – Ты про частые встречи наших лидеров? – Я про то, что везде Китай и его товары. Вообще нахрен всё выкинуть надо. – Если мы выкинем из дома всё, что так или иначе сделано или собрано Китаем, то у нас останется, пожалуй, только сломанная кровать. – Усмехнулся Брагинский. Пруссия вскипел, осознавая всю безнадежность ситуации. – Про чулан и чердак забыл. Там твои шмотки допотопные лежат, напоминание темного коммунистического и имперского прошлого. Тьфу. Иван с лёгкой улыбкой наблюдал за раздраженный Пруссией, который вновь отобрал у него кружку с кофе, и всё же отложил телефон. – На самом деле, писала Венгрия. Гилберт подавился, услышав её имя. – Зачем?.. – Прохрипел Байльшмидт. – Спрашивала, как прошёл романтический вечер, все ли советы пригодились и всё ли ты сделал правильно? – Рассмеялся Иван. – Тьфу ты, эта дурная женщина никогда не умела держать язык за зубами! – Обижено воскликнул Пруссия. – Да ладно тебе. – Россия положил руку на его плечо в успокаивающем жесте. – Мне приятно, что ты так заморочился. К тому же, теперь я спокоен. А то вчера уже думать начал, что ты и правда кукухой поехал. – Иди ты, Брагинский! Гилберт наконец избавляется от долбанной кровати. Начинается новая счастливая семейная жизнь, идиллию которой могут нарушить только вечные приколы Монголии и приезды Беларуси. Конец.