***
Трудно было дышать. Тьма. Тьма, в которую он ухнул, как в прорубь, ползала по рукам, по ногам, по затылку, спине — ледяными мурашками. — Доктор? — позвал Гарри, беспомощно вглядываясь в пустоту. Он опустил голову, надеясь обнаружить там, внизу, собственные ноги, но ног… не было. Как и рук. — Блядь! — вскрикнул Гарри, и тьма вернула ему этот крик долгим эхом. — Успокойтесь. Гарри дёрнулся, оборачиваясь: темно. — Где вы, вашу мать? — Я не знаю, — спокойно ответил Доктор. — Где вы? — Это не смешно. — Знаете, Генри, я в жизни многое о себе слышал. Но не могу не отметить: вы превосходите все мои ожидания. Какого же вы обо мне низкого мнения, если думаете, что я над вами смеюсь? — Вы сказали, что сами меня проведёте. — И занялся бы этим немедленно, если бы вы потрудились зажечь свечи. — Какие к чёртовой матери свечи? Я буквально плаваю в грёбаном вакууме. У меня нет ног. А в уши как ваты напихали. Голос Доктора надломился: — Вы… боитесь темноты? — Будто бы это ваше дело, — огрызнулся Гарри. Какая глупость! Он разговаривает с пустотой. — У вас есть ноги, Генри. — Ах, вот как? Что-то мне так не кажется. — Просто вы не думаете. — Что? — Не думаете, что у вас есть ноги, — чеканя слова, как соцработник отсталому ребёнку, объяснил Доктор. Гарри зло зашипел, уже пожалев, что согласился на эту идиотскую затею. Морщась от гула в ушах, он представил, что стоит в коридоре дома на Гриммо. — Ох. Перед широко раскрытыми глазами, словно картинка с прожектора, но живая и полная, возник длинный узкий коридор. Гарри смотрел на прорисовывающиеся очертания стен и дверей, как баран на новые ворота. Свечи тихо горели в пыльных канделябрах. Внизу, там, где была темнота, появились ноги — босые и тёплые, они стояли на вполне себе твёрдом полу. Гарри ими пошевелил, с удовлетворением отмечая скрип половиц, а затем вытянул перед собой нормальные, человеческие руки — и на всякий случай пошевелил ими тоже. — Вау. — Хвала Моргане, — сказал Доктор. Развернувшись, Гарри поражённо уставился на высокую, слишком высокую тень, парящую над ним, как дементор. — Готовы? — Почему вы… такой? — Потому что вы не видели моего лица. А значит, и подумать о нём не можете. Я такой, каким ваш мозг способен меня представить. Доктор источал настоящий дым: пары, мешаясь с бесконечно длинными полами рваной мантии, змеились вокруг него витиеватыми струйками, подчёркивая безликий силуэт. Гарри принюхался к этому дыму, как полицейский пёс, и по телу побежал холодок. — Красный Мальборо. И чай. — Забавно, — только и сказал Доктор. — Теперь готовы? — Не знаю. Наверное. Доктор вздохнул с некоторым смирением, и до абсурдного длинные белые руки — как минимум четыре, — возникшие из этого странного энергетического сгустка, потянулись к Гарри. — Пойдёмте, — мягко подтолкнул его Доктор.***
Пол то и дело стонал под ногами, пока Гарри плёлся вглубь казавшегося бесконечным коридора. Чем дальше он продвигался, тем больше его интересовали двери — их количество стремительно росло, а форма и цвет постоянно менялись. — Знаете, Доктор, я хотел рассказать вам на прошлой неделе, но не решился. Откуда-то сзади раздалось вопросительное мычание. Гарри, дойдя, наконец, до какой-то развилки, усмехнулся — и встал на месте. — Вы мне снились, — сказал он, боясь повернуться к Доктору лицом. Тот молчал. — У вас в груди были дверцы, и я почему-то ждал, что за ними ничего не окажется, или окажется какая-то гниль, только не обижайтесь, я не знаю, отчего этого ожидал, это ж сон. — И вы туда залезли? Гарри энергично закивал. — Я открыл вашу грудь, как шкафчик, а внутри оказалась решётка. — Решётка? — Как в тюрьме. — И что за ней было? — Как что? — удивился Гарри. — За ней билось сердце. Правда, сердце не то, что на валентинках… а настоящее. Не самое приятное зрелище. — Пойдёмте, Генри. — Так бы и сказали, что я заболтался. — Вы можете говорить сколько угодно. Просто выберите направление. Вы ведь умеете и разговаривать, и ходить? Гарри оглянулся по сторонам, игнорируя колкость. — Но здесь два пути. — Поэтому я попросил выбрать направление. — А указатели сложно было поставить? — А я тут при чём? — насмехался Доктор. С минуту поразмышляв над очередным докторским квестом, Гарри решил, что ему, по всей видимости, нужно представить себе указатели. Две облезлые, как на Тисовой улице, вывески со стрелочками, выросшие из стены, возмутили его. — Ну да. «Право» и «лево». Отличные указатели. Хорошо хоть не перепутал их, как обычно. — Генри, скорее. — Да, да. Ну, пойдёмте… налево. Вместе со зловещим призраком Доктора он завернул в новый коридор, в котором всё, даже пол и потолок, было сплошь покрыто разными, самыми разными дверьми. — Это какой-то пиздец, — заключил Гарри, когда под ногой с хрустом сломалась дверная ручка. — А если бы я в неё упал? — Исключено. — Почему это? — Вам откроется только одна дверь, — сдержанно пояснил Доктор. Гарри вздрогнул, потому что за спиной поднялся не иначе как шум отбойного молотка. — Что это? — Не оборачивайтесь. — Как интересно… Пропустив слова Доктора мимо ушей, Гарри сделал несколько шагов назад и прижался ухом к маленькой, хлипкой деревянной двери. Глаза его округлились от ужаса: за дверью кто-то пронзительно закричал, причем на таком надрыве, будто этому кому-то один за другим выдёргивают ногти. Гарри случайно налёг на дверь так, что та с неприятным скрипом приоткрылась, и в лицо тут же ударил ледяной порыв ветра: не что иное как мощный, в стократ мощнее привычного, сквозняк вышвырнул его любопытную задницу за порог. Единственное, что Гарри успел услышать — короткие сухие рыдания. Больно приземлившись на копчик, он обнял себя за плечи и поёжился. Голосом Доктора можно было резать стекло. — Нельзя, — процедил тот. — Сюда нельзя.***
Периодически Доктор спрашивал его о чём-то и даже пытался встать у него на пути, но Гарри всё шёл, шёл и не мог позволить себе остановиться: ему не нравилось в лабиринте чужого сознания, стены давили, в лёгкие помещалось меньше воздуха, он хотел скорей разобраться с тем, в чём признался, что нуждается сам. Так ли он этого хотел?.. — Долго собираетесь меня игнорировать? Гарри не справился с тормозами: он встал так резко, что на мгновение потерял равновесие и чуть не упал. — Осторожнее, — попросил Доктор у него над ухом. — Спасибо. Я сам справлюсь, — тяжело сказал Гарри, вырвавшись из призрачных объятий. — Не сомневаюсь в вас. Я скоро уйду. Гарри чертыхнулся себе под нос. — Нет!.. Я не это имел в виду. Что это за дверь? — Вас обидел мой тон? — Мне не пять лет, чтобы я обижался на тон. — Тем не менее, вы ведёте себя иначе. Пожевав губу, Гарри развернулся на одних голых пятках и пристально посмотрел на бесплотную чёрную ауру. — Я не могу забыть этот… этот плач. Клубы дыма, окружавшие место, где у Доктора должна была быть голова, взвились, утончаясь, формируя собой нечто отдалённо напоминающее улыбку. — Я предупреждал вас, — напомнил Доктор, и голос его прозвучал с едва различимой… печалью. Кап. — Так что это за две… ай! — зашипел Гарри, зажмурив один глаз. А вторым, запрокинув голову, вперился в потолок. Потолок набух, как если бы у этого лабиринта имелся сосед сверху. — А это что? — О чём вы? — О воде, о чём же ещё. — Вероятно, дождь. — Дождь в коридоре? — Не то чтобы мы в Кадиллаке с разбитыми стёклами… но да, это возможно. — Какой ещё кабелак? — Плачущее такси, Генри. — Опять вы со своими ребусами. — Забудьте, — вздохнул Доктор. — Эта дверь… Поморщившись от крупных холодных капель, ударивших его по лицу, Гарри приставил ладонь ко лбу и хмуро взглянул на злополучную дверь. — Она открыта. — Я открыл её для вас. Мы пришли, Генри. — Что? На дождь Гарри вмиг наплевал: теперь внимание целиком и полностью приковал тупик, в который он, не остановись на этом месте минутой раньше, благополучно бы врезался. — Как чувствовал, — выдохнул Гарри. — С того момента, как вы переступите порог, наша связь оборвётся. — Почему? — Потому что эта комната не предназначена для двоих. Я буду ждать вас по ту сторону. В кабинете. — Подождите же вы! — воскликнул Гарри. — Что там, в этой комнате? В голосе Доктора прослеживалась незнакомая Гарри, и оттого несколько подозрительная, эмоция. — Я не знаю. Но вы почувствуете. — Как это «не знаю»? — недоумевал Гарри. — Это же ваше сознание, а не моё. — Если бы я даже попробовал объяснить, вы не поняли бы. — А вы уж попробуйте. — В этой комнате может быть что угодно. Буквально, Генри. — Ага, и колесо обозрения в центре Литтл Уингинга наверняка тоже. — И колесо обозрения. А может, вы окажетесь под водой. Кто знает. Гарри хлопнул в ладоши. — Очень, очень обнадёживающее предположение. Спасибо, Док. — Пожалуйста. — И что я должен делать? — Что хотите. — Там будут ваши воспоминания? — Вы не находите это утомительным, Генри? — Да я уже сто раз пожалел, что согласился на этот идиотизм. Я же говорил, я дерьмовый легилимент. — Просто доверьтесь ей. Этой комнате. Вы поймёте. — Где-то я такие пафосные речи уже слышал. «Уж не в кабинете ли Альбуса Дамблдора», — усмехнулся внутренний Гарри. — Обещаете? — вдруг спросил он, хватаясь за скрипучую ручку. Доктор молчал, точно его не услышал. Пришлось повторить: — Обещаете, что я всё пойму? Низкий вибрирующий рокот затряс коридор, предупреждая грозу, и с мокрых стен посыпалась свежая краска — её запах, вперемешку с сыростью, забил ноздри. — Обещаю, — прошептал Доктор. И растворился, оставив за собой едва слышное, почти гипнотическое эхо. Эхо оборвалось, стоило Гарри, не желавшему больше мокнуть под противной моросью, шагнуть в тайную комнату. С щелчком запершейся двери в ушах тихо хлопнуло: все, все, все звуки неожиданно прекратились; Гарри прижал к голове ладони, испугавшись, что оглох, и посмотрел перед собой. — Ха. Как же мало ему было нужно, чтобы почувствовать себя настоящим идиотом. — Ха-ха-ха!.. — засмеялся Гарри, не веря собственным глазам. Перед ним, на расстоянии вытянутой руки, было одно огромное распахнутое окно. А за окном — бесконечное ночное небо, затянутое густыми облаками. Никакой, чёрт подери, комнаты. Это был обыкновенный балкончик. Балкончик, идущий из коридора. Твою же мать. Когда взвыл, поднимаясь на уровень взгляда, сильный, яростный ветер, Гарри инстинктивно схватился за низкий подоконник, чтобы не упасть. Что-то оглушающе громко зазвенело. — Это ещё что такое, — беззвучно говорил Гарри, морщась. Внизу, на самом краешке подоконника, хрупкий и беззащитный, ютился горшок с пышными белыми цветами. «Лилии», — моментально осенило Гарри. Это были едва не единственные цветы, которые он мог так просто узнать. Лунный свет пробирался сквозь облачное полотнище, подчёркивая каждый красивый лепесток, и нечто странное, нечто, напомнившее Гарри пылинки в утренних лучах солнца на Гриммо, освещало цветы, словно… словно… Словно в этих лилиях крылась какая-то тайна. Бережно, несмело, как заворожённый, боявшийся спугнуть магию, Гарри обхватил горшок горячими ладонями и поднёс к лицу: запах свежих цветов затуманил сознание, отдаваясь в голове мелодией голоса. Гарри охнул, осознав, что голос принадлежал ему самому. »…загадочно убежать в библиотеку, вернуться с каким-нибудь томиком Шекспира и читать вслух…»«…хороший клоун, молодец, золотая медаль за профессиональное шутовство…»
»…он — герой нашего времени, он — вечная слава!.»
Его бросило в дрожь. Чёртов Доктор. Это же были воспоминания. Воспоминания в грёбаном горшке с цветами. Как вообще можно до такого додуматься?«…улыбаться так, чтобы рот, сука, по швам треснул, потому что это правильно, это удобно, это так, как все хотят, чтобы было. Как же я его ненавижу! Я…»
Вздрогнув всем телом, Гарри остервенело впечатал горшок в оконную раму. Стекло разлетелось на десятки, сотни осколков: некоторые из них угодили прямо в перекошенное яростью лицо, некоторые, подхваченные порывами неугомонного ветра, взлетели, отражая его, как в кривом зеркале… В груди, словно в ответ на стихию, поднималась буря. — Забудь, — сипло выговорил Гарри, вороша саднящими пальцами горку мокрой земли на подоконнике. — Забудь меня, забудь, забудь, за… Он заткнулся, как по команде: одинокая, последняя выжившая лилия дрожала от ветра, забившись в углу оконной рамы. В голове возникла необъяснимая… идея. — Что, если?.. Гарри представил, что носит мантию, и тут же ощутил в районе бёдер знакомую тяжесть карманов. Запустив туда окровавленную ладонь, он нащупал палочку и, вытянув свободной рукой белый цветок, улыбнулся. Он не слышал себя, когда прошептал заклинание. Лишь смотрел с мрачно-удовлетворённой улыбкой за тем, как лилия гниёт, плавится у него на глазах до самого пестика, обращаясь в другой цветок — второй в списке тех, что Гарри Поттер легко смог бы опознать. Гарри превратил эту глупую лилию в асфодель. Трансфигурировав особенно крупный осколок в новый горшочек, он закрыл глаза и вздохнул с облегчением, которого никогда прежде не испытывал.***
Тихо тикали часы. Гарри лениво поднял тяжёлые веки. — Вы пришли, — сказал Доктор. Сердце забилось чаще. — Что? — осторожно спросил Гарри. Доктор стоял далеко, отвернувшись. Стоял и смотрел в окно, сложив руки за спиной. — Я чувствую ваше напряжение, — спокойно продолжал он. — С тех пор, как вы аппарировали двумя этажами ниже. Гарри согнулся, как если бы его ударили под дых. — Доктор?.. — Да, Генри? — Простите, который час? — чужим голосом поинтересовался Гарри. Он, сверля взглядом ковролин под ногами, боялся смотреть на настенные часы. — Пять пятьдесят пять вечера, Генри. Вы пришли раньше. Но в этот раз хотя бы пришли. Это похвально. — Что значит в этот раз? — Вас не было две недели, — утомлённо вздохнул Доктор, и сокрушительный табун мурашек прогарцевал у Гарри по спине.