Беспроигрышный ход

      Ты закрываешь глаза, и я знаю, почему… Ты хочешь лучше прочувствовать каждое мгновение и каждый оттенок твоих ощущений, каждое мое движение. Это нечто новое. Такого прежде не случалось ни с одним из нас. Мы оба раньше думали только о шахматах. Я никогда бы не захотела делать подобное ни с кем из мужчин, которых знала. А ты здесь, в Союзе, наверняка тоже не пробовал заниматься любовью, когда женщина сверху. Так что у нас обоих это первый раз, но я быстро учусь и уже кое-что могу, не так ли? Удовольствие… Оно непохоже на все, что ты мог чувствовать раньше, и оно усиливается. Мы оба знаем, что вот-вот наступит развязка. Эндшпиль уже близок. Ты каждой клеточкой чувствуешь его приближение. Твое тело напряжено. Я ощущаю, как оно вибрирует. Вижу, как дрожат твои веки и ресницы, как отчаянно изгибаются темные брови и вертикальные складки прорезают переносицу, как если бы ты задумался над очередным ходом. Но сейчас ты не смотришь на доску. Ты не смотришь даже на меня, не прожигаешь душу, доводя до паники, до мурашек, своим гипнотическим взглядом. Твои глаза плотно закрыты, а губы наоборот — сенсуально приоткрылись. Ты дышишь через рот. Прерывисто, поверхностно, рвано. Грудь поднимается и тут же опускается, мышцы живота сокращаются, на лбу начинает проступать испарина, а взлохмаченные волосы уже давно влажные от пота. Сейчас на твоем красивом лице это неповторимое, такое чувственное и непередаваемо по-щенячьи молящее выражение. О, это не сравнится ни с каким вином, ни с джином, ни даже с водкой! Я предпочла бы это любой, даже самой забористой травке, — вглядываться в тебя и чувствовать, сознавать, что с каждой секундой ты мне все милее и дороже. И ближе. Хотя, ближе уже, кажется, некуда… Я прикусываю нижнюю губу, и мое сердце тает. А твое — часто бьется, готовое разорваться. Это приводит в восторг! Не прерывая движений, я обхватываю ладонями твое лицо. Твой мужественный подбородок с ямочкой, следуя за моими руками, послушно приподнимается, на чуть впалых бледных щеках проступает легкий румянец, а крылья носа трепещут, словно в него, как тогда, в Париже, ударил резкий запах французских духов твоей жены. Но ее здесь нет. «Послушай, Васи… — едва слышно шепчу я тебе. — Послушай меня…» Во всем мире остались только мы двое. Нас больше не разделяет поле из шестидесяти четырех клеток. И когда оно исчезло, исчезли и все условности, все правила, сковывавшие нас с первой встречи, и все люди перестали что-либо значить, далекие и ненужные, они словно испарились. Остались я и ты… Русский и американка, шахматный король и жалкая пешка, любимый сын и сирота. Трудно найти двух более непохожих людей. Но ты сам сказал, что я такая же… И я поверила. Ты сразу разглядел наше сходство. Оно в характере, в любви к шахматам и способности к игре. Мне не раз приходила в голову странная мысль, что ты — это я, какой я могла бы стать, родись я мужчиной. Мы похожи, а значит, мы — одно. В этот момент мы действительно словно единое целое. И я склоняюсь к твоему лицу, к твоим полураскрытым губам, чтобы поймать твое сбивчивое дыхание, чтобы отчетливее услышать биение твоего сердца, чтобы снова почувствовать вкус твоего поцелуя… Не открывая глаз, ты накрываешь своей мою руку, хочешь держать мою ладонь, хочешь сжать её, как когда, отдавая мне игру, ты подал мне фигурку черного короля. Как когда ты отдал мне тебя самого вместе с ней. Моя ладонь была первой частью моего тела, к которой ты прикоснулся. В Мехико ты сжал её лишь на миг в твоей крепкой энергичной руке, после того, как я неохотно подала её тебе перед началом игры. С тех пор ты ещё дважды при всех пожимал мою руку… Сухо, без эмоций. Вначале ты казался таким бесчувственным, таким жестким, как если бы был неживым. Но я знаю — ты тогда не мог по-другому. КГБ, с их вечным контролем и слежкой, долг перед страной, обязательства перед женой, мораль, принципы, идеология, предрассудки — все это давило на тебя, ограничивало, загоняло в клетку, лишало свободы. Ты не принадлежал себе. Но сейчас все изменилось. Ты смог вернуть мне настоящую меня — сильную, уверенную, ни от чего и ни от кого не зависящую. И я помогу тебе стать самим собой, избавиться от твоих оков и клетки. Ты притягиваешь меня к себе, обнимаешь, что-то неразборчиво шепчешь на русском. Не останавливайся, только не сейчас! Словно почувствовав, чего я хочу, ты теснее прижимаешь меня к себе и переворачиваешь нас обоих набок, а потом вдруг оказываешься сверху… Только здесь, в Москве, я впервые увидела, как ты улыбаешься, каким веселым можешь быть. Ты сделался душой компании, когда нас усадили за общий стол перед началом турнира. Твои магнетические светло-зеленые глаза сияли. Ты шутил и смеялся. Теперь я понимаю, почему — ты знал, что уже победил, и не мог упустить выпавшую возможность. Это был беспроигрышный ход — отдать игру, позволив мне выиграть. Ведь победа в итоге осталась за тобой. Проигрывать для нас обоих не вариант… Ты чуть вздрагиваешь, твое дыхание перехватывает, хмуришься, стискиваешь зубы… Это так хорошо, что почти больно, верно? Ты предложил мне себя, и я сказала: «Why not?». Я стану твоей белой королевой, мы разберем одну за другой все наши партии, все твои и мои самые лучшие игры, я расскажу тебе о моих дебютах, а ты мне — о твоих эндшпилях. Мы будем много играть и много говорить по-русски о стратегии отвлечения и о ферзевых гамбитах, о советской командной тактике и о твоих знаменитых фланговых атаках. Так держи крепче мою руку, сожми мои пальцы, прошепчи мое имя! Сладкая дрожь наслаждения пробегает по телу, когда твой глубокий голос произносит: «Лиза» — мое русское имя. В твоих объятиях я впервые в жизни почувствовала себя по-настоящему счастливой. Вдвоем мы сможем сопротивляться даже времени. По крайней мере, попытаемся…