***
Протискиваясь в узких древесных тоннелях, Лайла думала о том, что говорил ей Ракета. О том, что жизнь не бывает справедлива и существует только две стороны. Чёрное или белое. Либо мы, либо они. Почему вместе с этими изуверами должен был погибнуть добрый Грут, совсем не схожий со своими соплеменниками? Но, в то же время, выбор стоял между беззащитными ксандарианами, между ни в чём не повинными гуманоидами, и этой инопланетной растительной угрозой. И выбор был очевиден. Лайла привыкла везде искать компромиссы и всеми силами избегать насилия, но... иногда без него было не обойтись. Сейчас она оказалась в мире, где обитал Ракета. В суровом мире без уступок, уговоров, и уловок. И, хоть этот мир был мрачен и жесток, сквозь его темень Лайле стало чуть легче заглянуть в испещрённую шрамами душу енота. Поэтому она бежала. Карабкалась, протискивалась, подтягивалась на не знающих устали металлических конечностях. Задыхаясь от собственной решимости и перечно-жгучих сухих всхлипов. Бежала вперёд, пока не упёрлась в огромный шершавый исполинский корень. Лайла достала взрывное устройство и выставила таймер на пять минут. Долго всматривалась в неохватное взглядом корневище, размышляя, насколько же хрупка жизнь. Даже такая огромная и кажущаяся несокрушимой. Не то что её маленькое тельце. Которое во время взрыва должно было оказаться отсюда как можно дальше. Выдра активировала устройство и пулей бросилась назад. Древесные ветви пришли в движение и конвульсивно задёргались, словно стенки пищевода. Лайла ощутила себя проглоченной заживо злобным гигантом. На миг зажмурившись, она подавила нарастающую панику и представила себе, что бы сейчас сделал Ракета. Стрелял. Матерился. Бежал бы к ней. Слишком огромная пушка осталась снаружи, достоинства обсценной лексики она всегда считала преувеличенными, оставалось лишь очевидное. Вприпрыжку, царапаясь и рыча, она бросилась сквозь волнами качающиеся ветви. Несмотря на все эксперименты и трансформации, её звериное чутьё не пострадало и теперь вело её незримым компасом. А также — странные звуки, нарастающие по мере приближения к концу лаза. Подозрительно напоминавшие звуки... битвы. — Ракета! — вскрикнула Лайла, увидев в конце тоннеля мелькнувшую взъерошенную холку енота, всего на пару дюймов разминувшуюся с толстым корнем. Бросившись в проём, выдра почувствовала, как её словно зажимает в кулаке титана. Напрягая всё тело до ломоты, она не продвинулась ни на йоту. Лайлу затопил сдавленный, безнадёжный, серый ужас, который бывает иногда во сне, когда тебя заживо заваливает землёй. С трудом исторгнув из груди последние капли воздуха, Лайла позвала енота по имени. Он не услышал её, как и не заметил другого древесного отростка, подбиравшегося со спины. Лайла спешно выстрелила зажигательным патроном из протеза, моля о том, чтобы её вечно сбитый прицел и неудобное положение тела не запороли выстрел окончательно. Снаряд врезался в самый центр корня, с гулким хлопком разворотив его пополам. — Классный выстрел, — оценил енот, оборачиваясь. С его встрёпанной морды сползла довольная ухмылка, и он на всех четырёх бросился на выручку выдре. — Держись, я иду! Разгорячённые лапы соединились с невозмутимым металлическим холодом протезов. Лайла почувствовала себя пробкой, нехотя поддающейся штопору и ползущей наружу по винному горлышку. — Получается, ещё немного... Впопыхах Ракета забыл об атакующих корнях, а вот корни о нём — нет. Хлестнувший со свистом кнута отросток с силой подбросил енота в воздух, как тряпку. Лайлу вслед за ним морковкой выдернуло из плена, а затем их лапы расцепились. Ракета кувыркнулся, ударился о шершавые ответвления стволов и сполз в расщелину густого бурелома. Лёжа на спине, енот видел над собой перекрестье сухих веток, а под собой — чуял слишком много сырости, которой здесь быть не должно. Видеть чётче перед собой мешала огромная ветка, которой явно было не место в его груди. Сквозь сипы рваного дыхания Ракета слышал крики Лайлы, переходящие во всё более надрывный вой. Он знал, что будет дальше, словно кто-то шепнул по секрету в его звенящее от накатывающего волнами шока ухо. Лайла будет лить слёзы, бесполезно пачкать руки в его крови, пока она не остынет, а слёзы не иссякнут. Может, оно и к лучшему — тащить его, бездыханного, на себе и спасать будет уже поздно, и у неё будет призрачный шанс спастись в одиночку. Бедная Лайла... Он всё-таки разбил ей сердце, чего больше всего на свете и боялся. Но, энергично вытерев кулаком льющиеся слёзы, выдра рявкнула в пространство «Не позволю!» и закинула себе на плечо его слабеющую лапу. Затем рывком хромированных рук оторвала Ракету от земли. «Нет, что ты делаешь! Брось меня, спасайся сама!» хотел крикнуть енот, но рот уже словно заранее забило землёй. «Лучше бы она сейчас плакала», мигнуло последней вспышкой перегоревшей лампочки в голове Ракеты перед навалившейся тьмой.***
Ракета вздрогнул и с усилием вздохнул. Он не сразу понял, что усилий больше не нужно, а боль прошла, как ночной кошмар. Ещё деревянной лапой он сбросил прижимавший его медпакет. Недоверчиво ощупав топорщившуюся рваным комбинезоном целёхнонькую грудь, енот разлепил глаза. Его окружали знакомые стены сомнительной чистоты и не выветрившийся ещё душок жжёнки с никем не постиранного покрывала. Пол корабля под ним неистово дрожал, что могло значить лишь одно. — Лайла, — окликнул он выдру, сидевшую за пультом управления. Перед иллюминатором забрызганной звёздами чернотой маячил космос. С радостным криком она спрыгнула с кресла и стиснула енота в крепких объятиях. — Мой милый, я так рада, что ты очнулся! — А я-то как рад. Особенно рад тому, что мы оба живы и унесли ноги из этого ботанического ада. Он наслаждался знакомой мягкостью её шерстки, чувствовал на спине знакомую весомость её прохладных рук. Самое большое облегчение его затопило не при мысли о том, что он чудом оказался вырван из лап костлявой, а о том, что она в них не попала. — Я думала, что потеряла тебя, — пробормотала Лайла в его плечо. — У тебя сердце не билось, понимаешь? — Ой, да куда я денусь! — с напускной ворчливостью ответил Ракета. — Я такой жилистый и противный, что мной даже смерть подавится. Лайла засмеялась шутке куда больше, чем она заслуживала. Реактивный подумал, что это истерика, но выдра замолчала и села рядом на матрас, украдкой смаргивая увлажнившимися то ли от смеха, то ли от чего ещё глазами. Глядя перед собой, она зачем-то непрерывно поглаживала пальцами скомканный кусок пледа. Ракета не понял, чем объясняется такая повышенная нежность к куску выцветшей тряпки, пока не сообразил, что это его ладонь она хочет так гладить, но не решается прикоснуться. Ракета мягко обеспледил её руку и сжал своей. Лайла жадно ответила на прикосновение. — Что будет дальше, Ракета? — так спешно выпалила она, словно его касание было каким-то тайным сигналом. — Ну, мы получим свою гору кредиток, если ксандариане нас не надуют. Расплатимся за ремонт, затем накупим всяких вкусняшек и отпразднуем то, что нас всё-таки не убили, — перечислил енот, загибая когтистые пальчики. — А, ну и сможем какое-то время в носу поковырять, с такими-то бабками. Может, даже слетаем на Аркадию в отпуск. Там, говорят, небеса такие голубые и тааакие бескрайние... С губ выдры сорвался тихий вздох. Быстро повернув голову, она встретилась с ним взглядом. — Мы? — Да, мы, — кивнул Ракета. — Все мы. Если Зубень и Поля смотрят на нас сверху, они будут рады повидать настоящее голубое небо. Лайла ахнула и сжала его в объятиях. — Мой милый Ракета, — промурлыкала она, покачиваясь вместе с ним на старом матрасе. Столько слов толпилось на его языке. Разрозненных, нескладных, избыточных, нелепых. Но он сказал самые главные. — Я люблю тебя. И больше — ничего. Два зверя, слившихся в одно целое, сидели в полумраке металлической коробки, дрейфующей в космосе. Свет далёких звёзд играл бликами по панели управления челнока, и по металлическим частям тел, заставленными быть живыми. Они сидели в полной тишине. Ведь слова — это ни что иное, как шелуха бытия. Животные вот испокон веков как-то без них обходились. Это только люди любят всё усложнять словами. И они. Два кусочка насильственной эволюции, пространством-временем прибившиеся друг к другу. Ракета считал, что он изгой, один-единственный в своём роде, обречённый на вечные скитания в одиночестве. Но он никогда не будет один. А двое — это уже целая маленькая вселенная. Ракета безнадёжно, хронически, не был романтиком от слова совсем. Поэтому, когда Лайла выскользнула из его лап и начала кокетливо приглаживать шёрстку, он с нетерпением естествоиспытателя спросил: — Ну и как, большой там был бабах? — Нет, сначала я вообще подумала, что ничего не вышло. А потом... Казалось, что содрогнулась вся планета. По корням зазмеились тёмные вены, ветви взбухли чёрными наростами. Конвульсии расползались от места взрыва по всем стволам и отросткам. Всё вокруг билось в агонии уже к тому моменту, когда мы донесли тебя до корабля. — «Мы»? — быстро переспросил енот. Лайла помолчала, затем тихо проговорила: — Грут спас тебя. Тащил на себе. Я бы не успела добраться до челнока и спасти тебя в одиночку. Енот цыкнул зубом и буркнул: — Мда, а мы его... Дерьмовые дела получаются. Надеюсь, пенёк не сильно потом мучился. — Ну... как бы тебе сказать... Лайла поднялась с матраса и медленно, спиной вперёд, начала пятиться в полумрак, окружавший изгибы двигательного отсека. Позади неё прорисовалась узловатая тень, которая в несколько неуклюжих качков вышагнула на свет вместе с выдрой. — Что он здесь делает?! — Не сердись, Ракета! — отчаянно воскликнула Лайла, растопырив руки в защитном жесте. — Грут хороший, я не могла дать ему умереть. Я бы жить с этим не смогла! Он не такой, как его собратья, он добрый и никогда не участвовал в том, что они творили. Грут никогда не пойдёт по их стопам. Поверь мне, пожалуйста! Слушая её торопливые, напрыгиваюшие друг на друга слова, Ракета покачал головой. Он был неприятно поражён её тоном — взволнованным, даже испуганным. И от этого стало горько, будто он укусил осиновую ветку. «У меня что, рога вдруг выросли?». В голове вертелось множество веских доводов. «Зачем ты притащила на борт эту ходячую опасность?», «это ты считаешь его хорошим!», «погляди, что его раса сотворила с колонистами», «этой дубине нельзя верить!». Каждый из них мог бы больно куснуть её, унизить, выразить его бесспорную правоту. Оставить последнее слово за ним, позволить ему победоносно размахивать знаменем победителя. Но что стоило это знамя, если в её глазах стояли слёзы? Со вздохом поднявшись, Ракета подошёл к Груту и протянул тому лапу. — Ну, трухлявый, спасибо что спас мне шкуру. Добро пожаловать на борт. Гуманоид скопировал его жест, явно не зная, что делать дальше. Енот встряхнул шершавую ручищу за пальцы, вместившиеся в его ладошку (два), и добавил: — Не люблю начинать знакомство с таких слов, но — я тебе должен. — Я есть Грут. — Какая, нафиг, мелочь! — горячо возразил Ракета. — Если б я кого на своём горбу пёр... Так, погоди! Ракета ошарашенно замер, затем кривовато усмехнулся. Лайла потёрлась своим носом об его и звонко рассмеялась. — Я знала, что ты тоже обязательно его услышишь. Грут сказал, что его понимают только те, у кого доброе сердце.