Перестанет?

Он влюбился так быстро. Джисон привык прятать свои эмоции под бездушным одеялом и в сырой подушке. Родители разводились. Все случилось так стремительно, ругань в доме стала еще яростней, пронзительные крики давили на барабанные перепонки. С каждым днем находиться в своей комнате становилось все труднее и труднее, стены давили на и так нестабильное состояние. Джисону было плевать на всю ситуацию, ему хотелось спокойно жить. – Почему ты не чувствуешь ничего? Почему тебе все равно? – мать в слезах кричит на младшего сына. Джисон горестно хмыкает. Отец никак не принимал участия в его жизни, не знал, сколько лет его сыну, как он учится и есть ли у него какие-то интересы. Хану хотелось уйти куда-нибудь, где всего этого хаоса нет. А он как кстати еще и по уши влюбился. Каждый день он уходил, домашним было все равно куда и зачем. Он так прочно зацепился за человека, о котором практически ничего не знал. И спустя пару месяцев прогулок по зимнему городу он обзавелся первыми отношениями. Его дом стал привычен. Там было тихо, слышались только клацанье клавиш и сопение пса. Нет никакой рыдающей матери, нет неадекватного брата, нет пьяного отца. Так спокойно находиться рядом с тем, кто тебя любит. Эти стены веяли спокойствием и убаюкивали. Там Джисона любили, о нем заботились, давали ему столько внимания, сколько было необходимо подростку. Добрые глаза и очаровательная шепелявость заставляли его сердце заходиться на все сто двадцать ударов. Он делал все, чтобы его любили.   *** Взгляд потухших глаз напротив навевает тоскливое ощущение безвыходности. Минхо догадывается, что парень не пытается жить. Он существует. Несет свое тяжкое бремя в одиночку, ломая хрупкие кости. Загнанный взгляд, красная сеточка лопнувших капилляров на глазных белках четко говорит о частых слезах, а залегшие тени на подрагивающих веках о недосыпе. Минхо спрашивает что-то об учебе, рассказывает о факультете, на котором учится, показывает десятки фото симпатичных кошачьих мордочек и рассказывает про каждого затихшему Джисону. Ли замечает, что половину слов младший пропускает мимо ушей, но слабый голос все равно вырывается. Тяжелое сопротивление и подавление чувствуются за версту, поэтому Минхо изредка болтает, прикидывая моменты, когда парень засобирается копнуть глубже свои размышления. – Как ты себя чувствуешь в данную минуту, Джисон? – тембр Минхо трансформируется в тихую колыбель, стоило вопросу прозвучать. – Не знаю. – Джисон смотрит на водную гладь с прикрытыми веками, ­– Кажется, что я одновременно везде и нигде. Ли переводит взгляд на свои руки и, понижая тон, говорит: – Как это ощущается? – Не знаю... – Джисон подбирается, хочет инстинктивно защитить себя, – Как будто все происходит во сне, я должен вот-вот проснуться, потому что что-то тревожит. Будто бестолково латаешь полностью прогнивший корабль, когда вся команда уже покинула борт. Ли кивает в понимании, задерживая взгляд на младшем. Джисон оборачивается, вглядываясь в безмятежное лицо хёна. Минхо красив. Темные волосы идеально обрамляют четкие скулы с шрамиками от прыщей, чистые глаза отражают блики воды, пухлые губы кощунственно искусаны. Джисон назвал бы его большим и даже теплым котом, что от реальности недалеко, учитывая внешность хёна. Человек-кот очаровательно моргает и улыбается уголками губ. Джисон сглатывает в волнении. – Я все еще не понимаю тебя, хён. В действительности Минхо тоже не понимает, что делает. Какое-то странное ощущение внутри заставляет его просто быть рядом. Но Ли и не противится. – Как я могу знать, кто ты? Старший понятливо кивает. – Мы можем узнать друг друга, но ты не все равно обязан говорить о своих трудностях, Джисон. Я чувствую, что тебе нужно простое присутствие, – Минхо забавно хмурится и произносит, – вижу, что тебе сейчас сложно, так что просто побуду рядом и ничем не стану обязывать. – Ли улыбается, показывая свою кошачью улыбку, – Звучит как-то слишком самоуверенно, да? – смешок выходит натянутым, – Я не хочу что-то доказывать тебе. – он поджимает пальцы рук и облокачивается на свои локти, – Ты имеешь полное право прекратить все это, даже если все и не началось толком. Хорошо? Джисон зависает. Не сказать, что его сильно удивляют слова Минхо. Ему говорили похожие вещи, но в другом контексте. Парню любопытно, он все еще напуган, но пока что не распознает в старшем угрозы. Говорит тот просто, без излишнего пафоса, в целом протягивает ауру довольно-таки спокойного человека. Только вот Джисон слишком часто ошибался в людях. Он хочет, ужасно хочет довериться, попробовать еще раз. Но так боится провала. Стены не должны разрушиться и впустить кого-то.   Феликс с искренним сожалением отказывает Джисону во встрече, ссылаясь на неотложные учебные дела и на скорую операцию своего парня. Хан не обижается, да он и не должен. Парень, чувствуя нервозность Ёнбока, говорит, что все в порядке. Джисон понимает, что именно сегодня ему нужна компания, иначе он снова не выдержит. Палец стопорится на контакте в списке недавних, оставляет мутноватый отпечаток подушечки на сенсорном экране. Гудки растягиваются в тишине надоедливым звоном. – Хён, привет. Минхо зевает в трубку и бормочет что-то невнятное, в чем с трудом можно уловить фразу «и тебе доброе утро» – Сейчас полдень, Минхо. Ли недоуменно ворчит про учебу и сонно бубнит: – Девять утра, Джисонни. – младший слышит шуршание одеяла в трубке, –Ты совсем потерялся во времени? Полагаю, что ты вообще не ложился? – Н-неправда! – Хан по-детски дуется, внутренне коря себя за отсутствие сна, – Я спал. – Семь секунд? Ханни, я же знаю, что ты ночами далеко не лежишь и посапываешь спокойно в кровати. – Минхо хихикает и снова роняет зевок, – и даже в полдень выходного дня ты еще не просыпаешься. – Ладно, – младший краснеет. Минхо так хорошо его знает, – я хочу увидеться с тобой, если ты не занят. – Джисонни-и, – Минхо потягивается и снова падает на подушки, – для тебя все, что угодно. Фильм и попкорн? – Фильм и попкорн. – Сырный? – С карамелью. – Возьмем и тот, и другой. Их общение продолжается уже около пяти месяцев. Минхо уже не выглядит так устрашающе. Джисон вообще всегда сомневается в том, что старший вообще способен муху обидеть. Тот показывает новые фото своих любимых питомцев – «Это мои дети, а не питомцы!» – как-то спорит Ли. С Минхо легко, непринужденно, он показывает себя прямолинейным, но тактичным. Улыбается по-кошачьи, звонко смеется и любит трепать черные волосы Джисона. Для старшего Хан интересный, действительно притягивающий в своем затворническом виде. Он не останавливает поток Джисоновых слез, просто находится рядом и протягивает сухие салфетки, которые теперь обязательно находятся в его рюкзаке. В моменты неконтролируемых рыданий Джисона Минхо молча держится рядом, не спрашивает, не лезет в голову. Лишь остается тихой поддержкой, которой Джисону не хватало. Присутствие человека без предрассудков и осуждения вселяют в младшего какую-никакую веру в то, что жить еще можно. Хотя бы из-за своего ответного смущенного смеха, который Хан сам не слышал уже долгое время. – Тогда я встречу тебя, и мы сходим за сырным попкорном. – За карамельным, балбес! *** Привкус предательства все еще держится горечью на корне языка, вяжет слюну. Джисон притворяется, что его страх ничего не значит. Хан облегченно выдыхает, но холодный пот скатывается по виску. Пальцы покалывает. Мысли распирают голову, продавливая виски и отзываясь горячей пульсацией в веках. Джисон бросает телефон в складки одеяла, давя жалобный всхлип и растирает запястья до жжения. Это не так уж сложно, пойти к Минхо, остаться с ним наедине и видеть его мягкую полуулыбку ближе, чем обычно. Наедине. У него дома. Не так уж и сложно, так ведь? Противоречия и сомнения разрывают Джисона на две жалкие части. Он будто доверяет старшему, но не доверяет в то же время. Это нечестно по отношению к его хёну, с которым он сблизился за последнее время. Его мир переворачивается с ног на голову после встречи с Минхо. Белое становится черным, левое – правым. А потом снова наоборот. Как будто его жизнь летит солнышком на качелях. Прошлое проникает в настоящее еще больше, побуждая все колючие воспоминания крутиться в голове. Минхо говорил, что Джисон может уйти в любой момент. До сих пор он не хотел уходить. Несмотря на довольно долгое для Хана общение, он волнуется. Это их первое времяпровождение не в стенах университета и свободных улицах города. Джисону тревожно, что все может пойти так, как было раньше. Но он все еще старается изо всех сил откинуть подальше все эти мысли. Он знает, что транслирует свое недоверие на хёна, ставшего близким Джисону человеком, чего не случалось уже давно. Но Хан не может ничего поделать с теми воспоминаниями, где его обманули добротой глаз и в итоге оставили глубокие раны. Старший действительно проявляет жесты заботы, которые еле видимо приводят в порядок внутренние конфликты Джисона. Минхо для него как штиль в океане, с хёном не так страшно. Чувство защищенности и теплоты наполняет Хана каждый раз, когда у них завязываются тихие разговоры обо всем на свете. Он знает, что становится зависимым от мягкого душой хёна. Он давно такого не чувствовал. Ему страшно верить. Ему страшно потерять. *** – Мне нужно домой. – Куда ты собрался, уродец? Джисон это знает – что он некрасивый. Он прекрасно видит свое отражение в зеркале, которое так сильно ненавидит, но отдает на растерзание чужой любви. Хан находит себя абсолютно непривлекательным, толстым, глупым и безнадежным. Счастье, что его такого смогли принять и полюбить. Его совсем немного задевает все, что он слышит. – Мне правда пора домой, я нужен маме. – Кому ты там нужен? – слова вонзаются прямо в сердце, – Твои родители даже не вспоминали о тебе все это время. И правда, кому он такой нужен. У Джисона нет близких друзей, как и амбиций, нет целей и мечт. Он – пустышка, и его наполняет только любовь, режущая изнутри. – Малыш, ты же знаешь, как сильно я тебя люблю? – подходит ближе и сгребает поникшего Хана в свои объятия, – У меня нет никого, кроме тебя. Джисон кивает и со всей привязанностью обнимает своего парня, замечая слезы в глазах напротив, старается утешить и целует в уголок губ. *** Минхо плюхается на свою кровать, подвигаясь к стене и кивая младшему на место рядом с собой. Джисон рад – он не будет между стеной и чужим телом. В голове теплится мысль, что он отвлек хёна от личных дел и воспользовался его добротой, лишь бы не утонуть в себе. Он безразлично машет рукой на вопрос выбора фильма, мол, мне все равно, не разбираюсь. Поэтому Минхо выбирает пафос – безыскусная романтическая драма, которая так кощунственно втискивается в каждый уголок воспаленного сознания. Джисон вполне держит лицо, иногда даже шутит, но Ли в течение всего времени чувствует, как сильно напряжен Хан. Нервозность проскальзывает в каждом смешке младшего. Парень выпадает из реальности, смотрит на парочку в фильме, думает, сможет ли он когда-нибудь почувствовать нежное тепло, не боясь боли и плавящей агонии? Сможет ли вообще кто-то трепетно целовать такого, как он? Сможет ли кто-то принять его? Сможет ли сам Джисон подпустить ближе? Хан до сих пор, кажется, не понимает, чего так сильно желает. Не понимает, от чего больнее всего. Что я делаю не так? Минхо краем глаза наблюдает за младшим, держа его в поле своего зрения. Он видит нервное почесывания запястий. Ли чувствует окружающую обстановку больше, чем вникает в сюжет фильма, каждой клеточкой тела улавливая тусклый свет парня рядом. Глаза Джисона выглядят такими пустыми и опечаленными. А Хан бессознательно погружается в себя, снова ощущая разрывающий огонь под кожей. Его собственные крики и мольбы выгравированы на подкорке мозга. До одури паршиво. Кажется, что это будет преследовать его всю жизнь. Сейчас все перевернулось с ног на голову, настоящее растворяется в том пожаре. Ему снова пятнадцать, он снова ощущает лишь боль. Минхо осторожно поворачивается к внезапно застывшему парню рядом с собой. Джисон роняет первые слезы, абстрагируясь от внешнего мира, утопая в собственном куполе эфемерных касаний, которые плавят кожу и разгоняют мутную жижу вместо крови. Младший до пятен под веками зажмуривается и жалко всхлипывает. – Джисон, – старший сглатывает и как можно быстрее возвращает стабильность своему голосу, – посмотри на меня, пожалуйста. Хан резво мотает головой из стороны в сторону, сильно закусывая губу, до крови чешет запястья, скрытые рукавами худи, ковыряет ногтями старые раны, внутренне воя от болезненного скрежета во всем теле. Чужой голос проецируется в больном мозгу, глаза жжет от соли и покрывает периферию мутным туманом. От привкуса железа во рту тошнит. Ему противно от себя. Он – парализованная переломанная кукла с вырванными шарнирами и развороченной грудиной. Ему так надоело каждый раз проходить через это. Джисону дурно, он боится до трясущихся рук, что ему снова скажут, что он ненормальный и что он способен только рыдать, а потом уйдут. Снова. Ему стыдно показываться в таком состоянии кому-либо. Ему так стыдно перед Минхо, страшно подумать, что Ли может расстроиться из-за его поведения или устать от него. Он не поднимает головы и заглушает всхлипы. На языке чувствуется кровь. Успокойся, черт возьми. Хватит рыдать. – Послушай мой голос, хорошо? – Минхо облизывает пересохшие губы, – Если слышишь меня, кивни, хорошо, Джи? Парень в отрицании качает головой, невнятно мычит, низко склоняясь над своими коленями, немного пачкая кровью серую ткань, сильнее вцепляется в запястья, оставляя следы. Какая-то система дала сбой или у Джисона слуховые галлюцинации? Он правда сошел с ума? Но он пробует и кивает. – Хорошо. Ты молодец, ты так хорошо справляешься, Джисон. – говорит Ли скользящей нежностью, – Никто не причинит тебе боли. Посмотри на меня, пожалуйста, я здесь. Хан задушено сипит, расслабляя хватку челюсти на собственной плоти. И старается смотреть, бегая глазами по лицу перед собой. Так затравленно, так просяще. Минхо кажется, что во взгляде парня так и бегает строка – «пожалуйста, не уходи, не делай больно». Джисона трясет как во время самой жуткой лихорадки. Кажется, что еще секунда, и он задохнется. Что я наделал? Джисону хочется чувствовать себя защищенным. Так хочется не бояться ни себя, ни кого-то. – Х-хён? – уголки губ напрягаются, он вытирает слезы красными разводами. – Все в порядке, ты можешь плакать. Я здесь, с тобой. – Минхо неторопливо тянется за салфетками, все так же не спуская глаз со сгорбленной фигуры Джисона. В расслабленном теле старшего читается умиротворяющее спокойствие. Но Минхо хреново настолько, как будто это он наглотался крови, и как будто это его сердце пытается проломить ребра. Его мутит. Минхо подает Джисону салфетки и открывает бутылку воды. Хан заходится чередой шумных всхлипов в сбитых рыданиях, чувствуя, как зудят запястья. Он обращает внимание на красные пятна в ворсе пледа. Ли прослеживает взгляд и шепчет: – Все в порядке, это ерунда. – осторожно, чтобы не напугать младшего еще больше, встает с кровати и говорит на выходе из комнаты, – Нужно обработать, я сейчас. Джисон пропитывает салфетки слезами и кровью, смотря на свои обгрызенные ногти с кусками бордовых корочек под ними. Он ужасно жалок. Он боится, что хён будет смеяться над ним, выпроводит и больше не захочет с ним разговаривать. Парень давит щекочущий глотку скулеж и снова ковыряет пальцами еле-еле заживающие шрамы на руках. Нет, хён не бросит его. Правда же? Ли возвращается, адресуя подбадривающую улыбку младшему, и присаживается рядом с его ногами. Следы на руках кровоточат довольно сильно, губа прокушена. Минхо ужасно жаль, что Джисон заглушает свою боль, истязая тело. – Ты позволишь? – пружинисто кивает, не опуская взгляда, давая понять, что Джисону не о чем беспокоиться. Не прикасайся. Коснись, пожалуйста. Джисон зажмуривается и кивает, ожидая чего угодно, но не аккуратного прикосновения к своему подбородку и легким движениям рук. Когда Минхо заканчивает с сильно прокушенной губой и размазанной кровью на лице, он переключается на руки и запястья, решаясь вытереть и их. Джисон не имеет понятия, что происходит вокруг него после того, что он снова пережил. И только потом чувствует еле различимое прикосновение к ладоням. – Можно? – Ли снова спрашивает разрешения. – Х-хорошо... – нерешительно протягивает ослабшие конечности, с содроганием наблюдая, как старший придвигается чуть ближе. – Все хорошо, Ханни. – успокаивает Минхо, аккуратно подхватывая израненную руку теплыми пальцами. Джисон поджимает губы, поднимая взгляд на потолок, чтобы проговорить про себя, что Минхо не такой, он не сделает ему ничего плохого. Не сделает же? Слезы продолжают свой путь по щекам к шее. Ли бережно поднимает рукав худи чуть выше, обнажая вид на старые белесые рубцы, мягко проходится бумажным полотенцем по самым крупным шрамам, орошенных капельками густой алой жижи. Он прикусывает щеку изнутри, стараясь сейчас не думать о том, с чем в действительности столкнулся парень. Если Джисон захочет – расскажет сам, нет смысла на него давить и гадать невесть что. Когда он заканчивает, Джисон смотрит на него загнанно-больно, заламывает брови. Как будто прямо сейчас его прошивает резью тысячи ножей. Что подумает Минхо об этих уродливых шрамах? Впервые его срыв привел к таким последствиям на глазах у Ли. Хан не замечает в карих глазах напротив осуждения или отвращения, поэтому рискует. – Ты же понял, да? – Джисон стыдливо опускает голову и ведет рукой по влажной шее. Становится невыносимо жарко. Минхо не собирается лгать. – Да. Джисон кивает своим мыслям, снимает худи, ежась от стыда, и показывает бугристые руки с частой сеткой шрамов от запястий почти до плеча. Подбирается весь, старается сгрести осколки своего горя поближе – не стену выстроить, так хоть подобие горки собрать в маломальское укрепление. Минхо тяжело сглатывает и молчит не в силах сказать хоть слово. Смотрит, будто извиняясь. – Я такой отвратительный, – младший в защитном жесте обнимает себя руками, пытаясь сжаться до размера пылинки, – прости, хён, я снова тебя беспокою. – Нет, не извиняйся, Джисон. Это не так. – Минхо разворачивается всем корпусом к младшему, и тихим голосом продолжает, – Ты не отвратительный. Ты проходишь очень тяжелый период в своей жизни, но, Сонни, – Ли пересаживается чуть ближе и смотрит искренним чистым взглядом на младшего, – ты заслуживаешь того, чтобы чувствовать себя хорошо. Твои шрамы... Это часть тебя. И это ни в коем случае не отвратительно, это делает тебя тем, кем ты являешься. Ты очень храбрый, раз смог рассказать мне о них. Хан снова жмурится до цветных пятен под веками. – Ты не обуза, Сонни. И никогда не будешь ей для меня. Джисона потряхивает от контраста своих мыслей и услышанных слов, он проходит языком по пересохшим губам и моляще спрашивает: – Хён... Могу ли я прикоснуться к твоим рукам? Минхо беспомощно моргает, мягкая кошачья улыбка появляется сама собой. Он откладывает испачканные алым салфетки и протягивает ладони, кивая. – Конечно. Джисон дотрагивается дрожащими пальцами до чужих и щекотно ведет дальше, по сухим предплечьям и крепким мышцам с редкими царапками котов. – Почему ты все еще со мной, хён? Минхо приятно от несмелых касаний, всем своим телом он отдает тепло нуждающемуся Джисону. – Я здесь, чтобы помочь тебе разобраться. Ты не одинок. И не будешь. – Минхо осторожно перехватывает холодную ладонь и гладит костяшки. Ненавязчиво, правильно, – Не хочу, чтобы ты запутался в себе и пришел к неправильным выводам. Для этого мой номер забит у тебя в телефоне. Чтобы ты звал меня, когда тебе невыносимо плохо. Знакомое, недосягаемое, теплое. Джисон отчаянно решается на то, что не говорил вслух уже долгое время. – Мне очень страшно, хён. – младший поднимает взгляд. Дикий, просящий, – Я... Прости... Я слишком наивно привязывался из-за внимания к себе. И мне очень страшно, я не хочу вновь остаться один. Минхо сосредотачивается на неуверенном голосе и думает, что никогда не давал обещаний. Это сложно. Что если он сделает что-то не так? – Ханни, я рад, что ты доверился мне. – Ли более уверенно накрывает второй ладонью чужие пальцы, – И я останусь с тобой, если ты этого хочешь. Я хочу быть рядом. Столько, сколько тебе потребуется. Джисон всматривается в лицо напротив излишне внимательно и кивает, хлюпая заложенным носом. – Я не хочу, чтобы ты уходил, хён. Старший поднимает грустный взгляд на хрупкого парнишку. Его плечи опущены от тяжести своего бремени, от тяжести одиночества. Минхо бережно, с осторожностью гладит ладонь сонного Джисона, спрашивает, нужно ли ему еще что-нибудь, но тот просит лишь стакан воды. Минхо гасит свет, оставляя только тусклый ночник. Уже знакомый запах обволакивает младшего и он, утомленный, проваливается в беспокойный сон.