Очень благие знамения

Утра Женька не любил ещё с детства – холодные, темные, когда мать, разозлившись, щекочет за пятку, заставляя с воплем подскакивать на кровати. Даже теперь, даже летом, Женька вставал с трудом. Но сегодняшний день был исключительным. Поступая в театральный и планируя остаток жизни зачитывать со сцены чужие слова, он ни разу не думал, что когда-нибудь сам возьмётся за перо. Вернее, за клавиатуру, но исторические детали сути не меняют. Отвратительное театроведение, абсолютно не понятный Женьке предмет, состоящий сплошь из болтовни, вёл въедливый старый дядечка, ходивший в одном и том же унылом сером костюме, обожавший долгие пространные рассуждения о форме, стиле и жанре. Каждую пару он задавал им домашку, требуя описать «свои мысли», и Женька старательно компилировал три-четыре релевантных источника, прибавляя наивных восторгов и возмущений, чтобы замаскировать опус под свой собственный. Финальным штрихом на картине маслом стала их «командировка» на театральный фестиваль: препод приказал отсмотреть минимум три пьесы и по каждой из них написать рецензию. Фестиваль был неплох, но тянувший жребий Женька получил три самых дурацких пьесы, от которых уже на середине у него начинало сводить зубы – резонерство, переигрывание и попытки выглядишь свежо и современно за счёт фривольных бесед (внезапных и больше напоминавших порно-баннеры на сайтах с бесплатной музыкой) убивали весь настрой, как дихлофос тараканов. Всю положенную неделю он пытался вымучить из себя текст, стараясь по обыкновению ориентироваться на критиков, но те писали хвалебные оды фестивалю, игнорируя три эти жалкие пьески, и оставалось лишь сочинять самому. Разозлившись, Женька раскритиковал пьесы в пух и прах. Препод, скривившись, поставил натянутую троечку, подпортив диплом. А через неделю ему позвонили. – Я охренел от твоих выражений, Жека, – заявил незнакомый голос. – Я хочу постоянно такое читать. О карьере критика Женька не задумывался, но голос предлагал деньги, а деньги ему были ой как нужны – питаться подножным кормом и божьей милостью его уже порядком достало. Он согласился, и ему дали тестовое задание – письмом, по-шпионски, едва ли не в надушенном конверте (но Женька был уверен, что если бы емейл можно было надушить, незнакомец бы так и сделал). После визита на спектакль и старательно написанной рецензии, для которой Женька поднатужился и вспомнил весь курс горе-препода, ему снова позвонили. В этот раз голос был недоволен: – И что это за нафталин, Жека? Мне так любой дед с кафедры напишет. Мне нужен твой свежий взгляд, а не энциклопедия под копирку. Переписывай. И Женька вновь разозлился не на шутку. Он так старался, а тут… с безликим типом больше не хотелось общаться, тем более – что-то для него писать, но хотелось плюнуть ему в рожу, последний раз проучить и оставить за собой последнее слово. То, что Женька написал, и рецензией-то назвать было сложно. Больше всего это напоминало поэму «Вопль» в переложении для младших классов. Он посчитал, что это будет достаточно оскорбительно, но через два часа после отправки голос позвонил ему счастливый. — Жека, это восторг! – Незнакомец радовался, как ребёнок. – Я тебя нанимаю. Приезжай к нам в понедельник к девяти с документами и компом. От шока Женька позабыл, что ещё пять минут назад хотел послать этого Чарли нахуй. Он глупо улыбался трубке и дышал как спаниель, потому что язык жгли не высказанные гадости, в которых теперь уже не было смысла. – Чего молчишь? – Поинтересовался голос. – У меня, это… компьютера нет, – нашёлся Женька. Для всех своих страданий он одалживал ноут у соседа по общежитию – а его старенький, некогда купленный с рук за четверть цены, помер ещё год назад и не подлежал восстановлению. – Ну, решим. Выдадим тебе. Документы-то хоть есть, или тоже самим делать? – Голос хмыкнул, и у Женьки не осталось сомнений, что в случае чего они могли и документы ему устроить. Так он и оказался в редакции с утра пораньше, вырядившись в свои лучшие шмотки (что ничуть не делало его наряднее попадавшихся ему навстречу расфуфыренных будущих коллег) и прихватив с собой все документы вплоть до справки из института (а вдруг пригодится). Сама редакция занимала пол-этажа в бизнес-центре и предваряла рецепцией; там улыбчивая девушка выслушала Женькино скомканное обращение и направила его прямо в кабинет «к главному». Не ожидавший таких почестей Женька приплелся туда с языком, приклеенным к нёбу. Перспектива зазнакомиться напрямик с главным редактором его почти напугала. Перед указанной ему дверью сидела секретарша. От ее строгого вида Женька совсем струхнул и смог только проблеять «я к главному». – Главному кому? – Девушка посмотрела на него строго, будто на нашкодившего школьника. – Главному по финансам? К владельцу? – Не знаю, – Женька растерялся. – Меня пригласили писать… – А, так вы к главному редактору, – девушка мигом просияла, словно ко всем остальным «главным» ходить строго запрещалось какой-нибудь особой религией. Но тут у неё в голове будто что-то звякнуло, и она прищурилась: – А вы для какой рубрики? – Ну… – совсем растерялся Женька, понимая, что он поленился даже узнать, на чем издание специализируется и какие рубрики в нем вообще есть. Стало дико стыдно. – Я пишу о театре… – Да ладно, – девушка неожиданно просияла. – Я прикалываюсь. Знаю я, куда и зачем идешь. Кстати, Лена. Она протянула руку прямо поверх своего монитора, и Женька нерешительно ее пожал. – Женя. – Да знаю я тебя, юное дарование. Босс только о тебе всю неделю и говорил. Не ожидавший такого внимания Женька совсем растёкся от радости, и в таком текучем виде образовался в кабинете. На месте главного – единственном имевшемся там месте – сидел совсем молодой парень, и даже в таком положении было понятно, что роста он совсем невысокого. Зато лицо у него было такое, что Женька на секунду залип – красивое, с тонкими чертами, и глазами темными-темными, будто цыганскими. Эти глаза смотрели на Женьку, вытряхивая душу, которая и так еле держалась в его длиннющем нескладном теле. – Так-так-так… что это тут у нас? – С любопытством произнёс главный, и Женька узнал этот голос: этим самым голосом ему отдавали приказания по телефону. Что-что, а память на голоса у него была отменная, благодаря абсолютному природному слуху. – Это я, – по-глупому ответил он. – Пришёл, как и договаривались. Главный осмотрел его с ног до головы, будто просверлил своими темными глазищами несколько дыр в Женькином теле: в покрытой светлым ежиком волос голове, в тощей груди, в животе и – Женька убеждал себя, что ему показалось, но такое обычно не кажется, – между ног. Насмотревшись, главный поднялся в кресле – он оказался действительно коротышкой, – и протянул руку. – Меня зовут Вова. Я главный редактор. Добро пожаловать, Жека, надеюсь, тебе у нас понравится. Женьке действительно понравилось – и как быстро виртуозная Леночка оформила документы, и сколько обещали платить, и режим работы – свободный, только ходи на летучки, – и коллектив. Смущал его только Вова – уж больно он был… своеобразным. Во-первых, он вёл себя так, будто он был здесь царь и бог, а остальные ему подыгрывали. Он вроде бы и смеялся с остальными, постоянно отвешивал комплименты, но делал это будто бы снисходительно, как августейшая особа, чьё внимание настолько ценно, что совсем не важно, в какой форме оно проявляется. Во-вторых, он постоянно во все лез. За те два раза, что он появился в редакции, он стал свидетелем трёх сцен, когда Вова подкрадывался к сотрудникам и начинал их поучать. Не то пишешь, не с таким тоном… Женьку, слава богу, сия чаша миновала, но почему-то казалось, что это на время. Тем более он помнил, как его отчитали по телефону, когда он первый раз попытался написать рецензию по всем правилам. И третье – этот Вова вечно со всеми флиртовал. Сложно было понять, всерьёз он это или просто такая манера общаться, но не привыкшему к флирту Женьке было тяжело. На него, казалось, волна любви набрасывалась с особой силой: видимо, оттого, что он был редким гостем здесь, и скучающий Вова воспринимал его как экзотику. Стоило ему появиться на пороге, Вова был тут как тут: болтал, грузил, на свой лад коверкал его имя и задавал жуткие вопросы, которые из уст босса Женьке было слышать удивительно. Но чем дальше в лес, тем больше Женька понимал, что вопросы-то были по делу и касались пьес, о которых он писал. После рецензии на ту, что касалась вопроса отцов и детей, Вова долго выпытывал, какая у самого Женьки семья и в каких он отношениях с родителями. После современной адаптации «Принца и нищего» он прицепился, расспрашивая о том, как у Женьки с деньгами. А когда Женька принёс материал о пьесе, посвящённой любви двух мужчин, Вова спросил прямо в лоб: – А ты когда-нибудь был в отношениях с мужчиной? – Я? – Глупо переспросил Женька, словно в комнате было ещё с полдюжины Женек, которым этот вопрос мог предназначаться. – Нет… я вроде не из этих… Вова задумался, а потом фыркнул: – А лет-то тебе сколько? – Девятнадцать… – Ха, – решительно выдохнул Вова, и стало предельно ясно, что ничего смешного он тут не видел. – Я в этом возрасте тоже так считал. – Это в каком смысле? – Дёрнулся было Женька, но у Вовы было одно исключительное свойство: если он не хотел отвечать на вопросы – он на них не отвечал. И все же у Женьки в мозгу эта мысль продолжила копошиться. Он стал пристально приглядываться к Вове (и, отказываясь признаваться себе, специально даже пару раз явился в редакцию мимо расписания) и понял, что ведёт тот себя, мягко говоря, нестандартно: с женщинами он флиртовал точно так же, как с мужчинами, а вот чтобы у него был кто-то конкретно – никто не видел. Женьке было в чем каяться – он спрашивал. Но все в ответ только смеялись и говорили, что Вова женат на работе, и такую любовь не преодолеть никому живому. Женька поймал себя на том, что Вовин флирт с мужиками ему противен. Он никогда не считал себя супертолерантным – в конце концов, вырос в глубинке в заводской семье, где такие штуки не жаловали, – но в театральной среде геев было много, и Женьке на них было как-то параллельно. А тут вдруг проснулась какая-то едкая ненависть, будто любая Вовина улыбка, обращённая не к тому, была чём-то противозаконным. Женька терялся в догадках, что это за зверь в нем поселился, которому есть дело до чужой личной жизни. Он даже остервенело любовался на знакомых ему геев, так сказать, в действии, когда те кокетничали друг с другом, но никакой реакции в себе не наблюдал. Зато Вова с его реверансами каждому встречному жутко бесил. Хотелось поймать за шкирку и оттащить куда подальше, чтобы вёл себя прилично. Все вместе это – и реверансы, и въедливость, и неуемное любопытство, и особенно привычка по-своему коверкать Женькино простое имя, – сделало Вову самым невыносимым человеком в редакции. А поскольку он был единственным, кроме Леночки, с кем ему действительно нужно было регулярно общаться, то и само хождение к редакцию превратилось в хождение по мукам. Если бы не солидные по Женькиным меркам деньги, которые он получал за свои опусы, и выданный под расписку компьютер – послал бы уже к чертям эту хорошую жизнь вместе с ее главным инициатором. Женькины рецензии выходили на предпоследней странице еженедельника, в разделе «культура». Одна в неделю, но это была масса работы – сходить на спектакль, изучить все, что с ним связано, набросать черновик, внести правки. Все файлы возвращались от Вовы неизменно перечеркнутыми, с едкими комментариями. Чаще всего он придирался к тому, что Женька был недостаточно жесток – ну не понравилось тебе, так и пиши, а не ходи вокруг до около, разводя сопли. Женька послушно ворчал и громил то, что ему было не по нраву, не забывая и хвалить то, что зашло. А через месяц вместе с правками пришёл ворох емейлов, в которых возмущённые театралы жаловались на самоуправство рецензента. – Зачем мне это все? – Спросил Женька в свой следующий визит. В письмах его костерили в пух и прах, и не удивительно, что в этот раз он приперся весьма подавленный. – Чтобы знал, что тебя читают, – загадочно улыбнулся Вова. – Честно говоря, я и рассчитывал на такую реакцию. Эти упыри обожают театр как феномен, и им заходит любая фигня, особенно если режиссёр именитый. А тебе – нет. Поэтому я тебя и позвал. – Они пишут, что я «недоучка»… но я и правда только на третьем курсе, – поныл Женька. И даже это можно было сказать с натяжкой – было лето, его только перевели, и никакой учебы ещё и в помине не было. – Ты сам говорил, что ваши занятия были чушью. Представь, какую чушь пишут те, кто учился на театроведа. Женька уже знал, что когда-то именно театровед возглавлял раздел «культура», но Вова отчитал его, как ребёнка, и выгнал взашей, потому что тот выпускал, цитата, «непереводимую фигню, от которой зубы сводило». Вова не любил занудство – он любил скандальность, поэтому нанять зелёного студента-оригинала было в его духе. Вот только Женька ощущал себя использованным, будто его, от рождения какого-то особенного, показывали в цирке. – Вот скажи мне, – Вова улыбнулся, излучая самое заразное спокойствие на свете. – Мы что, театральная газета? Или библиотека для пенсионеров? – Нет… – Ну так зачем нам эти высоколобые бредни? Ты пишешь так, как это хочет видеть читатель. Ты ведь все письма прочёл? Тебя не только ругают. Тебе говорят спасибо. Он был прав – большинство писем сыпали истериками, но в немногих хвалебных Женьку называли гением и просили писать побольше и почаще. И самое интересное – писали это не только те, кто увлекался театром. Его колонку просто читали, будто его собственный блог, не ради рекомендаций, а просто потому, что это было прикольно. – Предлагаю им ответить. Как насчёт открытого обращения к поклонникам в следующем номере? Женька и сам не понял, как Вова втянул его в полемику с читателями, но в следующем номере вышло послушно составленное им письмо – и его Вова редактировал с особым тщанием, будто это было его редакторское обращение. Этот номер был первым, где Женька действительно заглянул в редакторскую колонку – и ахнул. Вова писал остро. Даже, можно сказать, на грани. Он выбирал самую горячую тему недели и высказывался на неё – ясно, четко и удивительно точно. При этом он, не стесняясь, крыл всех власть имущих, в том числе и по именам; а вот с теми, кого эти власть имущие имели, обходился неизменно тактично и даже ласково. Прочитав это и несколько выпусков в старых номерах, Женька понял, почему их еженедельник существовал в эпоху интернет-прессы, пусть и дублируя на сайте все архивные копии: это было правда интересно читать. В отличие от официоза «взрослых» газет, вульгарной фантазии желтой прессы и задорной беззаботности развлекательных изданий, Вовино детище было живым и человечным, и потому ценилось. И все же несмотря на очевидный талант, Вова казался Женьке ужасным человеком. С ним было невозможно спорить: он, словно цыганка, гипнотизировал во время разговора, а уходя, Женька не мог взять в толк, почему согласился. И так раз за разом; у Женьки уже выработалась привычка не обращать внимания на собственные смазанные чувства, которые приносил каждый разговор с Вовой. И все-таки один разговор совсем выбил почву из-под ног. В Твиттере – Женька специально зарегистрировался там, чтобы читать комменты к выпускам, хотя никакого удовольствия они ему не приносили, это скорее было как сковыривать коросту с болячки, противно и невозможно удержаться, – разразился очередной скандал, связанный с чьим-то неосторожным комментарием на тему бисексуальности. Какой-то умник, которого с особым усердием забыли спросить, сообщил, что ничего не имеет против «врожденных геев», но «вот этим» нужно определиться, потому что «блядство не может называться ориентацией». В комменты тут же налетели сторонники, защитники и просто люди, мнением которых в других местах не интересуются, и развели срач на три тысячи реплаев, где всерьёз обсуждали, стоит ли считать бисексуальность ориентацией или надо побить всех бисексуалов камнями и палками с обеих сторон. Не удивительно, что на такую животрепещущую тему Вова решил высказаться. Но перед этим он опросил, как казалось Женьке, всю редакцию, и последним вызвал на ковёр его самого. – Ну и что скажешь, Жека? Имеют ли бисексуалы право на существование? Женька и слово-то такое узнал относительно недавно, а уж экзистенциальными вопросами не задавался и подавно. Он неопределённо пожал плечами и прогудел: – Ну… мне как-то без разницы. – И что, ты никогда не задумывался, что девушка может уйти от тебя… к другой девушке? Женька стушевался. Он никогда не считал себя завидным кавалером, и изводился уже просто оттого, что нравящиеся ему девушки разговаривали с другими парнями. А тут, оказывается, и такая подстава случается. – Ну, я… – он запнулся, не зная, что сказать, и решил сказать правду: – Не задумывался. – А как это вообще, по-твоему, – Вова не унимался. – Нормально? Встречаться с мужчиной, а потом с женщиной, а потом снова с мужчиной? – Я… ну не знаю я, – выпалил Женька. – Чего вы от меня хотите? – Хочу, чтоб ты сказал, как ты это видишь. И перестань выкать, я тебя всего на пять лет старше. Женька примолк. Он знал, что их главный – молодой парень, но предположить, что настолько молодой, он не мог. Хотя старше Вова и не выглядел – такие, как он, вообще с трудом старели. Зная, что от вопроса не уйти, Женька лихорадочно засоображал, выдумывая гипотетические ситуации. Себя в отношениях с мужчиной он представить не мог, а вот что девчонка, которая ему понравилась бы, могла прежде встречаться с другой девчонкой, казалось чуть более… логичным. Он выдал эту сентенцию Вове, и тот нахмурился. – Ну, допустим. А что с мужчинами? Вот, представь, есть у тебя друг, который прежде только по девочкам. А потом с парнем. Что бы ты подумал? Женька хотел было сказать правду, но прикусил язык. Он бы подумал, что друг всегда был геем, просто морозился. Но Вова, словно насквозь его видя, тут же предположил вслух именно то, что Женька сказать не решился. – И так всегда, – как-то грустно вздохнул он. – Если девочка бисексуальна – все ждут, когда она перебесится и вернётся к мужчинам. А если мальчик – то с ним все ясно, он гей и притворяется. Женька хотел поспорить, но заткнулся – именно так, только в неоформленном виде, мысли в его голове и складывались. – И это грустно, – фыркнул Вова. – Потому что это глупость. И работает совсем не так. – А как работает? – Не удержался Женька. Никто его за язык не тянул, но нет же – надо было чушь ляпнуть. Потому что то, что он следом услышал, явно не было той информацией, которую он мечтал знать. – Ну взять, допустим, меня, – начал рассуждать Вова. – Мне всегда казалось, что я женщин люблю. А потом хлоп – меня настигла большая и светлая. К мужчине. И хоть ты тресни, никуда от этой любви было не деться. Вышло не очень хорошо, но с любовью в юности так бывает – ты очаруешься, а потом окажется, что ты многое сам себе придумал… и ведь прошло, а потом – снова любовь. Но уже к женщине. И тоже прошла, почти по той же причине. Вот скажи, Жека, неужели со мной что-то не так? Женька стоял, ошарашенный. Он не был готов к такой откровенности начальства. Сказать по правде, вывали на него Вова даже самую конвенциональную историю своей личной жизни, он бы почувствовал неловкость. А тут ещё и каминг-аутом сверху припечатал, чтобы совсем наверняка. – Ну, чего ты молчишь? – Я в шоке, – честно признался Женька. Он не умел юлить, а как сгладить такое – не представлял в принципе. Вова грустно усмехнулся. – Если тебе это противно, не держу – можешь смело валить на все четыре стороны. Но скажу честно, терять тебя как автора мне не хочется. Да и человека… – Мне не противно, – сообщил Женька побыстрее, чтобы про него не думали, как про мудака. – Я просто… не знаю, что ответить. Вы… ты же мой босс. – А, так дело в этом, – Вова радостно улыбнулся. – Тогда не парься. Что бы ты ни сказал, я тебя не уволю. Только если сам уйти захочешь. Женька понял, что без ответа его не отпустят. Ему захотелось куда-нибудь пропасть, превратиться, например, в торшер, хотя с Вовиной настойчивостью – он бы и до торшера докапывался, пока тот всю правду не выложит. Пришлось, тщательно подбирая слова, отвечать. – Я совсем в этом не разбираюсь, – сказал он. – У меня есть знакомые геи, но они, как бы… совсем геи. А когда и так и так – я такое впервые вижу. Ну, в смысле, человека такого… – Откуда ты знаешь? – Вову, кажется, его ответ позабавил. – Нас таких много. Только некоторые годами живут в разнополых парах, поэтому их никто не видит. А некоторые – в однополых. И тоже не понять. – Мне кажется, спрашивать о таком не совсем тактично, – наконец нашёлся Женька. – Это же личное дело каждого… – Спрашивать – да. Но говорить об этом надо. Иначе появляются вот такие… эксперты, – Вова с раздражением махнул рукой в сторону экрана, – которые всех обвиняют в блядстве. Секс без любви – тоже, кстати, не ахти какое преступление, если обе стороны в курсе. Но я так не умею. Мне обязательно надо что-то чувствовать, иначе никак. – Ну… мне, наверное, тоже… – промямлил Женька, уже приученный к тому, что нужно отвечать. – Но я не то что бы… К девятнадцати годам у него было всего две девушки, и только с одной из них он спал. Чувства, конечно, были, потому что душа у Женьки была романтичная – вот только проявлять он их как следует не умел. Поэтому его, наверное, и бросали – восемнадцатилетним подавай ухаживания, а он даже красивые фразы мог разводить только на бумаге. – Ну тогда ты сможешь меня понять, – Вова улыбнулся. – Тут не такая уж и большая разница. Впрочем, вижу, я тебя уже достал. У тебя физиономия как на допросе. Иди с миром. Женька смутился ещё больше, но все же выдохнул – ему наконец-то дали волю. Вот только свободой он наслаждался недолго – мысль, поселённая Вовой у него в голове, нагло дала корни и распустила назойливые бутоны. Обнаружил он это перед сном, когда лежал, прикрыв глаза, как всегда обычно бывало после напряженного дня. Обычно Женька думал о всяком – о семье, об учебе, о каких-то отвлеченных вещах; думал бы и о девочках, но зная, как неудобно справляться со стояком в совсем не интимной обстановке общаги, старательно этого избегал. А тут неожиданно перед глазами появился Вова, и сразу в самой компрометирующей позиции – в постели с мужчиной. В жизни его босс был довольно компактным: ростом не то чтобы сильно ниже среднего, но ниже практически всех в редакции, включая женщин. Для долговязого Женьки это казалось совсем мало, потому что он любого рассматривал сверху вниз. Плюс эта худоба – не болезненная, а очень… изящная, что ли, с танцевальной выправкой, с явно чувствующейся мускулатурой. Но в тандеме с кем-то другим – с мужчиной без лица и прочих особых черт, будто собранного из цифр сухой статистики, – Женькино воображение нарисовало Вову снизу. Красивый, выгибающийся, как кошка, в неосторожной фантазии он стоял на четвереньках, а кто-то большой и сильный натягивал его на себя, придерживая за бёдра. Едва сообразив, а чем он думает, Женька дёрнулся и открыл глаза. Только этого ему не хватало – ему и так на босса смотреть тошно, а теперь ещё и… такое. Он постарался отогнать глупые мысли, подумать о театре, о доме, о какой-нибудь ерунде, увиденной в сети… но мысли неизменно возвращались к Вове. Кем был этот мужчина, в которого он был влюблён? Как он понял, что влюбился? Как впервые… Женька старался изо всех сил, но не думать не получалось. Более того, в башке формировалось уверенное чувство, что на Вову, отдающегося мужику, он с радостью посмотрел бы. Чувствуя, как член начинает привставать, Женька до боли закусил губы – вот ещё, какого черта, стояк посреди прекрасного вечера… но мысли не унимались, и теперь Женька уже думал, что Вова, с его-то прытью, наверняка успел попробовать все способы удовлетворить мужчину. Наивным дурачком Женька не был – он знал и про минет, и про анальный секс, но одно дело знать, а другое – все это самому проделывать. Вспомнив вечно алые тонкие Вовины губы, Женька немедленно вообразил, как по ним водят членом, и чуть не застонал, чувствуя, что его собственный член встаёт на двенадцать часов. Заливаясь ужасом и позором, Женька вытек из комнаты и помчался в душ, где за минуту довёл себя до разрядки. Последней каплей стала мысль о том, что Вова, наверное, и в постели не затыкается, и требует сильнее и больше. И ту самую фразу, которую его мозг создал буквально из воздуха, которая и довела его до точки, Женька сразу же решил забыть навсегда и немедля, потому что начиналась эта фраза с его, Женьки, имени.