вопрос мести

в вопросах мести эола всегда старалась...быть конкретной. у нее всегда были принципы, по которым она судила о необходимости мести, иногда придумывала их сама, но они всегда были справедливы. она была словно незыблемый закон, фея, пишущая правду, что диктовал ей кто-то, кто сидел глубоко внутри нее и взращивался ей годами, чтобы в итоге стать тем и той, кем они являлись сейчас. но как же, по каким законам судить ребенка бога? искусственно созданную претензию на человека, и не более? каким принципам следует он? кого слушает? почему? как ему помогать, или как ему противостоять? альбедо был для нее загадкой. одной, небольшой, элегантной загадкой в высоких сапогах и темных перчатках по локоть. он редко находился на рабочем месте, часто и долго молчал, когда говорили другие, любил сидеть у окна, чтобы золотой свет падал на его белое, как снег, лицо. что творилось в его аккуратной голове, что находило отражение в его душе, в его, словно стеклянных, глазах великолепного цвета? он был художником. часами сидел на драконьем хребте, марая короткие, почти детские пальцы в угольной крошке. срезая с рук кожу, подтачивая тупым ножом огрызки карандашей. он ловил моменты жизни, запечатывая их в вечности объемным, выразителем рисунком. его портреты часто получались живее, чем были его модели. но натюрморты часто оказывались суше, чем были действительно. (чем видела эола. ей всегда казалось, что больше альбедо знает только по-пьяному игривый капитан кавалерии). в альбедо не было никакой конкретики. он был расплывчатым, бликом, непостоянным лучиком, мечущимся от одной точки, к другой, но почему-то всегда оставаясь таким спокойным и нерущимым, словно каменное изваяние. статуя, что растворялась то в свете солнечных лучей, то в самой мути черной бездны. чернее, чем были ночи на его картинах. она следила за ним, как самый преданный рыцарь, или как непокорная монашка из собора, она давала о себе знать, когда он в одиночестве заходил в холодные пещеры изо льда чистым, как кристалл. она неслышно звала его по имени, закрывая после смены библиотеку на три замка. она украдкой смотрела на него за опытами, когда он из ничего умудрялся создавать жизнь, а абсолютно все, самый пышный в их краях цветок превращать в нерушимую ветку каменного налета, навсегда запечатавшую в себе ту жизнь, что теплилась в ней секунды назад. она была в восхищении им, таком глубоком, что лёд в ее груди поихоньку таял, изнутри прожаривая ее легкие, выжигая на рёбрах линии, что он рисовал в своем пропахшем маслом и химией блокноте, и руны, что окружали его, вплетаясь в пейзаж холодной горы. а когда он заговорил с ней, прохладно незаинтересованный в самой сути беседы, учтиво склонивший ей голову по манерам самых старых аристократичных семей земель свободы, осколки каменного льда больно впились в ее уже горячее сердце. мстить ему следовало только за это. она заинтересовала его, как хорошая, лёгкая модель интересует очередного халеного, в пьянящем дурмане, столичного художника. болезненно. настолько, что альбедо не захотел останавливаться, продолжая то нежить, то карать из друг другом. он перешептывался с эолой украдкой на собраниях рыцарей, подпирал вместе с ней стойку в таверне то-ли героя, то-ли мастера, (ему в таких местах было нечего делать, и ей, по королевскому замыслу тоже, но она уже давно не являлась той, кем должна была стать, а он не мог ей не поддаться), альбедо звал ее в лес на ледяной горе, обещая рассказать ей о мире все то, что знал сам. эола ему улыбалась так, как не улыбалась никому, а альбедо говорил с ней так и столько, сколько не говорил ни с кем, кроме своей давней учительницы, что была также как эола холодна и непоколебима. что могло их разлучить? лишь божеская месть. или человеческая глупость. сродни неестественной любви. бешеному пожару, что не видел никто, кроме них самих. кроме их касаний, почему-то ставшими запретом. кто запретил? детские глаза милой эльфийки, или отчаянное привычка эолы отрицать, противостоять? она смешалась с желанием попробовать, отнимать все и давать равно столько же. она была верой во что-то, что может преодолеть бодескую месть и человеческую глупость. это была любовь, родившаяся у алхимического станка на самой холодной в их мире горе.