Перестанет?

Когда перестанет болеть? Джисон был самым счастливым. Счастливым в своем потрясающем одиночестве. И несчастным с самим собой. Воспоминания о детстве неоднозначно преследуют Джисона, и он оказывается в объятиях холодного февраля, откуда тянется пронзительная какофония из мешанины слов. С ним не очень любили общаться, Хан сидел на последней парте один и не жалел. Учебные принадлежности всегда были разбросаны по парте, его беспечность и желание уединения перевешивали стремление найти хороших друзей. Хан не сказал бы, что его начальная школа в памяти сквозит только одиночеством. Он не любил тратить силы на беготню и разговоры. Какая разница, если у него все еще есть свой уголок, Том и Джерри, пересмотренный тысячу раз, и альбом для рисования? По-детски радостно, когда он справляется со своей домашней работой один, ходит в школу без сопровождения мамы и учится лучше старшего брата. Целеустремленно следовать правильным манерам было не так сложно, не являться головной болью своих родителей тоже. Сложнее было перетянуть одеяло со своего хёна, который посредственно учился, подставлял самого Сона, залезал на крыши, заражая гиперактивностью своих сверстников. Джисон ведь все равно беспроблемный, так ведь? Джисон всегда привычно любил быть один, восстанавливаясь и отдыхая от внешнего мира. В социуме он заглушал тишину чужими разговорами, а в компании самого себя – громкими мыслями о том, как хорошо наслаждаться своими выдумками. Необщительность и стеснение сопровождали Хана все школьное время, а в двенадцать лет тревожные мысли стали потихоньку заполнять голову мальчика. Неловко находиться среди людей и трудно создать или укрепить дружеские отношения, поэтому увлечение рисованием покалывало кончики пальцев и отражалось счастливой улыбкой. Хобби затягивало мальчика, странные и неизвестные чувства и мысли не могли добраться до него. А подумать всегда было о чем. Спустя несколько лет Джисон понимает, что ему и правда не хватало родительской любви и хотя бы небольшого интереса к своей персоне. Парень затягивается терпким сигаретным дымом и бредет под холодным ветром. Ему опять думается: когда-нибудь он будет в порядке? Очередной семестр в университете высасывает все жизненные соки. Отчислиться бы уже и перестать мучить свою и так забитую голову. Тухнуть бугристым мягким лимоном в своей кровати или на ночной улице. Джисона выводит из равновесия буквально все, ему до тупого сложно совладать с собственными мыслями. Он застрял в прошлом четырехлетней давности, не имея сил выйти из кошмарного времени. Джисон ненавидит самого себя за то, что так и не нашел сил справиться. Он не просит помощи. Никогда не просил. Никогда больше. Быть уязвимым и ощущать чужую жалость или раздражение – самые противные чувства на свете, вина пронизывает прочным канатом после. Стены непонимания вырывают стыд из потемневшего взгляда. Проникающее осуждение в каждом слове его бывшего лучшего друга из средней школы тянуло плечи вниз. Сейчас же, отдалившись от друга и парня, стало чуточку легче. Если бы сознание не топило и не наливалось режущим прошлым, облегчение заполнило бы его уставшее тело. Парень проводит заледеневшими пальцами правой руки по экрану смартфона, зажимая между указательным и средним сигарету. – Слушай, Хан, я не понимаю, почему ты отказываешься со мной разговаривать и игнорируешь меня? – Джисон медленно затягивается, не имея никакой мотивации произнести хоть слово. – Прости меня, я немного устал и выдохся. – трет холодными руками уставшие глаза, виня себя за то, что внезапно пропал со всех радаров. – Блять, в смысле устал? Почему-то реветь ты можешь каждый день, а ответить мне на чертово сообщение нет. – отчетливо и издевательски, – Я зря только тратил на тебя время, ты абсолютно бесполезный. – Подожди, дай мне время, пожалуйста. – парень грызет ноготь большого пальца, не понимая, что так тянет в груди. То ли облегчение, то ли страх быть покинутым. – Я достаточно ждал, а теперь иди в задницу. – человек на той линии почему-то не дожидается ответа и сбрасывает звонок. Что-то опасно знакомое сосет под ложечкой, что ночами не дает спокойно спать. Джисон регулярно ощущает упадок, из-за чего становится сложнее находиться и общаться с людьми. Его энергия кончается так же быстро, как садится аккумулятор на потрепанном смартфоне. Объяснения и оправдания, что нужно восстановиться и обдумать многие вещи, встречаются со стеной агрессивного непонимания. Он верит, что это его проклятие, что виноват он сам, раз не может включить уведомления, отвечать на звонки и тратить себя на встречи. Он виноват в том, что не может просто решить свои проблемы и не беспокоить других. Слезы все же застилают обзор. Отходчивый – так иногда считает Джисон, видя полное безразличие на своем лице через несколько дней после очередного срыва в собственной компании. Его выстроенные годами стены ограждают спутанные мысли, пока о них не напомнят вновь – решать это слишком сложно. Учеба сжирает максимум его сил, но разбираться в себе он так и не научился. Обветренные руки коченеют, но продолжают нервно дергаться после звонка. До тошноты тоскливо в очередной раз оборачиваться назад и видеть всю изнанку. Джисон терпит, терпит много – одинаковые манипуляции, давление, непринятие. Извращенно принимать такое внимание. До прискорбной усмешки и тупых слез. Он сам выбирает оставаться, он сам строит себе воздушные замки, он сам ожидает слишком многого от людей, он сам выбирает слушать зов изголодавшегося ледяного сердца. Ему так хочется любить. Лишь бы кто-то был рядом. Ему нужна иллюзия защиты. «Подумай миллион раз прежде, чем появляться в чьей-то жизни, мелкий ублюдок» Хан промерзает до костей, трясясь то ли от колючего холода, то ли от текста сообщения от, видимо, уже бывшего парня. «Бесполезный» набатом бьет по голове. Джисон ломает сухими ветками свои надежды, сбивается со счета тех, кого не смог удержать. Старается подлатать метафорические трещины где-то внутри, чтобы не мешались. Он ничего не смог исправить. Расплата падает на темный асфальт солеными каплями. Гнильцой во рту отдавать перестало. Да и гнить уже нечему. Джисон подставляет лицо навстречу холодному ноябрьскому ветру и прикрывает опухшие веки. Никогда. Больше никогда. Я больше никогда не влюблюсь. – Джисон, как ты, друг? – обеспокоенно спрашивает через пару дней Феликс, не дожидаясь ответа, – Ты же знаешь, что можешь мне звонить и писать в любое время? Хан кивает сам себе. У Ёнбока есть любовь – яркая и искренняя. Есть собака, есть друзья и любящие родители. Джисон совсем лишний в его жизни. Он не может полностью положиться на него и заставить слушать о собственных проблемах, которые он так усердно раздувает в своей голове. Но Хан все еще цепляется за поддерживающие кривые предложения друга, брошенные во времена средней школы. С ним тогда было просто – Ёнбок только-только переехал из Австралии. Улыбчивый иностранец с крошками трогательных веснушек на лице готовил кривую выпечку и показывал очаровательные печенья с шоколадом по видеозвонкам. С Ёнбоком они познакомились в семнадцать лет где-то в онлайн-игре, после чего стали общаться все чаще и чаще. Хан впервые обзавелся другом, который не видел ничего из его поганой жизни. Им было весело переписываться, Ликс как-то назвал их соулмейтами из-за разницы дней рождения в один день. Феликс как Атлант держал Джисона, готового вот-вот повалиться оземь под тяжестью собственноручно навешенного груза. Ликс об этом не знал, да и Хан не говорил. Парень утыкается в холодные ладони. Он привык прессовать все в себе, оборачивать свои проблемы и чувства в выброшенный в мусорку фантик. Феликс еще в их семнадцать лет понимает, что что-то не так в бледном парне с синяком на скуле, но ничего не говорит – Джисон не скажет. Разговоры о личном обрывались, Джисон оправдывался как мог, но не говорил абсолютно ничего. Хан прячет настоящего себя – теплого, но развалившегося на части. Живет в привычном одиночестве, которого боится, от редких всплесков энергии пропускает мельтешащие тревожные мысли через себя, а потом падает без сил на кровать, зарываясь в подушки. Он заебался. Ему сложно, чертовски сложно. Но он никому уже больше об этом не скажет – страшно. Хан не может найти причину, но думает, что заслужил. Ужасно горько от осознания, что в последний раз он был счастлив несправедливо много лет назад. Джисон лезет под одеяло, желая спрятаться от всего мира. *** Хан надевает огромный худи, пропахший табаком, и старые потертые джинсы, ставшие на пару размеров больше. Нужда в еде пропала довольно давно, когда стипендия и деньги от мамы стали скапливаться горкой в верхнем ящике рабочего стола. И дело никак не в том, какие клички сопровождали его раньше, дело не в том, что его тошнит от себя, что он ненавидит каждую клеточку и каждый признак своего существования. И точно не в том, что ему вполне себе хотелось раствориться в воздухе. Со вздохом и какой-то непонятной тревогой, парень плетется в аудиторию, привычно опуская глаза и пряча руки в карманах темно-зеленого худи. Лекции в голове откладываются с нотками звенящей зависти. Одногруппники то тут, то там переписываются – собраться большой дружной компанией удается часто, несмотря на подготовку к экзаменам, проекты и курсовые работы. Посты в инстаграме и гуляющий запах перегара в коридорах тому яркое подтверждение. Джисону совсем немного хочется быть там и на себе ощутить эту беззаботность и наслаждение моментами дикой юности. Несмотря на тягости студенческих лет, бессонницу, кучу долгов и личные проблемы все вокруг выглядят более сносно, чем Хан. В их глазах много азарта, интереса и желания к жизни. В глазах Джисона мертвая пустота, нездоровый блеск и зависть ко всем. Он никому не интересен, пока дело не касается сплетен, что относятся к нему. Хан принял решение не отсвечивать лишний раз, поэтому не стал восстанавливать свои профили и аккаунты, которые удалил еще во время переезда в надежде, что его никогда в жизни не найдут те, от кого он сбежал из родного города. Его фото не существует в сети, он не хочет, чтобы его узнали и снова напомнили о том, что тогда ударило по нему черт знает в какой раз. Посмотри на себя, свинья. Вместо тусовки он скидывает кеды у себя дома, плетется в комнату, прихватывая телефон из кармана потрепанной винтажной джинсовки. Джисона все равно никуда и не зовут. Ему в привычку находиться отдельно от людей, в душе желая найти дружную компанию единомышленников. Все разговоры не клеятся, неуверенность сквозит в жестах, в проглоченных словах и еле слышном тембре. Джисон боится заводить знакомства, его круг общения – Ёнбок. Страшно случайно показать хоть крупицу своего неконтролируемого горя кому-либо. Слухи о нем ходят по всему университету, с ним не общаются и его не трогают. Но это лучше, чем то, что происходило в школе. Бояться осуждения нормально, поэтому Джисон ведет себя тише воды ниже травы. Однако все громкие перешептывания наседают на голову, а держать лицо и все свои раны под замком становится сложнее и сложнее. Поэтому он общается только с Феликсом, что перебрался в тот же университет к Джисону, время от времени проводит ночи за просмотром десятков видео. Хану хотелось бы заглушить свое вопящее одиночество, заполнить теплыми касаниями, несдержанной близостью. Но думать об этом проще, чем воплощать в реальность. Как кто-то вообще может действительно полюбить его и принять всю грязь его прошлого и настоящего? Он ужасен, некрасив, его душа разорвана в клочья, от нее осталось только мокрое место, расплывающееся надоедливыми слезами. Хану самому неприятно смотреть на себя. Так кому же он все-таки нужен? Джисон чувствует жалость сам к себе. Ведь он не может избавиться от навязчивых воспоминаний и открыться кому-то. Но все еще бездумно тянется к капле тепла в надежде, что вот сейчас ему точно повезет. Ты полный неудачник. Белый скетчбук шелестит незаполненными страницами в мягких подушечках пальцев. Вдохновения совсем нет, приходит раз в пятилетку. Джисон не жалуется. Иметь страсть к какому-либо делу – потрясающе. Жаль, что ему так стыдно заниматься созиданием. Жаль, что он ненавидит все, что делает своими руками. Механический карандаш, купленный около года назад, щелкает сломанным стержнем. Не судьба, говорит сам себе Хан. Разбитое стекло на телефоне неприятно царапает кожу и цепляется за внутреннюю подкладку в карманах. Разговаривать с отцом до тупости нет желания, но нужно. А Джисон с явной скукой в голосе отвечает на вопросы-клише от мужчины. Общаться с отцом, который бросил его мать и своих детей, невозможно. Обида за время, проведенное в скандалах, все еще ощущается комом в горле и звенит разбитым стеклом в ушах. И Джисон совсем не слушает и не звонит. Ровно так же, как делает и его отец. У него другая семья, отличная работа, долгожданный и уже осознанно желанный сын, который требует участия и ласки. Джисону ничего из этого уже не нужно. Уже слишком поздно. Слово «семья» утоплено в оглушающих криках, растворено в дымке непотушенных сигарет и смешано с серыми разводами на пепельнице. Смердит алкоголем и рвотой, вперемешку с какой-то мутью, которую употреблял брат. А собственные досадные слезы до сих пор не в силах смыть те кавычки. *** – Как у тебя дела, Сонни? – мама по ту сторону линии как обычно шумит деревянной лопаткой по сковороде. – У меня все круто. – врет. Он всегда врал ей, не доверял совершенно ничего. Даже когда он говорил о поверхностных тягостях, мама лишь кивала головой и вновь отстранялась. Единожды сорвавшись и проронив гневный вскрик, он получил не сочувствие и разговор близких людей, а выговор и осуждение за собственную никчемность. «Да нет у меня друзей!» С полной уверенностью Джисон сказал бы, что заботы и любви от родной матери он не получил нисколько. Особенно тогда, когда он нуждался в этом больше всего. Он так хотел получить хотя бы каплю тепла, ему было так страшно говорить о своей боли. Джисон до покалывания в груди хотел, чтобы мама спросила, почему он так выглядит, сказала, что слышит все его рыдания за стеной, обняла его и приласкала. Он был так несчастен, незаметен, и разорван в клочья, словно его пережевала белая акула и выплюнула к чертям, оставляя расплываться красным пятном в синеватой воде. Все это отвратительное кровавое месиво распалось на волокна, когда он решился рассказать хотя бы кому-то, но ему не поверили. Желание поддержки и надежда на внимание близких исчезли безвозвратно. Ждать помощи было не от кого, и все, что ему оставалось, и дальше терпеть и пытаться существовать. Спустя годы общаться с матерью стало проще. Они не так уж сильно сблизились. Джисон не решится доверить ей все. Чувство вины звучит короткими гудками в динамике. Он быстро расстраивается после разговоров с родителями. Он эгоистично бросил свою мать одну, потому что самому страшно впитать в себя еще больше отчаяния и столкнуться со знакомыми лицами. В другом городе стены не давят криками и не вспоминают те горькие слезы парня, которые он, к сожалению, привез и сюда. Привязанность к оставшимся осколкам семьи уже давно не держит Джисона. Он умело избегал вопросов о своей хромоте, о побоях, врал о друзьях, отправляясь гулять с самим собой, прятал все поврежденные участки тела. И никогда не показывал своих слез, плеща раздражительностью в ответ на крохотную заинтересованность его жизнью. Поток мыслей прерывается еще одним звонком. Джисон вздрагивает. – Теперь объясни мне нормально, что с тобой такое? Хан не знает, как так вышло. Обычная первородная симпатия перетекла в что-то более серьезное. Джисон был удивлен, что ему уделили много внимания, и он как завороженный следовал за своим новым парнем. Его уже бывший с первого дня пытался склонить Хана к более интимной части отношений. Довольно быстро касания пальцев перетекли в грубоватые руки на худощавой талии, губы спустились на шею, показывая свою привязанность фиолетовыми пятнами. Джисону сложно принимать такие вещи и идти дальше. Желание забыться и отдаться влюбленности встречаются с каменной стеной отчаяния. Ощущение уязвимости и беспомощности губит его до невозможности двигаться. Хана придавило наковальней из чувства вины и страха. Он сильно испугался и закрылся на все возможные замки. – Почему ты мне звонишь? – Джисон говорит тихо, растирает нахмуренный лоб, спускаясь на переносицу. Он забивается под одеяло, желая спрятаться или сжаться до такой степени, чтобы совершить временной скачок назад. Кто же знал, что эти отношения отравят его и без того погибающее сердце. – Ну-ка расскажи, какие у тебя могут быть проблемы? Ты ничего не говоришь, только ревешь как девчонка и вечно хныкаешь. – голос из динамика раздраженно хрипит, – Я потратил на тебя кучу времени, а ты даже не посчитал нужным обратить внимание и на мои потребности. – К-какие потребности? – парня пробирает нервная дрожь, тревога отдает горечью на языке. – Потребности в сексе, не тупи, Джи. Ты оказался абсолютно в этом бесполезен, хотя мог бы поиметь совесть и отплатить мне за то, что я вообще связался с такой серой мышью как ты. Я был должен? Джисон прикусывает губу и сдерживает дрожь в голосе. – Прости, я... н-не смог и вряд ли смогу... – Хан на мгновение останавливается, решаясь, – Прошу тебя, дай мне еще времени. Он не хочет разговаривать. Лишь уйти и не думать кажется хорошим решением. Чувство вины движется по артериям, мешаясь с учащенным сердцебиением. Нестерпимо тошнит. – Я опять зря ждал, пока ты разразишься? Я потратил на тебя кучу времени. – возмущенно шуршит голос в трубке, – Почему мне нужно искать такого, как ты? – Не дави на меня, прошу. – Хану тяжело выдавливать из себя слова. Он прячет руку в карман худи и прикрывает глаза. – Давлю? – человек по ту сторону задыхается от злости, – Ты издеваешься? Почему я вообще должен за тобой бегать? – П-прости, пожалуйста. Извини, я... я устал, пожалуйста, дай мне время, и я... Я все смогу сделать для тебя. – шелестит Джисон, зажмуривая воспаленные от ветра веки. – Вот теперь как заговорил. Ну уж нет, лечи свою голову, Джисон. Надейся, что у тебя выйдет что-то без меня. – Хан слышит усмешку в голосе, – Удачи, бестолковая крыса. Сброс. Джисон размышляет над этим слишком долго. Он не смог ответить на внимание, которое ему уделили. Он же действительно серая мышь, которую недолюбливают, он никому не нужен. Кажется, что он потерялся давным-давно, в свои шестнадцать лет. Понятия не имея кто он, Джисон продолжает плыть по течению странной ухабистой жизни в поисках чего-то, что сможет показать ему счастье. Он пытался найтись самостоятельно, поэтому хватается за всех, надеясь, что хотя бы это направит его в нужную сторону. Сил держаться на плаву остается меньше, он ненавидит любой признак своего существования, не знает, что такое нормальная любовь и чувство настоящего человеческого тепла. По крайней мере, у него было что-то похожее на то, что он искал. Хоть попытка снова была неудачной. Действительно ли он должен переступить через себя? Пройти повторно боль ради того, чтобы с ним могли остаться? Проходить всегда снова и снова, чтобы в конце концов его полюбили. Перебороть свой главный страх, чтобы с ним остались? Чтобы его любили так, как он хотел любить. Что ему делать? С непонятным жжением в глазах и грустной улыбкой он беспокойно перебирает шнурки на худи. Немного шероховатая кожа рук чешется до покалывания и закушенной губы. Он не понимает, почему с ним все это происходит и почему ему все еще больно. Неужели он это заслужил? Он пишет Феликсу, не ожидая быстрого ответа. В своей комнате Джисон открывает окно настежь, дыша влажным осенним воздухом, надеясь, что однажды ночной ветер подхватит его разбитое пустое тело и унесет туда, где не придется разговаривать, думать, видеть людей, терпеть взгляды. Он надеется оказаться там, где не нужно жить вот так. Он хотел быть в порядке, но у него не получалось. Стараясь утихомирить дико бьющееся сердце каждый раз, как с ним выходили на контакт те, кому он симпатизировал, Джисон в надежде изменений закидывал свои страхи в дальний ящик сознания. Это совершенно не помогало. Но он устал жить быстрыми привязанностями, топить себя ради чьего-то внимания, не иметь возможности уничтожить все свои проблемы, чтобы отношения налаживались. Он устал от того, что делает это из раза в раз. Хан не умеет прятать свои влюбленные взгляды. Он ловит себя на мысли, что чувствует себя ребенком из-за незнания что делать и как себя вести. Он совершенно не понимает ничего в отношениях, поэтому как собачка следует за всяким, кто снизойдет до него. Джисон чувствует вину большую часть своей жизни: он бестолковый, не умеет давать то, что нужно его партнеру. Иногда мысль о том, что сопровождало его долгое время, скручивается в сложный узел сомнений. Чтобы не чувствовать боль, нужно быть покладистым и терпеть. Чтобы тебя хвалили, нужно уметь не расстраивать людей. Чтобы тебя любили, нужно сделать для этого все. Слушать, потакать, не спорить, молчать, соглашаться, любить, восхищаться. Только тогда ты получишь любовь. За непослушание следует наказание. Старания Джисона обернулись в кокон с шипами внутри. Что бы он ни делал, все оборачивалось только болью. Любить оказалось слишком тяжело и непонятно. Бояться того, кто мог бы защитить – еще ужаснее. Выматывает. Он в принципе устал жить. Он бродит в этом мире как бесплотный призрак, не имея никакого желания что-либо планировать на будущее. Ему слишком страшно. Страшно испытать боль и выжить снова. Но жить в тревожном ожидании еще страшнее. Еще давно, лет в пятнадцать, когда он убегал из дома, мама плакала в квартире одна. Вместо того, чтобы остаться с ней в прокуренной дымной кухне, он уходил к тому, кого считал своей светлой любовью. Его глаза светились глубоким ясным небом, его улыбка была самой доброй и теплой. Юношеский максимализм, вагон сомнений в себе и неоднозначный характер, прикрытый обликом тихого паренька, помогали абстрагироваться от непрекращающихся криков. Неинтересный своим домашним, предоставленный сам себе целиком и полностью, по глупости разрушивший свои же воздушные замки. Джисон слишком больно столкнулся со стеной жестокости. Что тогда, в школе, что в студенческие года. Он снова рано понадеялся, что вот сейчас точно все не может пойти не так, что он нашел человека, который может полюбить его. Джисон сам не знает, как сильно нуждается в нежности, ласке и хотя бы капельке тихой заботы. Вместо этого он получает новые перешептывания, целый ворох сплетен. Никто не будет слушать Джисона, несмотря на то, что история очевидно перевернута на сто восемьдесят градусов не в его пользу. Но кто он такой в этом месте? – Он когда-нибудь перестанет прыгать из постели в постель? Его отношения закончились буквально вчера, но весь поток уже в курсе. Джисон мысленно решил, что стоит перестать взаимодействовать с кем-то. Потому что лучше не иметь никого, чем ощущать резкую боль от очередных лживых слухов и ловить чувство вины, когда от тебя уходят. Хан оставляет Феликсу короткое сообщение о переносе встречи и, ожидая полноценный взрыв в своей черепной коробке, уходит прочь от цепких взглядов однокурсников. *** Пятнадцатилетний Джисон выкрашивает волосы в синий и тайком от мамы прокалывает уши, получает первые выговоры от учителей, дерется со сверстниками в коридорах и пробует украденные сигареты за территорией школы. У Джисона дома все как обычно: отец все еще по-свински пьет, мать кричит и плачет, брат находится в пространном мире наркотиков, попутно забивая на всех в своей жизни. У Джисона дома все как обычно: влажная подушка, сбитое одеяло, заплывшие темные глаза, тянущая боль в горле от собственных заглушенных рыданий и сомнения. У Джисона все как всегда. Его внимание на всем и ни на чем. Ему стало необходимо залить злостную грусть протестом. Первый поцелуй с привкусом дешевого табака торопливый и неуклюжий. Губы паренька на год старше слюнявые и скользкие. Но это мало волнует Джисона, ему вполне сносно, но старший ни чувств, ни доверия не вызывает, уж семью-то с ним заводить Хан не собирается. Его не волнует ничего, кроме тлеющего табака на фильтре. До момента, пока на него не обрушивается шквал ненависти и осуждения. В классе шаркающая тишина щекочет уши тихими явно скрытыми от Хана фразами. Где-то ярость перемешалась с обычным отвращением. Джисон тогда сравнил себя с заплесневевшим бутербродом, который он таскал в рюкзаке два года начальной школы. Вызывает такое же отвращение. «Я приму тебя таким, какой ты есть» – он помнит то сообщение от друга и соседа по парте. «Мне так противно, я не знаю, как общаться с ним после такого. Отвратительно.» – сообщение того же человека, адресованное другому однокласснику. И показанное Джисону специально. Предательство на вкус как булочка с сахарной пудрой. Прилипает к деснам и скрипит на зубах противным налетом. «Вы выглядели такими счастливыми. В жизни не поверю, что он может так поступить. Ты как это вообще придумал?» Сейчас он сидит в треклятой кабинке университетского туалета, пытаясь не взвыть в голос. Его опять откатывает. Джисон надеется, что на самом деле это все какой-то дурацкий розыгрыш. Терпеть то же самое, что и в школе, у него уже не будет сил. Слишком много воды утекло, слишком явно ощущается прошлая резь в груди спустя столько лет. Издевательства и игнорирование, синяками разливающиеся по телу, вбили в голову парня мысли о собственной ничтожности. Он ломается с треском, как хрустящий крекер. Крошками сожалений и самоненависти пачкает свои руки, размазывая соль по лицу. Джисон чертовски устал от этого колеса Сансары. Самоконтроль убит в минус, срывает крышу, а потом давит валуном намертво. Тотальная пустота следует – единственное, что удовлетворяет Джисона. Он ждет того момента, когда снова станет никак, снова станет пусто. Щелчок. Джисон пытается заглушить сбитое дыхание, но от чуткого слуха, пришедшего это не ускользает. Рыдать на слуху у людей не хочется от слова совсем. Избежать бы новых сплетен. – Эй, парень, ты в порядке? – осторожный голос давит и стучит по вискам. Джисон всхлипывает слишком громко. Ему чертовски стыдно, он не хочет выглядеть слабым и жалким перед незнакомым человеком. – Слушай, если тебя так расстраивает то, что здесь нет туалетки, то, ну, я могу предложить тебе влажные салфетки. – голос за дверцей становится чуть ниже, оставаясь таким же ровным и уверенным. Джисон давится вздохом. Какого хрена? Раздражение волной плывет по телу, заставляя рот открыться. – Слушай, – Джисон прокашливается, давясь вздохами, – если ты решил пошутить, то сейчас не самое время. Его руки дрожат, а в глазах дико горит. – Могу предположить, что ты переживаешь не лучшее время в своей жизни, – все так же прямо произносит собеседник, – но было бы обидно, попади ты на уловки университетских туалетов. Хан икает и борется с желанием прогнать незнакомца. – Знаешь, – голос слышится чуть плотнее, – я думаю, что из любой ситуации можно найти выход. Я понимаю, что в данный момент тебе, вероятно, очень сложно поверить какому-то странному чуваку в вонючем туалете. Но помни, что солнце всегда светит, даже если небо затянуто тучами. Темная ночь сбивает с пути, но свет прольется, когда придет время. Что за высокопарные фразочки? Джисон прикусывает губу, перебирая пальцы и шаркая носками кед. Голос прорезается сам, в попытке отрицать что-то хорошее. – Да какая тебе разница? – дыхание судорожно вырывается из легких вместе со всхлипом, – Я устал искать, уйди и забудь об этом. Он яростно вытирает слезы и тихо скулит. Больше всего Джисону не хотелось быть настолько уязвимым в чьих-то глазах. – Возьми мою руку и давай уже выйдем отсюда. – голос все такой же успокаивающий, – Доверься мне. – Я не могу. – Джисон срывается на рыдания, – Пожалуйста, оставь меня. Хан слышит лениво-шаркающие шаги и сжимает свои волосы в пальцах. – Будет глупо говорить что-то вроде «не бойся меня» и все такое, – парень по ту сторону тушуется, но продолжает, – поэтому я просто хочу предложить ни к чему не обязывающую прогулку. Джисон часто моргает и морщит лицо, опуская голову. – Зачем тебе это? – Не думаю, что смогу ответить на вопрос. У меня есть мотивация показать своих котов. Как ты на это смотришь? Парень не слышит вопроса, пока незнакомец продолжает: – Я не прошу тебя выложить всю историю своей жизни, если тебе этого, конечно, не хочется. Но предлагаю сделку: – по тонкой дверце проходит слабая вибрация от чужого прикосновения, – сейчас мы умываем твою мордашку, и я показываю тебе тысячу видео со своими котами. Надеюсь, что ты любишь котиков! – предупредительно восклицает, – А потом мы отправляемся на умиротворяющую тихую прогулку к побережью в компании стрит-фуда. Как тебе такое? – все так же уверенно произносит вторженец. Джисон печально усмехается. – А где гарантия того, что ты не пырнешь меня ножом где-нибудь под мостом? – У меня три кота. Я считаю, что это аргумент. – возмущается парень по ту сторону, – Я полностью чист и безобиден. Хан роняет тихий смешок, а потом кусает губы и борется с желанием посмотреть на своего собеседника с приятным тягучим голосом. На самом деле плевать он хотел, пырнут его или нет – сейчас эмоции выжрали начисто инстинкт самосохранения. – Хорошо. – Джисон клянется – это его последняя попытка. – Тогда будем знакомы: Ли Минхо