Воображение.
Собственное воображение порой играет злые шутки, не правда ли? Злые, обидные.
Садистические.
«Это сон», — с тоской вновь повторяет себе в мыслях Фигура. Вместе с опустошённым выдохом растворяются и забываются слова в голове, оставляя после себя лишь не более чем исчезающую пыль. И вот, уже от заключения не осталось и следа. И мужчина снова готов напомнить самому себе, что происходящее нереально. Буквально через секунду эти слова тоже, будучи произнесёнными лишь в мыслях, в которых даже не изменится воображаемая интонация, окажутся где-то далеко, в самом углу периферии сознания, если вообще останутся.
Сны такие странные, правда же?
Хотя бы потому что мысль о том, что нужно себе
напоминать о нереальности происходящего, чем
сама мысль
о лживости окружения, сидит прочнее в его абсолютно свободной от любых других образов голове.
Сны странные. Иногда хорошие. Иногда плохие.
Конкретно этот заставляет его чувствовать умиротворение и забвение. Однако он знает: как только сонная реальность уберёт свои ладони с его близоруких глаз, он заставит его по-настоящему прочувствовать, что есть подобие удару ножом по сердцу. Глубокий. Резкий. Безжалостный.
Что есть подобие боли от удара ножом по сердцу. Разрывающая. Ноющая.
Кричащая.
И если этот нож достать, прольётся слишком много крови. Зато если это сделать, можно нанести ответный удар тому, кто этого заслужил.
А затем позволить себе рухнуть обессиленно и дать волю душе уйти вслед за уже некогда потерянной сущностью — чаще всего удары в сердце смертельны.
Поэтому даже жаль, что этот будет ненастоящим.
Говорят, мечтать интереснее и приятнее, чем получать. Что ж, у Фигуры аж двоякое, но по-одинаковому опровергающее это, отношение к данной ситуации. Даже любопытно, что именно кажется больнее: грезить о том, чтобы любимая сущность была рядом после её же собственной смерти, или факт того, что эта мечта никогда не сбудется и потому не предоставит выбора в сравнении?
Пожалуй, всё это.
Фигура сжимает губы, усиленно отгоняя эти болезненные мысли. Хотя бы здесь, хотя бы сейчас, хотя бы во сне, пожалуйста, пусть он это забудет. Пусть он всё забудет, пусть ничего не будет в его измотанной событиями и эмоциональным истощением голове. Пусть просто не будет
ничего.
Кроме тепла чужой щеки, отчётливо ощущающегося даже сквозь слои его собственной одежды, на груди; чужого размеренного и такого спокойного дыхания; шелковистых вьющихся прядей тёмных волос под одной рукой и слегка поднимающейся и опускающейся в такт безмятежного дыхания спины под другой.
Сик дышит. Его сердце бьётся.
Здесь он ещё
жив.
Здесь им хорошо.
И Фигура не хочет просыпаться.
С такой родной манерой старшего друга он заботливо и успокаивающе поглаживает тёмную макушку мягкими движениями.
Фигура даже был бы рад, чтобы всё было как раньше. Его не так сильно уже беспокоит, является ли дорогая ему сущность всё тем же близким другом или второй половинкой, наконец совладавшей со своими противоречивыми мыслями, характером и тараканами и ответившей взаимностью. Фигура готов был этого ждать столько, сколько потребуется Сику разобраться в себе. В то же время он готов был и отказаться от ожиданий, поставив крест на этом вопросе и оставив их отношения как есть.
И нет, это не пустые обещания из-за того, что все возможности уже упущены. Фигура так считал всегда. Ибо какая разница, если Сик всегда рядом, у них вдвоём и без того хорошие отношения и, самое главное, его «барашек» счастлив с тем, что у них и так есть?
Да, для любящего сердца разница есть… Но при этом любить — значит уважать мнение и комфорт того, кого любишь. Если Фигура видел, что Сик счастлив с ним именно таким образом… Он с уверенностью ответил бы, что он счастлив тоже, на какой бы ноте у них двоих всё ни держалось.
Думая об этом и многих других невысказанных вещах, нереализованных планах и упущенных возможностях, Фигура вздыхает, прикрывая глаза.
Ему не жаль того, чего он не успел добиться. Ему жаль
его.
— Ты был так молод, — говорит старший, слегка подтягивая брюнета поближе и поудобнее. Несмотря на долгое — хотя долгое ли? — бессменное сидение в позе лотоса без какой-либо опоры, с обнимающей его в полулежачем положении сущностью на груди, на удивление, не вызывает у Фигуры и намёка на усталость. Это к лучшему. Последнее, чего ему сейчас хочется — позволить Сику разомкнуть руки на своей спине и разорвать безмятежные объятия, хоть и на жалкие пару секунд, чтобы сменить положение.
— Ты что, снова хочешь сказать, что тебе жаль? — лениво, почти что полусонно отвечает младший, обречённо усмехнувшись. Приоткрыв глаз, он в знак поддержки проводит одной рукой по чужой спине.
Фигура достаточно мирный и спокойный — все это знают. Но иногда он просто непробиваемый, сколько ни пытайся его в чём-то убедить.
Мужчина ничего не отвечает. Сик не видит его лица в своём положении, но уверен, что тот просто смотрит в пустоту. Однако рука Фигуры, ласкающая его макушку не останавливается, лишь немного замедляется.
— Сколько можно говорить, это не… — начинает брюнет, но его речь обрывается, когда его осторожно прижимают к себе сильнее. Он вздыхает, слегка повернув голову, чтобы его следующие слова прозвучали разборчиво: — Пожалуй, нам обоим не хочется говорить об этом снова, да?
Грустное угуканье он растолковывает как «да, давай лучше не будем об этом сейчас говорить».
Сик снова расслабляется в чужих руках, прикрывая глаз.
«…Это всё не взаправду», — напоминает себе Фигура, отчего что-то слабо укалывает в глазах.
Сик тихо посапывает, наконец без своих привычных придирок и гордых отказов проявлять собственную «маленькость» позволяя Фигуре вот так вот прикасаться к себе по-дружески заботливо.
«Это всё нереально, и это даже не
он», — напоминает себе Фигура, отчего губы начинают подрагивать.
Мужчина готов поклясться, что слышит, как размеренно бьётся чужое сердце, что вперемешку с тихим дыханием превращается в самую лучшую музыку для любящей души. Ему не приходится прилагать усилия, чтобы услышать это всё в такой тишине, но всё же правду смертные говорят, что тот, кто наделён плохим зрением, зачастую слышит гораздо лучше, и наоборот.
— Я не хочу просыпаться.
Он не хочет просыпаться. Не сейчас. Однажды это сделать придётся, но сущности всемогущие, дайте ему хоть немного времени.
— Хочешь, я тебе расскажу про фазу длинного сна? Вдруг тебя это успокоит.
Фигура усмехается. Кажется, он недооценивал любопытство Сика к книгам в своей библиотеке.
Эх. Если бы это ещё был настоящий Сик.
Фигура снова прогоняет плохие мысли, оставляя вопрос без конкретного ответа простым мычанием в чужую макушку.
Была ли у него в жизни возможность сделать то же самое?
Как бы то ни было, им обоим сейчас хочется побыть в тишине. Хотя бы немного. Хотя бы сейчас. Хотя бы во сне.
Сик, словно прочитав его мысли, с расслабленным вздохом обнимает теснее, напоминая, что он всё равно здесь, с ним, лежит прямо на его ногах. Фигура в очередной раз отпускает свои мысли, позволяя желанной пустоте поселиться в своем сознании. Чтобы не было вокруг ничего, кроме них двоих.
Объятия становится ещё нежнее и теплее. Фигура чувствует, как Сик сам прижимается к его груди ближе, когда вновь в привычной манере проводит по его волосам.
* * *
— Я не хочу просыпаться, — шепчет Фигура, когда вокруг начинают слышаться какие-то неразборчивые шумы.
Ему кажется, его кто-то зовёт.
Нет! Нет, он не будет просыпаться! Точнее… Он не хочет просыпаться… Не сейчас.
Пожалуйста…
Сик растерянно пытается подняться, чтобы посмотреть на мужчину, но сделать этого ему не дают чужие руки, обнимающие его за спину и голову так, словно он прямо сейчас исчезнет.
— Ребята тебя ищут?
Постепенно становится тише.
Фигура бормочет что-то неразборчивое.
Сик расслабляется, но с подозрением обводит пустое белое окружение взглядом, которое слегка темнело в определённых местах по мере прорывания посторонних звуков за пределами сна.
Удивительно, что Фигура ещё не просыпается. Он так отчаянно держится за этот несчастный сон…
Ох, или не несчастный?
— Ты нужен им, Фигура, — наконец говорит Сик, когда становится абсолютно тихо.
Слышится дрожащий вдох. Руки мужчины послушно расслабляются, позволяя Сику приподняться, уперевшись руками в пол. Он поднимает голову, чтобы заглянуть Фигуре в глаза. Такие тоскливые, сожалеющие и виноватые глаза.
— Я не… — Фигура пытается спрятать взгляд, не желая признавать тот факт, что совершенно не хочет возвращаться в суровую реальность. Без
него. — Я…
— Ты
должен проснуться, Фигура.
Фигура, ничего не говоря, отчаянно смотрит в не скрытый повязкой глаз Сика.
Чёрт побери, это нечестно. Это просто несправедливо. Ещё и повязка с этими воспоминаниями, которые не Фигуру, а самого владельца мерзко и липко обнимали со спины острыми когтями на протяжении всей его чёртовой недолгой жизни, не отпуская и лишь изредка давая вдохнуть, словно замкнули какой-то рычаг внутри него. Чем Сик заслужил это всё? Чем он заслужил умереть? Чем он заслужил не увидеть столько прекрасных вещей в этой жизни? Чем он заслужил практически даже не дожить до взрослого возраста сущности? Чем он заслужил такое жестокое детство, столько всё никак не пережитых травм и эмоциональных испытаний?
Сик мог быть счастливым ребёнком. Сик мог стать здоровым взрослым. Сик мог…
Уметь чувствовать себя любимым.
Мог жить без травмирующих детских воспоминаний. Без всех своих самовоспитавшихся страхов, сомнений и предубеждений. Без постоянного чувства того, что ему нужно защищаться и отстаивать себя. Он мог бы стать таким счастливым, если бы жизнь позволила ему быть счастливым, быть настоящим собой. Не заставляла сомневаться; проходить через психологические испытания, беря ответственность за чужое благополучие и выживание на свои самые молодые плечи; бояться, стесняться, закрываться.
Никто не заслуживает проходить через те вещи, что проходят сущности сейчас. Не только Сик был тем, чьи страдания Фигура был готов взять на себя.
Но то, что это уже произошло и происходит… Это ни капельки не честно.
— Всё будет хорошо, — вопить от досады хочется ещё больше, когда добродушно улыбается брюнет. Точнее лишь его образ, потому что…
— Ты ведь даже не
он… Так ведь? — тихо спрашивает Фигура, словно сам не знает, хочет ли услышать ответ на свой вопрос.
Фигура понимает, что он спит. Что всё происходящее — плод его воображения. Того, что он хочет сейчас видеть. Того, что его воображение хочет, чтобы он видел. Того, чего ему сейчас так не хватает.
Сик меняется в лице. Он удивлённо моргает. Фигуре кажется, что он чувствует, как сквозь него от ужаса провалилось собственное сердце. И он уже ожидал, что парень его сейчас грубо оттолкнёт или плюнет прямо в лицо. Но вместо этого образ его друга смиренно приподнимает уголки губ, сожалеюще вздыхая.
— Должно быть, ты прав, — Сик присаживается на колени, перенеся вес с рук. — Однако я уверен,
он бы хотел, чтобы ты проснулся.
Чёртово воображение. Ему должно быть стыдно за то, что он говорит сейчас буквально самому себе сквозь образ умершего приятеля–
— Они ждут тебя. Ты нужен им, — увереннее произносит Сик. — Пожалуйста, проснись, Фигура.
Мужчина опускает и мотает головой, зажмурив глаза.
— Фигура, — вновь обращается образ во сне, переходя на успокаивающий шёпот. — Проснись, — Сик кладёт руку старшему на плечо и с надеждой улыбается ему. — Давай же.
Фигура набирается смелости посмотреть ему в глаз. Вот он, такой родной, знакомый и, спасибо суровой жизни, единственный глаз. Это не Сик, это всего лишь его образ, но они схожи один в один.
Вероятно, потому что самому Фигуре удалось ещё при жизни Сика узнать его слишком хорошо.
А ведь столько нового ещё могло бы быть впереди, если бы…
Сик аккуратно встряхивает мужчину за плечо, не убирая руки, будто намеренно отвлекая его от очередных болезненных мыслей.
Снова сквозь оболочку сна прорывается чей-то зов, словно из-под толщи воды.
Они оба это слышат. Сик кивает Фигуре, выражая необходимость позволить случиться тому, чего так не хочется.
Проснуться…
После долгого глядения в чужое, наполненное немой поддержкой лицо своим отчаянным взглядом, мужчина согласно, но тяжело вздыхает.
— Я столько всего хотел тебе сказать… — шепчет он, постепенно переставая бороться за сновидение.
— У
него тоже есть много вещей, о которых
он хотел бы поговорить, — младшенький убирает руку с чужого плеча.
— Когда я проснусь… Когда я вернусь… — сквозь рваные выдохи пытается Фигура подобрать нужные слова, чтобы успеть их сказать. — Я больше всего не хочу тебя разочаровать за то, что произошло…
—
Он не твой судья, и ты не
его испытуемый. Что бы ни произошло, ты никаким образом не разочаруешь
того и тех, кто
уже любит тебя. Потому что ты — это ты, слышишь? Этого всегда было достаточно.
Шум становится громче. Но Фигура не упускает ни единого слова. Под конец у него даже набираются силы всё же улыбнуться в ответ. Это была печальная улыбка, не менее печальная чем у самого Сика.
Однако была и капля счастья в этой улыбке.
— Не ругай себя из-за этого, — брюнет прикладывает руку к левой груди, как бы подразумевая себя под «этим». — Признайся себе, что это действительно то, что
он мог бы тебе сказать, будь сейчас с тобой.
Не дав Фигуре и отреагировать, Сик неожиданно тянется рукой к чужой макушке. Ввиду своего роста ему пришлось немного подтянуться и оттолкнуться другой рукой, стоящей в опоре на полу, чтобы его ладонь смогла лечь на чужие мягкие волосы. Сик нежно треплет макушку Фигуры.
Прямо как это обычно делает сам Фигура.
Фигура делал множество приятных, поддерживающих и, будем честны, столь желанных младшими сущностями вещей. Одна из них — когда он бережно трепал кого-то по волосам. Всегда аккуратно, всегда искренне. И всегда с одобрительной улыбкой на лице, что сияла светлее, чем толстые стёкла его собственных очков.
Спустя пару секунд тот догадывается склониться пониже, чтобы положение для маленького инициатора было более удобным.
Фигура отчётливо слышит собственное имя сквозь сон и даже начинает узнавать голоса.
Сик кивает ему в последний раз и заключает в обнадёживающие объятия. Хозяин сна отвечает тем же и с превеликим трудом наконец позволяет воображаемой реальности начать распадаться на рассеивающиеся крупицы, точно тлеющие угольки.
* * *
Осадок рассеявшегося сновидения делает своё дело и заставляет только-только разлепившего глаза Фигуру зажать рот ладонью, лишь бы не дать вырваться сдерживаемому изо всех сил горестному всхлипу.
