зависимость

Хенджин не спеша прижимается к мягким щекам, оставляя на них едва уловимую россыпь поцелуев. Тонкие пальцы сжимают чужие скулы, слегка утопая в нежном, чуть розоватом зефире. Кончик носа маневрирует в вихре волос, вдыхая в себя сладкий шампунь с нотками одеколона. Хенджина натурально ведет только от одного запаха, но стоит до этого прикрытым глазам открыться, его по-настоящему уносит от представшей картины. Разнеженный, безумно мягкий и теплый Сынмин, развалился на подушках. Покрасневшие от недавних поцелуев губы обхватывают деревянную ложку, на которой еще не так давно была приличная горка белоснежного ванильного мороженого. — Ты меня убиваешь, — сокрушается шепотом Хенджин, не прекращая ласки. Язык пробегается по сухим губам не только для того, чтобы увлажнить, но и для того, чтобы оставить на чужой коже заметные отпечатки. И даже, если никто не увидит эти разводы слюны, Хенджину будет достаточно того, что он знает об их наличии. — Ну все, прекращай, — выпачканные в холодном десерте губы сладко надуваются, Сынмин недовольно хмурится, из-за чего меж бровей залегают морщины. — Не прекращу. Хенджин почти ревностно смотрит на то, как чужой юркий язык слизывает уже подтаявшие остатки мороженого. Он хотел это сделать сам: сначала собрать губами, а потом, в тех местах, куда бы они не смогли добраться, воспользоваться другим способом, чтобы это сделать. Сынмин очаровательно злится, его щеки становятся пунцовыми, как будто их окунули в алую краску, а губы попадают в плен зубов, которые начинают их терзать. Хенджин перестает сжимать пальцами воздушную мягкость, нехотя отодвигается от своего возлюбленного. Собственные губы горят, и их срочно хочется охладить. Когда очередная ложка с мороженым отправляется в рот Сынмина, Хенджин выжидает несколько секунд, чтобы оно было еще внутри. Собственные губы прижимаются к чужим, они медленно двигаются, в попытках хоть на немного их раздвинуть. И когда это выходит, язык толкается вперед, упираясь в зубы. Хенджин осторожно, совсем ненавязчиво напирает, надеется, что Сынмин уступит и поддастся. И это было слишком самоуверенно, полагаться на то, что Хенджин одержит победу. — Мое мороженое стало теплым, — возмущается Сынмин, когда его губы наконец-то высвобождают из плена. — Понимаешь? — трясет полупустой баночкой перед чужим лицом. — В морозилке есть еще. Хенджин следит за тем, как баночка летает по воздуху, совершенно не крепко зажатая в тонких пальцах. И он был бы совершенно не против, если бы она случайно выскользнула, и из нее бы вытекло мороженое, которое запачкало не только чистую одежду, но и кожу. И тогда бы… тогда бы Хенджин раздел Сынмина, он снял бы все: от огромной футболки до трусов, чтобы помочь избавиться от липкой сладости. — Я хочу это, — губы опять надуваются, в уголках блестит мороженое, которое Сынмин не успел слизать. — Хенджин! Громкий вскрик сразу же заглушается, когда рот накрывает чужой. Сынмин пытается удержать в руках чертову баночку, но та опасно накреняется, как будто готовая пропустить содержимое через свои края. Сынмин свободной рукой лупит Хенджина по плечам, но тому все равно. — А я хочу это. Хенджин прижимается к чужим губам, затягивает их в ленивый танец, в котором главный он. Язык вновь пытается проникнуть внутрь, толкается в крепко сцепленные зубы, в надежде на то, что Сынмин уступит. Но ничего не выходит! Хенджин резко отстраняется, недовольно хмурится, рассматривая губы, растянутые в шкодливую ухмылку. Широкий вырез футболки обнажил шею и ключицы. Хенджин наклоняется вперед, чтобы прижаться к выступающей косточке, скрытой за теплой кожей. Руки ложатся на талию, хочется пробраться под футболку, сжать пальцами чужое пылающее тело, пока губы продолжали бы ласкать ключицы. Хенджин чувствует себя зависимым, кажется, что он уже не сможет прожить жизнь, если не поцелует, не покусает, не приласкает Сынмина. Тот прочно поселился в его руках и никто не намерен его выпускать. Пухлые губы прижимаются к шее, Сынмин под прикосновениями уже совсем растаял, как мороженое в собственных руках. Хенджин обхватывает зубами тонкую кожу, оставляет на ней глубокие следы. Сынмин ворчит, пытается вырваться из чужой хватки, несмотря на то что его привлекают подобные ласки, и он вовсе не прочь таких. — Сладкий, — выносит вердикт Хенджин, когда проходится языком по нежной длинной шее. — А знаешь, где ты будешь еще слаще? — Знаю, — тянет довольно Сынмин, и, пока его оставляют в покое, черпает ложкой очередную порцию мороженого. — Вот тут. Рука нарочно промазывает мимо рта, размазывая на губах и подбородке уже начавшую подтекать сладость. Сынмин лежит неподвижно, с нетерпением ждет чужую реакцию, которая, как всегда, не задерживается. Хенджин быстро наклоняется над чужим лицом, перед этим наконец-то убрав из рук Сынмина раздражающую банку, ведь больше она им не понадобится. Нижняя губа того соблазнительно блестит, покрытая белой молочной жидкостью. Внутри все сжимается от желания наконец-то сделать то, что так давно хотелось. Хенджин торопливо облизывается, перед тем как прижаться к нижней губе Сынмина. Он осторожно посасывает ее, слизывая языком подтеки мороженого, из-за чего во рту становится сладко. Затем, губы перемещаются ниже, неряшливо присасываются к подбородку, очищая и его. Хенджин чувствует себя самым счастливым человеком, когда Сынмин позволяет ему это. Хенджин вновь возвращается к чужим губам, прижимаясь к ним. В этот раз Сынмин не сопротивляется, позволяет горячему языку проникнуть в свой рот. Их языки устраивают дикую пляску, переплетаясь вместе. Хенджин выпускает из рук зажатую футболку, лезет пальцами под нее, чтобы прижаться к подтянутому прессу. Горячая кожа обжигает, заставляет плавиться руки, утопая в ней. Сынмин под ним дрожит. Хенджин отрывается от чужих губ, мажет по ним языком, слизывая смешанную со своей слюну. Сынмин под ним раскрасневшийся, распаленный, и такой желанный. Собственная губа оказывается зажата между зубами. Футболка жалобно скрипит под давлением гребущих пальцев, которые пытаются ее сорвать. Сынмин послушно задирает руки, не препятствуя тому, чтобы его раздели. И все так же молча терпит, когда на оголенный торс начинает литься холодное мороженое. — Сладкий, — завороженно шепчет Хенджин, его чистые пальцы за секунду пачкаются в белой молочной смеси, размазывая ее по напряженному прессу и груди. — Теперь грязный, — Сынмин невольно поджимает губы, следя за тем, как его специально вымазывают. — Я почищу, — важно заявляет Хенджин, уже готовый к тому, чтобы приступить к самому главному на сегодня занятию. Но в последний момент останавливается, задумчиво задирая брови. Тонкие длинные пальцы кружат возле резинки спортивных штанов. Хенджин цепляет ее кончиками, приподнимая. Снять или нет? — Там ты ведь тоже сладкий, верно? — лукавая улыбка украшает лицо, заставляя Сынмина спрятаться за ладонями и смущенно простонать. Штаны резко оказываются сдернуты вниз, до самых коленей. Хенджин с вожделением смотрит на ткань светлого белья, за которым даже попытавшись, уже не скроешь явное возбуждение. Громкий хмык срывается с языка, Хенджин плотоядно облизывается, накрывая ладонью горячий член. Сынмин громко выдыхает, вскидывает бедра вверх, желая получить больше прикосновений, чем ему дают. Хенджин несколько раз сжимает ладонью стоящий член, скрытый бельем, перед тем как отпустить. Недовольный хнык ласкает уши, заставляет внутренности сворачиваться в узел. Сынмин что-то еще тихо мяукает, но Хенджин его уже не слышит. Едва заметное мокрое пятнышко расползается на некогда сухом белье. Сынмин сжимает бедра, собственная рука опускается вниз, минуя все тканевые преграды и ложась на уже болезненное возбуждение. Хенджин следит за тем, как чужие длинные пальцы собираются в кольцо, как начинают хаотично двигаться по всей длине. И это становится последним сигналом для действий. Чужая, тяжело вздымающаяся грудь, мокрая от мороженого и пота. Хенджин наклоняется над ней, высовывает язык, на котором уже собралось достаточно слюны, и прижимается к распаленной коже. Широкие небрежные мазки собирают приторную сладость, пробираясь ближе к соскам. Хенджин обхватывает один, зажимая его зубами и несильно кусает. Ловит каждый сорвавшийся стон, которыми Сынмин не скупится, протяжно поскуливая. Громкие чавкающие звуки возбуждают, глаза то и дело опускаются в сторону творящегося между ними беспорядка, который развела чужая рука. Сынмин широко распахивает губы, его ноги разведены в стороны, пока бедра бьются в каких-то конвульсиях, рывками вздымаемые в воздух. Хенджин засасывает вздыбленный сосок, ласкает языком, толкая в него и обводя по кругу. Сынмин заглушено хрипит, его рот прикрыт ладонью, и Хенджин знает, что тому осталось немного. Он чувствует себя глупым подростком, который готов кончить только от этого, но он также знает, что не каждому легко признаться в том, что чужое возбуждение слаще собственного. Спрятанный за одеждой член болезненно ноет, чувствительная головка трется о грубую ткань белья, вызывая раздражение. Но Хенджин не смеет отвлекаться на это, пока лежащий под ним Сынмин выглядит так разбито. Чужой взгляд на секунду стекленеет, смотрит словно вникуда, пока в уголках глаз собираются первые соленые бриллианты. Губы все еще широко распахнуты, а бедра застыли в воздухе. Сынмин кончает почти не слышно. Хенджин не сдерживатеся, слишком сильно прокусывает нежный сосок, вырывая с чужих губ вскрик. Ему этого достаточно для того, чтобы излиться следом. Вот так, без рук или какой-то другой дополнительной стимуляции, только от осознания того, что он сделал Сынмину хорошо. — Я тебя люблю. Хенджин выпускает изо рта измученную бусину и поднимается выше, чтобы прижаться к чужим губам. Щеку опаляет дрожащее дыхание Сынмина, который пытается привести себя в порядок. Хенджин даже не дергается, когда выпачканная в сперме ладонь ложится на его лицо, не давая и шанса отстраниться. Ведь там действительно сладко.