Зов ненависти

♪ VNV Nation-Illusion (Instrumental) ♪

      Я давно принял то, что меня околдовали. Смирился с этим.       Продолжая разрушать свою жизнь во имя этого проклятья.       И сейчас, наблюдая, как она поднималась по ступеням храма Первозданного, всё, что я мог — это следовать за ней, точно измученный жаждой путник, оставленный умирать в пожаре пустыни. Всё, что мне было дозволено самим собой — это наблюдать, как от ветра и шагов юбка её длинного платья играла миражом на солнце, ранящим мой взгляд, который не желал смотреть и всё же не мог насытиться каждым движением, пробираясь по ненавистным изгибам. Заставляя раздирать самого себя изнутри за каждую порочную мысль, за каждое знание о её жизни, за каждое воспоминание о её образе.       Проклятье — это то, чем она являлась для моей души. Я знаю это. Чувствую. И оно вынуждало меня идти следом, словно это я был той тенью, что отбрасывал её силуэт. С каждым шагом я всё больше не понимал, что именно она хотела найти в этом соборе. Невыносимым было любое из предположений. Какие коварные планы она вынашивала? Что замышляла? Меня бил изнутри неоспоримый факт того, что именно я непременно буду тем, кто вычислит все хитросплетения её планов и также тем, кто не даст им случиться, разрушит все её грязные дела и даже её саму, если потребуется. Я молился лишь о том, чтобы мне хватило силы духа справиться с проклятьем и в нужный час довести дело до конца.       Лишь бы хватило…       Тяжелый воздух витающих благовоний привычно душил. Или же это душили терзания внутри меня. Я уже давно перестал замечать разницу. И сейчас, стоя во тьме давящего сверху нефа собора, я так явственно ощущал и даже видел, как свет Первозданного касался лишь её одну, пробиваясь сквозь витраж, боязливо избегая всех и вся, но предательски лаская её щёки. Я не мог поверить своим глазам, что она станет воплощением этого света — здесь, прямо в храме, в Его святыне. В то время, как я — правая рука справедливости, слуга порядка и мудрости — был блёклым призраком среди колонн, сливался с серыми стенами здания, точно бесчувственная статуя, всё что было внутри которой — лишь холод и всепоглощающая тьма. Я ожидал, что буду продолжением Его света, дланью самого Провидения. Но, кажется, я совсем заплутал. И этим светом вдруг сейчас стала она, украв последнее, что было моим. Ничего не оставив мне. Столь всеобъемлющим было её колдовство, её власть надо мной.       Я вдруг узрел — она исповедовалась. Самозабвенно. Вслух. Горячо и яростно требуя справедливости у Первозданного. Поражая меня окончательно. Она сжимала кулаки до побеления кожи и жмурилась так сильно, будто это могло сделать реальность иной. Я никогда не видел в ней столько страсти, жизни и злости, которые пробивались сквозь сбитое от нахлынувших слёз дыхание. Я слушал каждое слово, ловил каждый смысл, пронзающий меня её болью, которую мне захотелось прекратить. Теперь я понял, почему свет Первозданного коснулся её сегодня — Он смог принять её страдание, даже её саму. Я — никогда не познаю такой мудрости и не хочу познавать. Не хочу быть благосклонным к той, что душила меня колдовством каждый день, заставляя испытывать тот же спектр эмоций, что и сама она сейчас. Её молитва начала резать мой слух, — она вопрошала в стане своего врага о том, чтобы поменяться местами со своим покойным братом. Глупая девчонка…       Однажды я допустил мысль о том, что станет с моим проклятьем, если Эстер Кроу умрет? Тогда — моё сердце заскрипело, словно какая-то неведомая сила смяла его, как самый мягкий металл. Я всегда думал, что оно именно такое — холодное, стальное. Но, кажется, и здесь я блуждал в потемках неведения. И именно в ту минуту я понял, насколько сильно́ её влияние. И теперь, слыша эти слова из её уст, эту ересь… Я чувствовал такой гнев, такую ярость.       Как ты можешь просить об этом?       Особенно после того, что сделала со мной.       Я ненавижу тебя за это.       Но и смерти твоей боюсь так, как своей никогда бы не устрашился…       Каждое её слово, наполненное болью и скорбью, всё сильнее напоминало мне нашу первую встречу. Я видел ту же скорбь в ней, когда она тонула. Траур по самой себе. И страх. Я выучил его наизусть, ведь каждая наша встреча — его воплощение.       Так сильно ты боишься и презираешь меня.       И сейчас я ощущал от неё тот же самый страх, когда её злость отступила, оголяя потаенное чувство. Я ощущал его даже отсюда, стоя так далеко. Я видел его в каждом её нервном действии, в чертах лица, слышал в изменившемся, дрогнувшем голосе. Я на вкус мог бы ощутить то, как пугала её неизвестность, таившаяся в неясном ей будущем. Я кожей прочувствовал, как сильно ей вдруг стало неуютно.       Так зачем же тебе быть здесь, в чужой обители?       Зачем ты мучаешь себя, Эстер?       Вопрос, который терзал меня всё это время, пока я слушал её исповедь, вдруг разрешился в тот момент, как только святой отец подошел к ней со спины, сказав нечто так тихо, что я не расслышал. А она — вздрогнула от испуга и после скромно улыбнулась. Кажется, прямо сейчас моё проклятье вступило в какую-то новую силу, ведь так неукротимо оно ещё не душило моё горло ни разу, так остро не задевало мою душу. На секунду я даже побоялся, что от вспыхнувшей внутри злости я расстанусь со своей жизнью прямо здесь и сгорю в Геенне огненной, так и не успев расслышать их диалог. Но Первозданный был милостив и жесток одновременно, раз позволил мне жить и дышать, слышать и видеть каждый мелкий жест, каждое дрожание губ, каждое замирание. Я не думал, что однажды моя работа, моя способность замечать обернется против меня…       — Вы пришли сюда. Ко мне. Снова.       — Было бы слишком честолюбивым полагать, что я пришла лично к вам, а не ради молитвы.       Я слышу твою ложь в каждом слове.       Вижу в опущенном на секунду взгляде.       В румянце на ненавистно-желанных щеках…       Насколько же ты порочна, ведьма Кроу.       Как же я ненавижу за это тебя.       И как же я отчего-то ненавижу его.       И ту власть, что он возымел над тобой сейчас.       Что никогда не буду иметь я.       И я молюсь Первозданному, чтобы мне хватило самообладания сохранить бесстрастное лицо, не показать ту удушающую ярость, что я испытывал сейчас, глядя, как он, прикрываясь успокаивающим жестом, коснулся её плеча и как она затаила дыхание от этого касания. Послана ли она мне судьбой, как величайшее испытание? Я не ведаю. Но саму её отчего-то тянуло проклинать благочестивых последователей Его. Я думал, что один в этом порочном списке. Но теперь вижу, как сильно я заблуждался, как глуп я был и насколько не хотел видеть правду. Но прямо сейчас истина открывалась мне — с каждой её слезой, скатившейся по страдающему лицу, с каждой тайной полуулыбкой, подаренной тому, кто стоял позади неё, разрушив своим появлением магию света, — то единственное колдовство, что она создала под благом Создателя. Словно нарочно святой отец укрыл её образ от взора Первозданного, отнимая ту чистоту, что я пожелал увидеть в ней. Но как же я ошибался. В ней нет и никогда не было ни чистоты, ни сострадания. Иначе, она бы не применяла свою магию на нас, Его последователях, не играла бы в эти игры, не мучала бы мою душу столько времени. И вместе с тем… Мне было трудно смотреть, как уязвима она была сейчас, податлива и, несмотря на обилие ткани платья, я видел, насколько обнажена она была, показывая всю свою боль. И этот человек управлял ей, не делая почти ничего, он вызывал у неё желание говорить, раскрывать свою душу ему. Озвучивать сокровенные мысли, с надеждой ожидая ответа.       В то время как предо мной ты испытываешь лишь робость и страх.       Прикрываясь ими или же нет — неважно.       Важно лишь то, что говорят твои глаза.       И предо мной они безропотно молчат…       К своему же собственному минутному сожалению, которое я вдруг уловил, я смотрел на то, как он вновь дотронулся до её полуприкрытого плеча, будто нарочно касаясь не ткани платья, а кожи. И в глазах её я видел смирение. И только за это я уже мог бы лишить его руки. За столь наглое и отвратительное предательство заветов Первозданного. За желание и прикосновение к части самого Хаоса прямо под взором создателя.       А я — никогда не позволю себе коснуться тебя также, как это сделал он.       Ему сей жест был непозволительным по титулу, но меня останавливала моя вера.       Его же, я вижу теперь, вела затаенная страсть.       Страсть, на которую я более не мог смотреть. Не мог мучать себя, ненавидя каждую секунду, проведенную в тени, пока она делилась сокровенными чувствами своей раненной души.       За этим ли ты пришла?       Я вижу, что нет.       И не хочу больше смотреть.       Я шел прочь из храма на невероятно тяжелых ногах, слушая глухой стук ботинок и собственного сердца, спешно оборванного в безумной тишине одним лишь…       — Верховный инквизитор?       Я не хотел останавливаться, я будто бежал из этого места, зная, что она услышала тот гулкий стук трости о камень стены, которую я случайно задел. И, боже, я не ожидал, что она последует за мной. Я не хотел оборачиваться. Я не хотел видеть её лицо — то, что только что смотрело на другого с затаенным теплом и то, что будет смотреть на меня лишь с ненавистью и страхом. Как же сильно я хотел избежать этого. Хотел, пока не услышал такое страждущее и непривычное:       — Ричард…       Мне казалось, я встрепенулся так сильно от ощущения пальцев на своем локте, что она должна была заметить это волнение. И я замер, не в силах разрешить себе расстаться с этим невесомым касанием. Нехотя оборачиваясь лишь в тот момент, когда её ладонь оставила меня, отбирая тепло, подаренное на короткие секунды. Тело было настолько ватным, а в голове стучало эхом из груди, что, вероятно, вид мой был ещё более мрачным, чем обычно.       — С Вами всё в порядке? Вы бледны…       Не лги мне, что тебе есть дело до моего самочувствия.       Не лги, что я беспокою тебя.       Не лги, что ты не издеваешься надо мной.       Поняв, что не дождется моего ответа, она продолжила говорить.       — Я лишь хотела поблагодарить Вас, Ричард.       Я не нашел ни одного слова внутри самого себя, а потому лишь вопросительно смотрел на неё, не понимая этой очередной уловки. Вновь поддаваясь горьким чарам, будто бы всё же достигнув оазиса, за которым я, похоже, и шёл в этот храм.       — За то, что Вы помогли поэту. Я знаю, это были Вы. Спасибо…       Впервые я не наблюдал страха и равнодушия на её лице. Впервые видел тепло в этом взгляде. Я потерялся. Ожидал чего угодно, но не этого. Не вновь случившегося касания к моей руке в благодарном жесте. Не блеска устремленных ко мне глаз. Не улыбки, адресованной мне, которую снова обволок тонкий луч света, пробившийся сквозь витраж и тернии деревьев за окном. Не жаждал услышать нежность в тишине её голоса, а теперь не мог им более насытиться.       — Я не помогал. Лишь делал свою работу.       Не знаю, почему я решил соврать. Вероятно, в попытке снять с себя этот морок. Но она лишь усмехнулась мне в лицо, будто бы знала больше, чем должна была знать. Будто мои слова не убедили её, да и вовсе не значили ничего. Она опустила взгляд в пол, как провинившееся создание, выдохнув ощутимо громко в пустоте собора и снова решительно посмотрела мне прямо в глаза. Вновь без страха. А я всё ждал чего-то, не мог уйти. Боролся с самим собой, но тело не слушалось, попавшись в сети её чар. Словно я искал что-то в этих глазах напротив. И нашел — в покрасневших веках, в едва заметно смазанном макияже, в неестественном блеске, в воспоминаниях о слишком холодных пальцах и том надрыве, с которым она молилась, лишь бы не оставаться в этом мире одной.       — Вы не должны молить о своей смерти вместо брата, мисс Кроу. Такой обмен невозможен. Первозданный не даст вам умереть.       Не знаю, зачем я сказал это. Но её одинокий вид подействовал на меня так, будто это стало моей личной бедой. Кажется, она корнями вросла в меня через своё колдовство. Надрывный вздох заставил задрожать её голос, сбившийся от нахлынувших чувств и удивления.       — Но что, если я не верю в Первозданного?       Она смотрела на меня с мольбой, будто бы я мог дать ей утешение. Во мне не было его. Никогда не было. Тем более не было для неё. Но этот свет витража, озарявший её облик напомнил мне о благосклонности Первозданного. И о том, что я — его слуга.       — Тогда я буду тем, кто исполнит его волю.       Я не мог больше смотреть на неё. Не мог выносить действия проклятья, будучи так близко. Моя выдержка поддавалась сомнению с каждой проведенной рядом секундой. Все, что оставалось и чего я желал — покинуть это место, покинуть её, вновь возвращаясь в пустыню, лишая себя даже мысли о том, чтобы коснуться оазиса, пойти на эту сделку с совестью против собственной воли.       Я не поддамся проклятью.       Не сегодня.       Кажется, она хотела сказать что-то мне вслед. Но я позволил ей поймать в свою ловушку лишь пустоту…