«Я открыл вашу грудь, как шкафчик, а внутри оказалась решётка…»
Он закусил губу, скосив взгляд. И соврал: — Не видел снов с тех пор… м-м, ваши зелья… — Работают, — кивнул Доктор. — К слову, сегодня должна была быть принята последняя унция. — Всё верно, — невесело усмехнулся Гарри. — Выдул всё до последней капельки. Интересно, как я буду спать теперь. — Предположительно отлично. Мы с вами поступим так: сегодня ночью вы ляжете спать, как обычно, новых зелий я вам не дам. Посмотрим за реакцией нервной системы. Велика вероятность, что больше они вам не пригодятся. Только ради всего святого и грешного, не мчитесь за «сном» в Мунго. Это варево и зельем назвать тру… Доктор замолчал так резко, словно ему перерезали связки. — Поняли, Генри? — спросил он с нажимом, спрятав упавшую на лицо длинную прядь за капюшон. Гарри закивал. — Конечно, Док. Никакого Мунго. Кстати, я как раз хотел спросить: а откуда у вас это зе… — Французы, — перебил Доктор, и голос его прозвучал несколько напряжённо. — Раз в полгода заказываю партию для своих клиентов. Ещё не подводили. Гарри воодушевился: — Ого! А вы, получается, говорите по-французски? — Я знаю несколько языков. — Ни-че-го себе! Вы серьёзно? — С чего бы я шутил? — И какие языки знаете? Доктор склонил голову, традиционно смыкая пальцы в замок, и вдохнул, как перед прыжком в воду: — Латынь, французский, испанский, русский. От восторга Гарри почти подпрыгнул. — А докажите! — Что? — Ну, докажите, что знаете. — Даже так… С чего бы это? — А потому что я вот не верю вам. — Не верите, что я знаю латынь? — Латынь ладно. Вы ж Доктор. А вот русский… ну совсем не верю. — Неужто вы меня дразните? — хохотнул Доктор, откинувшись на спинку кресла в неожиданно расслабленной позе. — Я? — театрально оскорбился Гарри. — Да никогда. Печаль растворилась, словно её и не бывало. Такого Доктора Гарри видел впервые. — Просто, пока у вас хорошее настроение, — заметил он, — я обязан этим воспользоваться. — Что вы имеете в виду? — Ну, вы обычно весь такой закрытый, загадочный. «Наши встречи — про вас, не про…» Поздно Гарри прикусил развязавшийся язык. — Я так говорил? — М-м… возможно, нечто похожее, не помню слово в слово, — поспешил объясниться Гарри. Доктор тихо хмыкнул. — Не помню. Ну да ладно. Загадочный, говорите? — О, да. Чёрт вас разберёт… — Но вы любите загадки. — Этого не отнять, — сказал Гарри, с интересом разглядывая практически лежащего в кресле Доктора. — Странно, что мне это до сих пор не аукнулось. Тот некоторое время молчал, не споря и не соглашаясь. Затем, прикрыв пластиковое лицо ладонью в непонятном жесте, выдал: — Если бы ты только знал… — О?! — воскликнул Гарри, прихлопнув в ладоши. — Меня пугает, что ты играешь со мной в игру, правил которой не знаю я сам. Бархатный баритон Доктора — Доктора, говорившего с ним по-русски! — будоражил своим новым звучанием. По телу Гарри пробежала приятная дрожь: всё же у Доктора был не голос — жидкое золото. — Охуеть! Вы как мафия. — Сочту за комплимент. — Я хотел сказать… чёрт, с ума сойти. Жалко я ничего не понял. Русский язык такой странный. — Отчего же странный? — Звучит по-инопланетянски. Очень пугающе. Доктор уткнулся длинным пластиковым носом в раскрытую ладонь, и раздавшийся за этим низкий смех застал Гарри врасплох. — Эй! Я ж серьёзно. Инопланетянский какой-то. — Поверьте, Генри, русские о вас того же мнения.***
— И вот я им до сих пор не ответил, представляете? — Очень хорошо представляю. — Эй! Не издевайтесь. Доктор аж вернулся в сидячее положение. — Ни в коем случае, Генри, — он покачал головой. — Дело в том, что ваши друзья «представляют» в точности таким же образом. Но вы в упор этого не замечаете. — О чём это вы? — Вы сказали, они писали прежде. — О, много, много раз. Конечно, писали. — Сколько раз вы отвечали им за последние… пару месяцев? Гарри почувствовал стыд. — Я не отвечал вообще… — Тем не менее, они не прекращают отправлять письма. Как думаете, почему? — М-м… привычка? — Какая же это привычка, Генри, — вздохнул Доктор. — Ваши друзья давно смирились с тем, что ответа не последует. Поэтому они его априори не ждут. — Но они спрашивают, как у меня дела. — Разумеется, ведь им не всё равно. — Получается, я перед ними очень виноват. Но послушайте!.. Послушайте, я ведь физически не мог заставить себя… — …выдавить и слово, я понимаю, — закончил за него Доктор. — Это нормально. Нормально, Генри. И то, что друзья продолжают писать к вам — нормально. Они, более того, не теряют надежды всё-таки вас увидеть. Но нет, вы ни в чём не виноваты. — Ещё как виноват. — Иронично, что кроме вас так не считает никто. — Откуда вы знаете? — Считай они вас виноватым, письма не продолжались бы. — Значит, я должен идти, — сокрушённо простонал Гарри. — И на ужин, и на тусовку эту… они ж будут ждать. — Великолепная у вас мотивация, Генри. — А? — Мне вам напомнить первые встречи? — Вы про то, что я сказал «должен»? — Не только. Давайте освежим память. Мы с вами давно обозначили понятие личных границ, правда? — Достаточно давно. — И что же теперь, — Доктор приподнялся, чтобы указать на комод у себя за спиной. — Через скакалку прыгать будем? — Не буду, — нахмурился Гарри. — Не хочу и не буду. — Как жаль. А мне очень хотелось бы на это посмотреть. Гарри фыркнул, насупившись, как ребёнок. — Мало ли что вам хотелось. — Вот именно. Мало, Генри. Поэтому вы делаете лишь то, что хотите, и потому, что хотите. А не потому, что «некрасиво получается». Гарри утомился. — Я стараюсь… — И я вижу ваши старания, я вижу вас, Генри, — уверял Доктор так, что волосы на затылке встали дыбом. — Но в данный момент вы испытываете трудности. Потому что продолжаете мыслить в контексте желаний и чувств своих друзей, откладывая собственные на второй, если не третий, план. Оттого перспектива встретить рождество кажется неприятной, пугающей. Вы постоянно думаете о них, когда следует думать о себе. Хотите ли вы, Генри, провести это время в компании друзей? Считаете ли вы это полезным, потенциально приятным занятием? Какова вероятность, что вы всё-таки испытаете удовольствие, нежели раздражение, от такого выбора? На эти вопросы можете отвечать про себя. Это и послужит спусковым механизмом для дальнейших действий. На самом деле, когда Доктор сказал «рождество», некто невидимый и неслышный дёрнул внутри Гарри какую-то тонкую ниточку. Он поднял испуганный взгляд исподлобья на настенные часы. Время летело, неслось как угорелое, вытекало у него сквозь пальцы, как бы он этими метафорическими пальцами ни пытался его удержать. С Доктором ему оставалось каких-то никчёмных двадцать минут; как же мало, как же катастрофически сложно осознавать, что придётся вновь попрощаться на неделю. Или даже?.. — Сегодня двадцатое, — нахмурился Гарри, решив отложить предложенные Доктором вопросы на потом. — Значит, мы встретимся лишь после праздников? — он помолчал, и всё же осмелился сказать: — Вы, должно быть, планируете провести следующую неделю с семьёй. — У меня нет семьи, Генри, — тихо объяснил Доктор. — Даже если бы была, я не планирую брать отпуск. Но у вас, несмотря на свежий прогул, есть право пропустить сессию. В частности, если вы всё-таки решите встретить рождество с друзьями — это будет действительно уважительной причиной и не повлечёт за собой пенальти. К слову, у вас их уже два. «Хочу как можно больше пенальти. Желательно пожизненно», — подумал Гарри. — Я помню, — выдохнул он, и страдание, натуральное страдание исказило его наполовину сокрытое маской лицо. — Но я очень хотел бы прийти к вам. Можно? — Двадцать седьмого? — Да. — Можно. Гарри нервно постучал по подлокотнику; исполненный тяжёлой, необъяснимой, неожиданной печали, он уставился на тихо тлеющие в камине угли — и застыл, ныряя в поток бесконечных мыслей. Глаза его словно обратились вовнутрь: так тщательно и глубоко он погрузился в себя. Думал о том, что впервые за годы говорил так много, а слушал с таким интересом; о том, что не помнил, когда в последний раз на душе испытывал такое тепло; о том, что идея наделить Доктора анонимностью — самое глупое, что могло прийти в его бестолковую голову. О том, как трогательно и тоскливо оказалось знание: Ради его, Гарри, комфорта, Доктор позволил ему.. Искренность Доктора поражала, сводила его с ума. Неужели он и впрямь настоящий? — …рошо, Генри? — Что? — Вы в порядке? — Я?.. Гарри тряхнул головой, развеивая образы бесконечно длинного тёмного коридора, полного загадочных дверей. «Я хочу тебя разгадать». — Ох, боже, прошу прощения. Залип. — Как вы себя чувствуете? — Стесняюсь, — сказал Гарри, спрятав руки в карманах мантии, и тут же об этом пожалел. — Я вас чем-то смутил? Он выкряхтел нечто нечленораздельное, нервически задрыгав затёкшей ногой. — Генри? Мерлин всемогущий! Пути назад нет, Поттер. — Я… эм… мы вот с вами говорили про рождество… — Так. — Оно уже через пять дней… знаете, я… как бы это сказать… я не уверен, можно ли, но я… — Генри, посмотрите на меня, я не Медуза Горгона, не заморожу. — Ну… я даже не знаю. — И не чудовище, не съем. Щёки вспыхнули, и Гарри, мысленно воззвав ко всем богам, которые только были ему известны, поднялся с дивана и в три шага преодолел разделявшее их с Доктором расстояние. Упёршись в журнальный столик, он жевал губы, роясь в кармане. — В общем, вот. С наступающим вас рождеством, — протараторил Гарри, вручив Доктору благополучно выуженный подарок. Доктор то ли оглох, то ли ослеп, то ли всё сразу: он, взяв маленький свёрток к себе на колени, склонил к нему голову — и был таков. Длинные смоляные пряди выползли из-под капюшона, падая на непроницаемую маску, а из туго затянутого горлышка упаковки загадочно струилась мерцающая пыль — так же, как в малфоевском магазине. Гарри на секундочку даже задумался, а не он ли здесь — Медуза Горгона, потому что казалось, будто бы Доктора он случайно «выключил». — Это… — наконец, сипло произнёс тот. — Я не могу это принять. — Что? Нет! Нет-нет-нет, почему это? Прошу, возьмите. Можете не открывать сейчас. Просто заберите с собой. — Генри, я его чувствую. — Так и должно быть! Вы должны его чувствовать. Вскочив с кресла, Доктор странно пошевелил головой, точно пытался встретиться с Гарри глазами. — Это, — сдержанно заговорил он, демонстрируя невскрытый свёрток, сквозь который просвечивалась магия, — очень, очень сильный артефакт. — Я знаю. Я же не идиот. Я сам его выбрал. — Такая вещь не валяется на дороге, не растёт на деревьях, вы понимаете? Если она попадёт в неправильные руки… — Правильные, — сглотнув комок в горле, перебил Гарри. — У вас — правильные. — Вы заблуждаетесь, Генри. Пожалуйста, заберите. — Да почему же? — Потому что я не приготовил для вас никакого подарка! — зашипел Доктор, и незамутнённая злость отчётливо прозвучала в этом яростном, почти змеином, шипении. Казалось, Доктор разозлился на самого себя. — Заберите. — Послушайте, — по слогам выговорил Гарри. — Вы думаете, я жду от вас что-то взамен? Думаете, так оно работает? — Генри… — Вы же чёртов психолог, — возмутился Гарри. — Вы только что, чёрным по белому, вдалбливали в мою голову, что делать нужно лишь то, чего хочешь сам. — То, что мне нечего предложить в ответ, не значит, что я не хотел бы. Я… забыл, что эта сессия — последняя перед праздником. — Да какая разница! Я говорю о себе. Я, я захотел подарить вам подарок. Может быть, хватит? Доктор выпрямился и сделал шаг вперёд, оказавшись почти вплотную к Гарри. Ноздри защекотал резкий, пьянящий запах его одежды. — Принцип, Генри, — хрипло сказал он, в очередной раз вертя свёртком у Гарри перед лицом. — Дело принципа. Я не беру ничего просто так. — Ах, так? — завёлся Гарри, делая, в свою очередь, коротенький шаг навстречу. Редко ему доводилось стоять так близко — каждый раз он невольно напрягался, ощущая их с Доктором явственную разницу в росте. Вздёрнув подбородок, Гарри выпалил нахальное: — В таком случае, я знаю, что вы можете подарить мне прямо сейчас. Доктор отстранился, словно эти слова могли его напугать. — И что же это? — Я хочу прыгнуть, — заявил Гарри, едва найдя в себе силы не шаркнуть ножкой, как упрямое дитя. — Прыгнуть в пропасть. С вами. — Вы просите?.. — Это ваше заклинание. Как в первый раз. Я хочу, чтобы здесь была пропасть. Прыгнуть хочу. — Какой же это подарок? — Самый настоящий. Свободное падение. Вы даже себе не представляете, как сильно я этого хочу. Доктор долго ему не отвечал. Долго смотрел на него, застыв изваянием, долго мотал туда-сюда головой, словно взвешивал «за» и «против», долго не убирал свёрток, подаренный Гарри, в карман собственной мантии. Пока, наконец, резко, с характерным свистом, не выдохнул, решительно хватая его за руку. Тепло этой ладони прошибло Гарри, как электрический импульс. — Что ж, Генри… да будет так.***
Что испытал бы человек, у которого под ногами разверзлась земля? Может быть, прятал бы перекошенное ужасом лицо от шквалистого ливня, не в силах сдвинуться с места, может, шатался бы под хлыстом беспощадного ветра, пятясь на нетвёрдых ногах назад, дальше, прочь от громадной дыры, зияющей там, внизу… Может быть, молился бы господу Богу. Гарри не молился, Гарри орал. Орал, как резаный, когда впервые сорвался в бездну, до боли, до слёз в уголках глаз сжимая тёплую руку Доктора. Орал, болтаясь, крутясь, вертясь безвольной куклой, чувствуя, как искажается мнущееся от критической скорости лицо, как ледяной воздух с лязгом разбивает стиснутые зубы, забираясь под щёки, дёсны, под одному Мерлину известно каким образом державшуюся на лице маску. Полы мантии разлетались в стороны, капюшон выворачивался наизнанку, почти удушливо затягиваясь у него на шее, задиралась лишившаяся нескольких пуговиц рубашка. И либо Гарри от собственного ора оглох, либо Доктор и вправду не издал ни звука. Ни в первый прыжок, ни во второй, ни в третий. Лишь длинные тёплые пальцы, то и дело крепче вплетающиеся в его собственные, — больше Гарри ничего о Докторе не чувствовал и не знал. Знал только, что, пожелай он такого аттракциона в четвёртый, пятый, десятый раз — Доктор бы молча исполнил его желание. Невозможно. Гарри не мог больше терпеть. — Доктор, — захрипел он. — Доктор, доктор… Тот стоял на краю обрыва в каком-то ничтожном шаге: Гарри поморщился, когда рука, которую, вероятно, на автопилоте дёрнули за собой, болезненно натянулась. Доктор обернулся, и — если это только возможно почувствовать — посмотрел на него настороженно, в напряжении. Словно не ждал, что Гарри так скоро наигрался. Словно он в этот момент действительно испугался Гарри. И голос его, как рокочущий гром, как стихия, прозвучал везде: — Да, Генри? Гарри сильнее сжал дрогнувшую ладонь, тихо спрашивая: — Вы простите меня? — За что я должен тебя простить на этот раз, ты, неисправимый, невозможный мальчишка?.. Встав на носочки, он схватился свободной рукой за лоб чёрной маски, приподнимая её на уровень скул. — За это. И, горячо выдохнув, прижался губами к губам — к сухим, плотно сомкнутым, неподатливым губам. Раздался оглушительный раскат грома; Гарри с силой завёл руку Доктора за спину, заламывая, боясь, что она слишком рано выпустит его собственную и Legilimens Praesens развеется. Он задыхался, чувствуя, как колотит в ушах сумасшедшее сердце, сильнее, сильнее вжимаясь в окаменевшее тело, робко, неумело очерчивая языком тонкий рот, как в последний раз, как в безмолвной мольбе прося его раскрыться. Мир вокруг треснул, раскалываясь, точно пробитое молотком стекло; Гарри распахнул глаза, перед которыми плавились декорации. Земля стремительно уходила у него из-под ног, сменяясь ковролином, сквозь серые тучи дождливого неба продирались очертания знакомых стен, комода, часов… Гарри знал всё это — знал кабинет Доктора наизусть, но не знал, откуда в нём мог вспыхнуть… Пожар. Он задрожал, как осиновый лист, когда Доктор — лицо ошпарило жарким, жарким выдохом — схватил его за мантию, впиваясь ногтями под лопатками, и рывком притянул ближе. Казалось, температура воздуха прыгнула до критической: пот выступил у него на лбу, на затылке, под мышками. Сквозь опущенные ресницы Гарри видел, как за спиной Доктора, неумолимо раздуваясь, растёт пламя. А когда горячий солёный язык, раздвинув его губы, жадно, неистово заскользил внутри, Гарри не мог больше смотреть — только чувствовать, как огонь обжигающим коконом обвивается вокруг их тел, как он лижет, пронзая вспышками боли, оголившиеся лодыжки. Из горла вырвался жалобный то ли стон, то ли скулёж, и Доктор прихватил зубами его распухшую губу, мучительно оттягивая. Утробный животный рык отдался в нём ошеломляющей вибрацией. Жуткое, адское пламя прожгло капюшон, проникая за воротник рубашки, обжигая затылок, как раскалённая кочерга; Гарри ощутил паническую дрожь у Доктора на губах. Тот, всего раз прильнув к его истерзанному рту, дёрнулся, как от пощёчины, разрывая поцелуй. Гарри попятился, испуганно завертев головой: ничего. Ни-че-го. Костёр, на котором он вот-вот должен был сгореть заживо, исчез, оставив за собой оглушающую тишину. И Доктор в этой тишине хриплым, чужим голосом ему приказал: — Убирайся. Немедленно. — Но я… — Прочь!