Ladies and gentlemen, will you please stand?

Групповой чат "why am I crying? mf I'm broke"

makki ива едет трахаться на коттедж мы точно не в универе снова? 11:08 mattsun в универе он трахался только с биохимией 11:09 makki ты глубже смотри, маттсун на контекст 11:09 makki такой дух авантюризма – и от кого? от ивы а мы с тобой все выходные будем на диване пердеть пиздец дожили 11:10 mattsun за себя говори у меня работы выше крыши 11:10 makki че не спишь, кстати 11:11 mattsun уже проснулся 11:11 makki мысль о том, что у тебя теперь 3 желания, придает сил? 11:12 mattsun можно и так сказать 11:12 makki мне все еще кажется, что вы с ивой в сговоре и на самом деле ойкава его отшил, но он врет, чтобы ты выиграл в споре 11:12 makki ты всегда был его любимчиком 11:13 mattsun если тебе так легче принять поражение, то я даже не буду возражать 11:13 makki как думаешь, как на иву посмотрели в аптеке, когда он скупил все гандоны, которые там были? с уважением? 11:15 mattsun хватит думать о чужой сексуальной жизни 11:15 makki ну так моя-то сексуальная жизнь, видите ли, работает и днем и ночью 11:16 mattsun я, конечно, могу отказаться от пары смен, но тогда кое-кто на диете будет сидеть 11:17 makki непон какой еще диете 11:17 mattsun без-латте-на-кокосовом-молоке-за-мой-счет называется могу предложить нескафе 3в1 11:18       – У тебя вибратор в штанах, Иваизуми? – с этими словами Ойкава похлопал его по заднице, одновременно легко прикусывая мочку его уха, чем вызвал неконтролируемую дрожь, волной прошедшую по всему телу. С тихим рыком Иваизуми отстранился от Ойкавы, шея у него горела одновременно от возбуждения и от смущения за такую реакцию на малейшие действия Ойкавы. Казалось, сам тот факт, что мужчина, сидящий сейчас на столешнице и втягивающий его во влажный поцелуй, теперь был только для него одного, творил с ним невероятные вещи. Тем труднее ему дался шаг назад, необходимый для того, чтобы перевести дыхание и достать из кармана джинсов телефон.       Убедившись, что это Макки с Маттсуном бомбят их общий чат, Иваизуми только тяжело вздохнул. Вот что ты будешь с ними делать, а?       – Тебе передохнуть не пора, Иваизуми? Мне кажется, если я тебя сейчас коснусь, ты взорвешься, настолько у тебя лицо красное.       Ага, еще одно изменение, связанное с их новым статусом: Ойкаву теперь хлебом не корми, дай Иваизуми подразнить. Как будто недостаточно того, как он на него смотрит, когда думает, что Иваизуми чем-то сильно занят, или как всегда старается быть на расстоянии вытянутой руки, или как улыбался чему-то всю дорогу из города. Пусть это только эффект первого дня их отношений, Иваизуми пообещал себе, что не будет отводить взгляда от Ойкавы, чтобы запомнить его таким: немного влюбленным, по-юношески искренним и без зазрения совести купающимся во внимании.       Он замьютил чат, одним глазом пробежался по другим уведомлениям и разом решил, что лучше бы оставил телефон у себя в квартире.       – Когда ты так меня зовешь, то звучишь почти как мой начальник, – сказал, откликаясь на внезапно поселившуюся в его душе инородность от собственной фамилии, произнесенной устами Ойкавы. И почему он отказывался хотя бы звать его Ивой, как все остальные? Воспоминания о давнишней попытке поговорить на эту тему, пресеченной Ойкавой на корню, вернули на его лицо задумчивое выражение, но не более, чем на мгновение, потому что Ойкава уже хихикал в ладонь, глядя на него сверху вниз.       – Ты не разрешал называть тебя как-то по-другому, – и, поправляя воротник серой в катышках худи, добавил: – С чем-чем, а с личными границами у меня все хорошо, скажи спасибо моему психотерапевту.       Иваизуми не сдержался и закатил глаза.       – Зови меня как хочешь, Тоору.       – Тебе не понравилось, когда я назвал тебя Пироженкой.       – Как хочешь, только не так, – он уже сокращал расстояние между ними, телефон оставлен на обеденном столе позади. От того, с какой непринужденностью Ойкава развел бедра чуть в стороны, давая Иваизуми достаточно места, чтобы устроиться между ними, у последнего сбилось дыхание.       – Хорошо, – нежное касание ладони о щеку, Иваизуми едва удержался от того, чтобы прильнуть ближе, – я подумаю, – озорная улыбка, в уголках которой спряталось что-то еще. – Финальные опции выслать тебе на и-мейл для подтверждения? – Иваизуми дал ему договорить лишь потому, что ему нравится, каким глубоким становится голос Ойкавы, когда тот из последних сил пытается держать себя в руках. С ответом он, однако, не утруждался, лишь припечатав по-прежнему растянутые в довольной улыбке губы поцелуем. Все-таки, когда Ойкава его дразнит, это заводит больше, чем Иваизуми готов признать.       Они наслаждались друг другом еще какое-то время, Иваизуми чувствовал бьющуюся у себя под пальцами венку на шее Ойкавы, слышал его жаркие и судорожные вдохи, все попытки отвлечься от сжимающейся вокруг его бедер хватки – тщетны и отставлены им в сторону. Пусть даже Ойкава испачкает своими ботинками его джинсы, Иваизуми ему не скажет ни слова, потому что он, как никто другой, понимал это невидимое притяжение между ними, делавшее каждую секунду без контакта их тел пустой, потраченной зря, ненужной. Что бы там ни думали его друзья, Иваизуми уехал загород не потрахаться на природе, чтобы потом этим хвастать или загадывать в "Я никогда не" и гордо пить, купаясь в удивлении знакомых и друзей. Он приехал отдохнуть после тяжелого сезона, побыть вдвоем с кем-то впервые с расставания с Кьётани, которое – как глупо – все еще почему-то не получалось полностью отпустить. Не потому, что он еще хранил какие-то чувства, но потому, что часть тех чувств, которые он теперь испытывал взамен тем светлым, ему были непонятны. Потому что каждый раз, когда он видел напротив имени Кьётани в мессенджере значок +1, в его животе образовывался тугой узел. Потому что даже спустя несколько месяцев Иваизуми так и не ответил себе на вопрос, что же заставило его сломя голову бежать от этих отношений. Или скорее, выжить из них Кьётани? И была ли его вина в том, что все закончилось так некрасиво?       Хватка Ойкавы на его затылке вдруг стала еще требовательнее, и Иваизуми пришлось найти опору на столешнице, чтобы не упасть на него всем весом. Коротко выругавшись, он был вынужден оставить размышления на потом. С этим жестом, властным и повелевающим, атмосфера между ними медленно, но верно начала становиться слишком тяжелой для одиннадцати утра. Скорее рано, чем поздно им придется вернуться к бытовой стороне вопроса. Например, к сумкам, которые они так и бросили у входа, кинувшись исследовать уютный деревянный домик, да так и не забравшись дальше кухни. Но пока язык Иваизуми продолжал рисовать замысловатые узоры на губах Ойкавы, свободной рукой он поддерживал его спину, потому что столешница была твердая, а лопатки Ойкавы – острыми, кожа словно вот-вот порвется, чтобы явить миру дьявольски красивые крылья.       Почувствовав. как тепло от ладоней Ойкавы мигрирует с затылка на грудь, Иваизуми уже было подумал, что с него сейчас попытаются снять футболку, но Ойкава только обхватил его одной рукой за плечи, заставляя наклониться еще ниже. Сам он уже практически лежал на гладкой поверхности, где предыдущие гости, быть может, готовили свой утренний кофе, ни секунды передышки не давая Иваизуми. Словно дорвавшийся до сладостей диабетик, он бессовестно требовал больше, и больше, и больше. Все, что ты готов мне дать. И Иваизуми послушно исполнял его просьбы, потому что, в сущности, был тем еще эгоистом, и видеть Ойкаву захлебывающимся в этой эйфории чего-то нового, чего-то, что было для него закрыто последние несколько лет, – это удовольствие, в котором Иваизуми просто не мог себе отказать.       В конце концов, мокрые поцелуи перешли с лица на шею, и, несмотря на растекающийся топленым шоколадом по его телу жар желания, все, что Иваизуми мог чувствовать в тот момент, это тонкие пальцы Ойкавы, накручивающие его короткие волосы и массирующие скальп.       – Так хорошо? – спросил его Ойкава, хотя это ему Иваизуми дарил самые свои нежные поцелуи, на его коже оставлял мокрые следы, которые, впрочем, не задержатся надолго. Внезапно из требовательной и капризной кошки он превратился в бережного и чуткого пса, ищущего одобрения или подсказки, как себя вести. Эта разительная перемена потянула за какие-то струнки его души, и Иваизуми только и смог, что уткнуться Ойкаве в плечо, напоследок оставив на сгибе шеи по-детски невинный чмок. Тем временем массирующие движения ни на секунду не прекращались, только чуть замедлились, и постепенно, подражая им, выровнялось дыхание Иваизуми. Когда он уже чуть пришел в себя, Ойкава спросил:       – Иваизуми, ты там плачешь? Серьезно, у меня весь воротник промок.       – Это твой пот, придурок.       В ответ на его слова Ойкава поежился, смех так и застыл на кончике языка.       – Щекотно.       Да, думалось Иваизуми, пока он дышал Ойкаве в шею. К черту всю эту драму с Кьётани, это все уже в прошлом. Эти выходные они с Ойкавой проведут, впервые не только один, но сразу два полных дня будучи обреченными на компанию друг друга. 48 часов. Чертова вечность, которой им как раз не хватало, чтобы узнать друг о друге еще что-нибудь новое. Пожалуй, главное, зачем они приехали сюда (пусть секс и можно считать приятным бонусом), это найти ритм своих отношений. В отличие от предыдущего опыта Иваизуми, у них не будет возможности все свое время проводить друг подле друга. Для Ойкавы это вообще будут первые серьезные отношения со времен школы. Если задуматься, звучит слишком сложно. Но, по правде говоря, им лишь нужно приложить чуть больше усилий, чтобы научиться чему-то новому для них обоих. И если думать об этом вот так, то становится уже не так и страшно.       – Мне тут, кстати, острый угол в поясницу впивается, – мимо ходом поделился Ойкава, и Иваизуми фыркнул ему прямо в шею, что было встречено напускным недовольством, когда Иваизуми наконец помог ему встать.       – Как будто это я тебя заставил разлечься тут, как у себя дома.       – У меня дома мы таким не занимались.       – Да, – серьезно поддержал Иваизуми, – у тебя страшно маленькая кухня. //       Вернувшись в домик с их вещами, Иваизуми застал Ойкаву разговаривающим по телефону. Не то чтобы он планировал подслушивать, просто на морозе у него замерзли руки, а в спальне, благодаря кондиционеру, было теплее всего. Да и сумки все равно стоило отнести наверх, вот он и остановился в дверном проеме, вроде, уже слишком поздно, чтобы развернуться и уйти (да и глупо кидать сумки в коридоре), а вроде, неловко мешать. В конце концов, Ойкава не очень-то секретничал, болтая по громкой связи, стоя лицом к окну и все что-то высматривая. Иваизуми еще на лестнице услышал чужой голос из динамика, но слов было не разобрать, а вскоре Ойкава и вовсе его перебил.       – Куроо, мы с тобой это уже обсуждали, – тон раздраженный, но и усталый. Видимо, ему и правда не хотелось вести эту беседу. – Пошли в задницу эту кейтеринговую компанию, у меня выходной. Если они обанкротятся до понедельника, это явно не из-за того, что мы не сделали им этот долбанный баннер.       Глаза Иваизуми проследили, как свободная рука Ойкавы скользнула за спину, рассеянно поправляя джинсы и, видимо, нижнее белье. Ойкава тупо уставился на телефон в другой руке, когда голос Куроо строго его осадил:       – Даже не думай разыгрывать эту карту. "Я назову тебя по фамилии, и с меня будут взятки гладки"? Серьезно? Начальство мне глаз на жопу натянет, а тебе хоть бы что.       Брови Иваизуми сошлись на переносице в тот самый момент, как до него долетел тихий вздох Ойкавы.       – Тетсу, у меня буквально первый нормальный уикенд за несколько месяцев. Знаешь, чего мне стоило снять этот домик? – Иваизуми догадывался, что Ойкаве пришлось подергать за кое-какие ниточки, и за это ему еще предстоит сказать свое спасибо. – Мы ведь с тобой заранее договорились, что сегодня и завтра ты меня не трогаешь.       – Да знаю, знаю... Просто... ну, не мог, что ли, после Нового года отдохнуть? – Ойкава неверяще помотал головой, и Иваизуми почти почувствовал запах его кондиционера для волос.       – Я тебя засужу, Тетсу, как своего непосредственного работодателя.       – Слышала бы тебя моя мама...       Устав держать сумки и отчасти почувствовав себя виноватым за то, что так долго оставался незамеченным, Иваизуми поставил на пол свои утяжелители. Только тогда, услышав шорох в коридоре, Ойкава сначала оглянулся из-за плеча, а потом и вовсе развернул весь корпус в его сторону. Интересно, что именно он увидел на месте Иваизуми? Перспективу хорошего секса? Причину, по которой он готов был оставить своего лучшего друга на растерзание заказчику? Островок спокойствия и тишины в море рабочей суеты, преследующей его даже на выходных? Как бы то ни было, его лицо мгновенно сбросило с себя выражение усталости и дразнящей насмешки, а губы растянулись в такой улыбке, как будто Иваизуми, стоящий в пяти шагах от него, мог дать ему что-то гораздо большее, чем все выше перечисленное.       – Я кладу трубку, Тетсу. В понедельник первым делом займусь твоим кейтерингом, не рви на себе волосы только, – и, не дав Куроо ответить, Ойкава сбросил вызов. Иваизуми было хотел его подколоть, сказать, что это было грубо, попросить прощения за то, что подслушал, сделать ровно пять шагов вперед, отпечатать это выражение невероятной приязни у себя на сетчатке... Вместо этого он привалился плечом к дверному косяку, в немом вопросе приподняв одну бровь.       Ойкава обвел его силуэт взглядом, остановившись где-то у него за спиной.       – Ты принес вещи? Господи, наконец-то, а то я не могу уже в этих джинсах, – он сделал шесть или семь маленьких шажков, и его подавляющее присутствие оставило обжигающие следы на коже Иваизуми. Не коснувшись его и рукавом своей худи, Ойкава занес свою сумку в комнату, поставил ее у кровати и, не тратя ни мгновения зря, раскрыл главный отдел. Краткий "вжик" молнии заставил Иваизуми отмереть и тоже начать двигаться. Он проделал то же, что Ойкава, пока тот переодевал джинсы на удобные спортивные штаны, то и дело украдкой на него посматривая, словно убедиться, что Иваизуми занят своими делами. Иваизуми изо всех сил делал вид, что так и есть.       Он не спешил переодеваться. По правде говоря, Иваизуми надеялся, что они еще до вечера успеют погулять по округе, пусть на улице и было, по ощущениям, так же, как на Северном полюсе. Или на Южном. В общем, на том, где холоднее. Следя за манипуляциями Ойкавы (он скатывал уличную одежду в аккуратные ролики и укладывал их обратно в сумку), Иваизуми присел на кровать. Мысль о том, что эту ночь они проведут здесь, только вдвоем в целом доме, маленьким искрящимся шариком поселилась в его груди. Судьба щекотала его мысли широтой развернувшихся перед ним возможностей. Это отнюдь не первый раз, когда они буду спать в одной кровати, но первый – где-то за пределами их личного маленького мира, которым стал лофт Ойкавы. Как будто бы до этого дня их отношения развивались под внимательным присмотром в тепличных условиях, а теперь пришла пора показать им большой и опасный мир, проверку которым они могли и не выдержать.       Закончив суетиться, Ойкава занял свое место подле Иваизуми. Вес его тела заставил матрас приятно прогнуться. Он взял ладонь Иваизуми в свои, холодные, как будто всегда сразу после прогулки зимой без перчаток.       – О чем задумался?       Решив, что предыдущая мысль – слишком мрачная, чтобы ее озвучивать, Иваизуми остановился на той, что пришла ему, пока он слушал разговор с Куроо.       – Ты кому-нибудь рассказывал? О нас?       Понадеявшись, что Ойкава не примет его за полнейшего идиота, Иваизуми переплел их пальцы, поддавшись удивительному порыву не отпрянуть от холодности прикосновения, а прильнуть к теплу, которое это прикосновение ему подарило.       – Я не такой болтливый, каким кажусь, – в его голосе послышалась смешинка, и Иваизуми поднял глаза от их рук как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ойкава смеется. – Так что нет. Хочется еще немного сохранить тебя для себя, – последнее слетело с его губ, подобно откровению, тайне, которая по странному стечению обстоятельств теперь стала известна им двоим. Иваизуми гадал, эта ли причина заставила Ойкаву молчать об их интрижке и прежде. – А ты?       Чувствуя себя теперь немного неловко от того, что не может сказать чего-то настолько же в духе песен Тейлор Свифт, Иваизуми нарочито небрежно пожал плечами.       – Паре друзей, – и, опомнившись, добавил: – Им некому об этом разбалтывать, если ты переживаешь.       Ойкава снова рассмеялся, и Иваизуми решил, что за ужином согласится посмотреть какую-нибудь комедию, лишь бы маленькие искорки, рождающиеся в уголках губ и падающие в самые кончики пальцев ног от одного этого звука, его не покинули.       – Я не переживаю. Мне даже забавно представлять, как ты, хоть и выглядишь сперва сурово, в первые же часы делишься со своими друзьями такими новостями. Это мило, Иваизуми, хотя у тебя, наверное, аллергия на это слово, – они какое-то время оставались молчаливы, позволяя уже сказанным словам в полной мере обрести свой смысл. Ойкава рисовал на тыльной стороне его ладони какие-то узоры, пока Иваизуми гадал, были причиной его улыбки мурашки, которые он вызывал своими касаниями, или что-то совсем другое.       Тишину нарушил Ойкава, потому что иногда ему все-таки нравилось поговорить о чувствах, и, кажется, Иваизуми это в нем нравилось.       – Ты не думаешь, что то, что я сказал, это немного эгоистично? То, что мне хочется, чтобы о тебе знало как можно меньше людей? Как будто ты не работаешь в футбольном клубе, фанаты которого, скорее всего, молятся на молодого секси физиотерапевта.       Иваизуми прыснул со смеху.       – Я не какой-то селебрити, Тоору, – он заправил за ухо прядь неуложенных с утра волос. – А что до твоего эгоизма, то ближайшие, – он сверился с часами, – тридцать четыре часа я готов его утолять.       Ойкава слегка наклонился в его сторону, и Иваизуми был готов ответить на его поцелуй, но получил только болезненно нежное касание губ против собственного запястья, на краткий миг застывшего у его щеки.       – Ты даже не представляешь, насколько сексуально то, как быстро ты смог это посчитать.       Когда Ойкава наконец его поцеловал, Иваизуми был вынужден отстраниться, потому что иначе смеялся бы прямо ему в губы.       Впрочем, по тому, как Ойкава настойчиво притянул его обратно, он был отнюдь не против. //       После ужина в крохотном кафе на территории базы отдыха они сделали круг почета по окрестностям, но это походило скорее на пробежку, чем на прогулку, судя по тому, каким быстрым шагом они семенили от одного конца перелеска к другому. Пару раз им встречались молчаливо прохаживающиеся пожилые пары, и Ойкава все пыхтел, что, если доживет до такого возраста, то дальше его квартиры в Токио ноги его не будет. В первый раз Иваизуми заметил, что он умрет со скуки, во второй – что к восьмидесяти годам по его душу все равно придет старческое слабоумие, а в третий – просто проигнорировал, потому что не хотел лишний раз открывать рот и смотреть, как его слова превращаются в клубы пара.       Как бы то ни было, к тому времени, как они вернулись в домик, щеки Ойкавы цвели маковым цветом, даже кончик носа был украшен красной бусинкой, а глаза блестели довольством. Иваизуми фыркнул в ответ на его ремарку о собственной кислой мине и скрылся за дверью в ванной, даже не сняв пальто. Больше всех жаловался, а в итоге выглядит, как пес после прогулки.       Согрев руки под теплой водой и хорошенько их вымыв, Иваизуми оставил пальто на крючке в прихожей и, ведомый одним только чутьем, отправился на поиски Ойкавы.       На кухне его не было, зато там на столе стояла корзина фруктов, то немногое, что они привезли с собой из еды. Рядом в свете лампы что-то поблескивало, и, подойдя поближе, Иваизуми увидел, что это Ойкава снял свои кольца и оставил на столешнице. Задумчиво покрутив серебряное кольцо с изображением розы ветров, положил на место. Потом взял другое, закручивающееся тонкой спиралью вокруг пальца; его Ойкава носил на фаланге и, бывало, крутил, пока они ждали официанта с блюдами или стояли на красном сигнале светофора. Рядом еще лежало несколько колец неправильной формы и пара массивных, и Иваизуми сгреб их все в одну кучку, потому что ему вдруг показалось неправильным оставлять их здесь, если они с Ойкавой будут в спальне. У последнего наверняка была с собой небольшая шкатулка или еще какой аналог сокровищницы, куда ему захочется убрать свои украшения.       Обойдя первый этаж и не обнаружив больше следов Ойкавы, Иваизуми поднялся в спальню, где его встретила аккуратно сложенная стопка одежды на кровати и раскрытая сумка с вещами подле. Видимо, Ойкава, не дожидаясь его, сразу решил принять душ. Мгновение спустя догадку подтвердила зашумевшая в ванной за стенкой вода. С чем-то вроде разочарования в груди Иваизуми положил кольца Ойкавы на прикроватный столик с той стороны, где тот, наверное, будет спать. Несмотря на то, как сильно его клонило в сон после раннего подъема с утра, четырехчасовой дороги и, наконец, прогулки на свежем воздухе, он заставил себя найти сменную одежду и спуститься вниз. Ванная там была чуть меньше, чем наверху, но чего-то из ряда вон выходящего Иваизуми и не требовалось. Он избавился от пропахшей делами дня минувшего одежды и, подставив лицо горячей воде, позволил усталости медленно сойти с кожи, выпариться из суставов и пор.       Пока его руки были заняты, мысли свободно отправились в полет, и за рутинными действиями Иваизуми поймал свое сердце то и дело срывающимся на марафонный бег. Вот так новости. Ему и правда не терпелось оказаться вновь наедине с Ойкавой. Чем же ты был занят предыдущие сутки, спросите вы. Да этим и был занят. И из-за этого его поистине нелепое предвкушение, делающее движения расторопнее, небрежнее, было еще труднее объяснить. По всему получалось, что прошедшая неделя, содержавшая 0% работы и примерно 99,9% Ойкавы, не только не охладила его пыл по отношению к последнему, но и пролила свет на то чувство, что заключало все его существо в крепкое объятие, стоило им оказаться порознь. Возможно, даже сделало его сильнее. Дало ему название. Не желание, не похоть, которые хотя бы было бы легко объяснить, а тоска. По простому присутствию, по ощущению чужого взгляда на собственной коже, по улыбке, приглашающей начать разговор, по проскользнувшему сегодня в кафе "Можно нам еще пару салфеток?", по наклону головы, когда приходится гадать, то ли тебя сейчас поцелуют, то ли покажут язык.       Выбираясь из ванны в мир, полный тяжелого пара, Иваизуми позволил себе на краткий миг задуматься, чувствует ли Ойкава то же, что и он. Может быть, не прямо сейчас, но вообще. Когда смотрит на часы в ожидании конца рабочего дня, когда отвечает на его сообщения в обеденный перерыв, когда спускается в метро утром, когда кидает последний взгляд через плечо на его машину, прежде чем завернуть за угол и скрыться в лифте, который увезет его вверх, на первый этаж.       В конце концов, это просто лихорадка первых дней отношений, это скоро пройдет. Иваизуми насухо вытерся и, за отсутствием какой бы то ни было уходовой косметики (чтобы привезти ее с собой, пришлось бы пройти через девять кругов ада, и Иваизуми еще не настолько боялся морщин), лишь быстро умыл лицо теплой водой и почистил зубы.       Впрочем, как бы ему ни казалось, что он справился с душем быстрее обычного, Ойкава уже ждал его в спальне, когда Иваизуми поднялся. На нем был плюшевый халат, оставляющий простор для воображения. В комнате пахло казенным гелем для душа, но, когда он подошел поближе, Иваизуми окутал привычный маслянистый запах кондиционера для волос.       – Там на первом этаже фрукты, тебе помыть? – спросил он, садясь на краешек кровати, чтобы положить грязную одежду в сумки. Еще в машине по пути сюда они решили не распаковывать вещи, раз уж уезжать уже завтра днем, но сейчас Иваизуми начинал об этом жалеть.       – Думал оставить их на завтрак. Как будто мы на островах. Давай в следующий раз на горячие источники поедем?       То, как быстро Ойкава перескочил с темы на тему, заставило Иваизуми усмехнуться.       – Ты решил к 30 годам все виды отдыха для пенсионеров перепробовать?       – Мне кажется, мой язык любви – это совместно проведенное время.       Тут Иваизуми мог только хмыкнуть себе под нос. Это кое-что объясняло. Отставив сумку в сторону, он встретил удивленно-испуганный взгляд карих глаз. Изгиб бровей Ойкавы мягко намекал, что тот вот-вот провалится сквозь землю. Казалось, он даже не понимал, насколько смешно выглядит.       – Я все испортил тем, что сказал слово на букву "Л"? Это ведь просто вопрос терминологии.       Иваизуми понадобилось несколько секунд, чтобы расшифровать то, что Ойкава протараторил со скоростью, близкой к скорости света. И еще, может быть, полторы секунды, чтобы притянуть Ойкаву к себе за вяло завязанный пояс халата.       – Если ты еще не понял, мой язык любви – это касания.       Должно быть, когда их губы соприкоснулись, над их головами разорвался фейерверк, иначе чем объяснить то, как сердце Иваизуми сначала ухнуло куда-то, а потом застучало, внезапно сделавшись слишком большим для его грудной клетки? Не испуг, но точно нечто родственное. Ойкава оперся о его бедро, чтобы не упасть, и сознание Иваизуми разрывалось между языком, почти лениво исследующим его рот, и прикосновением холодных пальцев, как раз там, где задралась ткань его шорт. Или это Ойкава намеренно ее приподнял?       – Еще приятные слова, – на выдохе произнес Ойкава, забираясь ему на колени. Иваизуми не пропустил нежную улыбку, пробежавшую по его губам, потому что только на них и мог смотреть в ту секунду. – И забота. Подарки? Ну, не то чтобы, но мы над этим поработаем.       И снова это небрежное "мы".       Иваизуми сжал его в своих объятиях, не в силах выразить словами и малейшую толику тех чувств, что будил в нем Ойкава тем, как просто ему давались такие вещи. Словно его картинка мира за одну ночь перестроилась, и теперь он не мог дождаться поделиться этим со всеми остальными. И этот человек хотел пока сохранить их отношения для них двоих.       – Эй, – прежде чем Иваизуми успел зарыться в изгибе его шеи, Ойкава мягко потянул его за волосы и, когда Иваизуми ответил на его до краев наполненный трепетными смешинками взгляд, взял его лицо в ладони. – Готов продолжать? Или опять расчувствовался, как утром?       И именно потому, что Ойкава оказался прав, Иваизуми сорвал с его губ следующий вздох.       Ойкава поерзал на его коленях, и Иваизуми внезапно со всей ясностью осознал, что под халатом у него действительно нет ничего, а ему самому уже стало тесно в штанах. Рациональная часть его мозга посетовала на то, что такими темпами чистое нижнее белье скоро будет испорчено, и Иваизуми, должно быть, издал какой-то звук, который Ойкава, должно быть, принял на свой счет, потому что его движения стали более настойчивыми. А может быть, Иваизуми просто связался с последним засранцем, который знал, на какие кнопочки нажимать, чтобы получить желаемое.       В отчаянной попытке остановить Ойкаву, который был в одном шаге от того, чтобы трахнуть его через одежду, Иваизуми с какой-никакой силой взялся за его ягодицы. То ли жест был не настолько прозрачен, как ему казалось, то ли Ойкава намеренно проигнорировал намек, но все, что получил от этого Иваизуми – это вещественное доказательство того, что после душа Ойкава даже не потрудился надеть нижнее белье. Одно дело догадываться, совершенно другое – чувствовать подушечками пальцев голую кожу сквозь махровую ткань.       Словно почувствовав нависший над головой Иваизуми кризис личности, Ойкава оторвался от его губ, предоставляя ему так необходимую передышку. Он чуть отодвинулся, чтобы получше разглядеть лицо Иваизуми. Видимо, удовлетворенный результатом собственных усилий, хмыкнул и напоследок чмокнул в весок.       – Давай уложим тебя на спинку, пока ты не сошел с ума, хорошо? – Иваизуми почувствовал эти слова на собственной коже. С них так и стекали густые капли ласки, и Иваизуми на собственном языке ощущал их сладость. – Но сначала снимем все лишнее, чтобы было удобнее, да?       Как оказалось, "все лишнее" имело так же приписку маленькими буквами "на тебе". Лежа на спине, матрас под ним мягче, чем перина принцессы из той сказки, Иваизуми продолжал довольствоваться собственными воспоминаниями о том, как выглядит тело Ойкавы. Тень последнего нависла над ним, бедра, на которые рассеянно легки руки Иваизуми, покачивались в такт чему-то, что взбрело в эту бедовую голову. Они поцеловались, и, вопреки тому хаосу, что творился пару минут до этого, теперь Ойкава был с ним нарочито аккуратен. Может быть, он думал, что игра на контрастах – это то, чего Иваизуми не хватало все это время. Все лучше, чем если Ойкава на самом деле видел его – и его нездоровую любовь к прелюдиям – насквозь.       Иваизуми не сразу понял, что происходит. Сперва он лишь осознал, что Ойкава больше не разрешает себя целовать, только хихикает тихо над его попытками извернуться так, чтобы их губы снова встретились. Потом почувствовал дюжину теплых и мокрых касаний по всему своему лицу, словно жидкий воск, тут же застывающий на его коже в причудливой форме губ Ойкавы. Когда на лице уже не осталось места, не знакомого с пытливой чуткостью этих едва ощутимых поцелуев, Ойкава спустился на челюсть, шею, ключицы, как будто ему все было мало, как будто он и сам пытался уговорить себя остановиться, да каждый раз безуспешно. Иваизуми запустил пятерню в его мокрые после душа волосы, последняя мысль заставила его взволноваться пуще прежнего. Было забавно купаться во внимании, забавно принимать ласку, а не отдавать, забавно видеть на лице Ойкавы то же предвкушение, что текло по его собственным венам.       В ответ на знакомый вес, опустившийся на его бедра, и плюшевую ткань, накрывшую его голую кожу, Иваизуми открыл глаза. Ойкава вошел в раж, видимо, решив губами проложить дорожку до самой резинки трусов. Может быть, даже ниже? От одной мысли о зацелованных губах вокруг его члена Иваизуми тяжело сглотнул. Ойкава, оседлавший его бедра, выглядел до абсурдного довольным, даже не пытаясь скрыть своего удовольствия в том, как тяжело ему было дышать то ли от возбуждения, то ли от непрекращающихся поцелуев, и, возможно, ради разнообразия Иваизуми даже...       Когда язык Ойкавы задел его сосок, все предыдущие мысли оказались забыты. Забыто смущение за тот звук, что сорвался с его губ, забыто раздражение от улыбки в ответ на удавшуюся шалость, забыта гордость, потому что, если бы Ойкава попросил, Иваизуми стал бы умолять повторить то, что он только что сделал.       На беду или на счастье, но, еще прежде чем Иваизуми успел опомниться, язык Ойкавы уже нашел бусинку соска, и это оказалось даже лучше, чем та глупая фантазия о минете. Может, потому что это было явью. Может, потому что Иваизуми бы воображения не хватило додуматься до того, чем был занят сейчас Ойкава. Из них двоих именно у Тоору была творческая работа, и, о боги, теперь Иваизуми понял, почему.       Оторвавшись от него не ранее, чем убедившись, что Иваизуми больше не может игнорировать свой пульсирующий член, Ойкава, дитя нечести, поцеловал его в губы, и Иваизуми видел, как вслед за ним потянулась тонкая паутинка слюны, когда тот отранился.       – Я иногда забываю, насколько у людей могут быть чувствительные соски.       На его губах играла улыбка, не обещающая ничего хорошего, и, будь сейчас 11:11, Иваизуми бы загадал, чтобы Ойкава хоть на четверть, на одну восьмую узнал, как эта улыбка за считаные секунды поменяла центр тяжести всего мира, заставив его чуть-чуть сойти с орбиты. Схватившись за ворот халата, он утянул Ойкаву вниз, мокрые волосы мягко пощекотали ему нос.       – Тоору, я, блять, полнейший идиот, потому что презервативы в моей сраной сумке, и, клянусь, если...       Тихий смех Ойкавы прервал его тираду, и Иваизуми, уже решив, что сбил весь настрой, встретил его взгляд – чуть более трезвый, но такой же решительный. Похлопав себя по бокам, Ойкава сказал:       – А для чего, ты думаешь, тут эти громадные карманы?       Иваизуми почти дал ему по лбу за то, как он глупо подмигнул ему после этих слов, но по звонкому хохоту понял, что состроить приличную мину у него все-таки не получилось.       Тогда он воспользовался моментом и перевернул их, в тщетных попытках проигнорировать щекочущее чувство в ответ на удивленное ругательство Ойкавы.       – Что, теперь не смешно?       В собственной тени Иваизуми это было не так заметно, но, когда Ойкава краснел, он краснел весь. Вплоть до шеи и выглядывающего из-под халата кусочка голой груди. Все, что не мог увидеть, Иваизуми с легкостью представил, и от этого ему самому стало чуть-чуть жарко.       Ойкава смотрел на него снизу вверх еще какое-то время, его губы медленно искривились в усмешке. Наконец, он закатил глаза.       – О, да брось, твое эго сейчас меня раздавит. Иди сюда.       К тому моменту, как Иваизуми его подготовил, Ойкава дышал так тяжело, словно только-только закончил интенсивную кардио-тренировку. Иваизуми сделал мысленную пометку спросить у него, видит ли он теперь разницу между сексом в отношениях и одноразовыми приключениями из Тиндера.       – Если я после этого кончу через минуту, это будет твоя вина, – процедил он сквозь зубы, как будто это не самый щедрый комплимент, который только можно было сказать. Иваизуми растянул его задний проход в последний раз и потянулся за презервативом. – Иваизуми? – он разорвал упаковку, только сейчас заметив, как трясутся руки. – Поцелуй меня?       То ли вопросительная интонация, то ли сама просьба, столь искренняя и простая, то ли лицо Ойкавы, распростертого на кровати поверх халата и такого уязвимого, – что-то в этом заставила Иваизуми оставить то, чем он занимался, и еще раз подарить Ойкаве всего себя.       Кончики его пальцев пересчитали ребра Ойкавы и, когда его спина изогнулась одновременно с тихим стоном, Иваизуми подложил под нее руку, приподнимая его. Двигаясь инстинктивно, они вернулись в предыдущую позицию. Иваизуми внезапно нашел нависающее над ним присутствие Ойкавы успокаивающим, защищающим от внешнего мира. Неужели именно так Ойкава себя чувствовал на протяжении всех тех ночей, что они провели вместе?       Ойкава надел на его член презерватив, и Иваизуми взял его за руку. Что-то вроде волнения наверняка было написано на его лице, судя по тому, в каком бешеном темпе билось сердце.       – Аккуратно, хорошо? Медленно.       За тот месяц, что они делили постель, Иваизуми почти смог убедить себя, что его действия не причиняли Ойкаве боли, даже если ему казалось, что шлепки или крепкая хватка на шее переходят грань. Как бы то ни было, он пока не доверял Ойкаве так же, как себе.       Ойкава ничего не ответил, только утянул его в медленный поцелуй. Почти такой же медленный, как темп, в котором он насаживался на член Иваизуми. Они оба задохнулись, когда Ойкава полностью опустился, замерев на долгое мгновение. Иваизуми рисовал успокаивающие узоры на его пояснице до тех пор, пока Ойкава не начал двигаться в стабильном темпе. Постепенно их дыхание становилось все более рваным, и Иваизуми обернул ладонь вокруг члена Ойкавы, чем заработал себе прекрасный вид на белоснежную шею, которую Ойкава выгнул в ту же секунду, как сладкое ругательство разбилось о стены спальни.       – Я твой рот когда-нибудь с мылом вымою, Тоору.       – Это буквально самая несексуальная хуйня, которую ты мог...       Иваизуми почувствовал легкое подергивание члена в своей ладони и сжал хватку, зная, что Ойкаве нравится, когда он вот так оттягивает для него разрядку. Вместе с тем его собственные пальцы на ногах уже подгибались в забавном предчувствии катарсиса, Иваизуми последними крупицами сознания уловил влажный поцелуй за ухом, может, быть, даже неразличимый шепот, а может, это кровь шумела у него в венах.       Оргазм обрушился на него, одновременно придавив к месту и подарив невероятную свободу каждой мышце его тела. Иваизуми слабо осознавал, зачем, но все равно продолжал двигать правой рукой вверх-вниз, почти по инерции. Наконец, его туннельное зрение сосредоточилось на торсе Ойкавы, все его тело было напряжено, как тетива лука перед выстрелом. Иваизуми нашел его взгляд, тяжелый, глаза – сплошные зрачки, и не мгновением позже теплое семя окрасило его ладонь.       Ойкава не упал на него, это скорее Иваизуми его уложил себе на грудь, не удержавшись от целомудренного чмока в его острое плечо. В свалившейся на них тишине Ойкава перекатился на бок, его рука легла в приглашающем жесте Иваизуми на живот. Тот переплел их пальцы.       Когда дыхание выровнялось достаточно, чтобы что-то сказать, Иваизуми задумчиво протянул:       – То есть ты все-таки можешь кончить, даже если я тебя не придушиваю.       Ойкава, не думая и секунды, усмехнулся, и в его голосе Иваизуми услышал что-то, что заставило огонек гордости зажечься в груди.       – Надеюсь, ты шутишь. Я буквально не дышал от того, какой ты красивый, когда кончаешь.       Когда Иваизуми пнул его под коленкой, протест Ойкавы не услышал никто, кроме них двоих.