Эскапада

      Вино давно перестало чувствоваться на языке — вкус пропал, остался лишь горький осадок от косточек винограда, так неаккуратно брошенных в его чан. Может, специально. В конце концов, у него было предостаточно врагов на Олимпе.       По ощущениям, Антропос проживал свою не первую блаженную вечность, пусть он и знал, что был рожден лишь единожды. Или его мать, Коронида, соврала ему. Он не был уверен. В конце концов, она была лгуньей, раз попалась на измене с человеческим мужчиной, когда имела в мужьях, вероятно, лучшего бога среди всех ныне живущих. Не то чтобы он был отличным отцом, ибо Антропос и Асклепий, его брат близнец, мариновались в игнорировании последние пару веков.       Антропос выливает остатки вина в траву, надеясь, что никто этого не заметит. Он ужасно устал от этой консистенции, жидкой и временами вязкой, — когда ягоды недостаточно хорошо давили, — и уже успел возненавидеть самый популярный напиток афинян. Боги всегда предпочитали амброзии именно его. Как они умудрялись пить его неделями и не хмелеть? Ни один из их организмов не был настолько слаб, чтобы пьянеть, но от постоянного употребления мозги Антропоса могли бы окончательно завять. Он ненавидел местную еду.       Временами Антропос даже жалел, что не выходит в город с остальными, чтобы съесть что-либо помимо ягод, фруктов или нектара. Но ему хватало того, что Потосприносил с собой. Подумать только, сколько гадости брат мог запихнуть в себя.       Иногда Антропос замечал, что его напитки разнились с теми, что приносили его братьям, но это легко объяснялось его положением в местном обществе. Будь он немного более почитаем здесь, ютился бы с остальными в Митикасе как маленький прилежный божок. Но Антропос никогда туда не поднимался, ему презрения и здесь, в садах, хватило.       Он также никогда не понимал тенденции выходить в люди, где было полным полно отвратных личностей, жалких бродяг и несчастных матерей. Вот какими стали Афины в это время — пристанищем нищеты и бедствия, местом, где обосновался страх. Антропос был разочарован. На самом деле, этот город был невероятно красив, если не заглядывать за шторы напускной празднества. Ни один из этих богов не собирался этого делать, предпочитая видеть лишь счастливую сторону города, где жили аристократы и некоторые солдаты из хороших семей. Больше всего на свете Антропос не хотел присоединяться к этому представлению, где каждый врет самому себе. Судьбу сложно обмануть, бросая крашенное золото в ее глаза. Блеф — худший способ держать в своих руках народ. Как жаль, что нынешнее правительство не думало об этом.       Еще хуже, что его семья была участником этой эскапады, веселясь вместе с остальными. Подумать только, они даже выбрали себе человеческие имена, как и остальные, притворяясь гражданами, скрывая свою сущность и способности, ведя скудный образ жизни на земле, лишь изредка появляясь на Олимпе.       (На самом деле, жизнь здесь была столь же отвратна, сколь и там, среди жалких созданий, так что Антропос не имел право спорить с Асклепием, доказывающим, что он многое теряет, оставаясь здесь.)       Если бы Антропос захотел попробовать на себе маску слабака, то непременно бы спустился. Хвала Зевсу, у него все еще есть честь.       Его мерную тишину разрывает голос, доносящийся сзади него, где-то среди виноградников и бочек с ягодами.       Антропос разворачивается, чтобы увидеть бегущего в его сторону Потоса.       — Эй, брат!       Антропос откидывает голову назад, прямо на набитую хлопком подушку, думая, что совсем не соскучился по тростниковой, что люди давным давно заменили удобным аналогом. Хорошо, что некоторые удовольствия боги приносят сюда. Он массирует виски.       — Антропос, ты спишь?       Бог открывает глаза лишь слегка, чтобы увидеть лицо своего брата, чуть ли не нависающего на него сверху. Его лицо перевернуто вверх ногами, блестит на солнце от льющегося потоком со лба пота, хотя, скорее, это было из-за смуглого оттенка, особенно ярко отражающего лучи. Глаза горят восторгом и энтузиазмом, какими они были всегда в хорошие дни, да даже и в любые другие. Его брат должен был родиться богом веселья, но его участь пала на любовь и похоть. Поистине огромное упущение. Гелос был ничуть не лучше.       — Дремлю, Потос, ты чего-то хотел?       Кажется, эта фраза вновь завела брата и тот, чуть ли не искрясь от волнения, выдал:       — В городе карнавал! Такое чудо, брат, — Потос горит, излучая самые потоки света, пусть это все и было только в голове Антропоса, но, он клянется, что почти видел летящие от брата угольки, — люди словно с ума сошли, я в жизни не видел столько музыкальных инструментов!       Глупо, думает Антропос. На Олимпе всегда было предостаточно Кифар, арф и прочей чуши, которая забивала его бедные уши. Потос столько раз посещал людские карнавалы, что уже не должен был удивляться любому празднеству. К сожалению, его брат был чересчур впечатлительным.       — По какому поводу на этот раз?       — Акцийские игры!       Антропос прикрывает глаза рукой. Этот фестиваль проходил такое огромное множество раз, что Потос мог бы и привыкнуть. В чем был интерес смотреть на кучу людей, рвущих свои мышцы ради золотой, или покрашенной бронзовой, медали? Последствий было куда больше, чем результата. Антропос никогда не поймет людей.       — Ты должен сходить со мной в следующий раз, брат!       — Нет.       Потос расстроено стонет, валясь на подушки возле Антропоса.       — Прошу, хоть разочек, — он переворачивается на живот, подкладывая ладони под подбородок, — чего тебе стоит? Мы уже даже имя тебе придумали, всего на полчаса!       Эндрю хмурится, кидая подушкой ему в лицо, и поджимает другую себе под голову.       — Ты знаешь, почему. И кто это — мы?       — Я, Астарта, Эпиона… — он собирается продолжить список, но блондин его прерывает.       — Эпиона? А она что с вами делала?       Потос поднимает бровь непонимающе.       — Ну, она была с Асклепием, так что присоединилась к нам на карнавале. Было бы так здорово, будь ты там с нами.       Антропос шумно выдыхает, закрывая глаза. Он так и знал, что Эпиона продолжала кружить возле его брата близнеца, но никак не мог понять, почему тот ее не останавливает. Эпиона — богиня, облегчающая боль, — только и делала, что плакала по людским страданиям и тратила свои силы и время на больницы. Она наивна, глупа и эмоциональна. К сожалению, Асклепий разделял ее желание помогать людям. Он уже дал им знания о медицине, так зачем же лечить их лично? Брат никогда не был тем, кто тратит время попусту, но тем ни менее постоянно бежал в людской мир в качестве лекаря, используя фальшивое имя — Аарон. Мог ли кто-то разглядеть в скудно одетом лекаре без фамилии неповторимого бога врачевания? Антропосу казалось это странным.       — Только не злись, брат. Она хорошая, — Потос слишком наигранно надувает губы, расправляет ткани на своем теле, вероятно, купленные у людей за людские деньги, сделанные людскими руками с помощью людских традиций. Так много человеческого, что Антропоса тошнило. — правда. Недавно спасла маленькую девочку! Бедолага попала в лапы бурого медведя, если бы не Эпиона…       Антропос фыркает.       — То ее бы вылечили лекари. Или она бы умерла. Одно из двух, мне все равно, что с ней случилось в итоге.       Когда Антропос поворачивает голову, его киаф снова полон, а маленькая бочка становится беднее на четверть. Он раздраженно смотрит в плавающие косточки. Потос заглядывает за его плечо.       — Ты пьешь это скучное вино? В столице есть Робола, тебе бы оно понравилось.       Антропос однозначно мычит. Конечно, ему бы понравилось, будь у него желание травиться этой гадостью. Ему и собственное вино не по нраву, что ему напитки людей?       — Ты пришел изводить меня?       — Нет, что ты? Карнавал, помнишь? Хочу сходить с тобой!       Антропос массирует виски.       — Нет — это нет. Это не да. Это не «я подумаю». Это нет, Потос, нет.       Потос наигранно надувает губы и складывает руки на груди.       — Очень зря. Там такие танцоры!       Потос начинает перечислять все преимущества, забывая про недостатки, выхода в люди, начиная с вкусных блюд и веселых игр, заканчивая оголенными мужчинами тут и там. Разумеется, он не мог упустить это.       — Ты должен перестать быть скрягой. Даже Кевин вышел!       Антропос поднимает бровь.       — Кто такой Кевин?       Потос выглядит, словно съел кислый лимон.       — Человеческое имя Ареса! Я уже говорил, ну, Антропос!       Арес. Ну разумеется. Пожалуй, единственной слабостью этого жалкого существа, кроме атлетики и битв, был алкоголь. А в Афинах он был одним из лучших, так как он мог устоять? Арес — Кевин, хотя, Антропос был уверен, за него имя выбирало его самолюбие — целыми днями докучал ему, а в последнее время пропал. В том, что он проводит дни с людьми, был смысл. Куда же он еще мог тратить энергию?       — Мне это неинтересно.       — И твое новое имя тоже? Тебя будут звать Эндрю! Очень тебе подходит!       Эндрю… Глупость. Оно точно греческое?       Он произносит свои мысли вслух.       — В этом весь смысл. Как иначе мы объясним людям, откуда мы свалились к ним?       Ладно, думал Антропос. Его брат не был так глуп, если идея принадлежала ему. Но Английские имена? Антропос даже не знает, какие у этих стран отношения.       — Потос, мне это неинтересно.       — Гм. Как скажешь.       Он разворачивается в сторону виноградников, чтобы наконец вернуться к празднованию, но на секунду тормозит.       — Если вдруг захочешь, найди меня в Афинах, хорошо? Говори, что ты родственник Ники, тебя сразу поймут!       Он уходит, оставляя Антропоса одного с полупустой бочкой вина. И когда она только успела закончиться?       ***       Антропос чувствует импульсы в голове, но старается их игнорировать.       Это не могло быть тем, о чем он подумал, верно? Он все еще лежит на своих подушках, все еще считает облака и пьет вино, как и делал вчера, как делает сейчас и будет делать следующие тысячелетия, потому что другой работы у него не было. А сейчас она появилась.       Он не чувствовал этого так давно, что и не сразу узнал. Легкая вибрация висков, необъяснимые звуки, на которые реагирует только он, и теплое чувство в душе, появляющееся само собой. Духовная пища. Зевс его побери.       Антропос переворачивается на живот, зажимает уши ладонями, но шум никуда не девается. Он до безумия приятный, каким и должен быть звук человеческих исповедей, мягкий, расплывающийся. Антропос и забыл, как это бывает приятно.       В отличие от остальных, он — бог неумолимый смерти. Неотвратимой гибели. Разумеется, никто не думал о том, что он приносит смерть лишь тем, кто о ней просит. В какой то мере, он такой же добродетель, как и его друзья. Он не виноват в том, что его образ извратили во что-то страшное. Бог, ассоциирующийся со смертью, никогда не получит своих подопечных. Никогда не услышит людских голосов, не почувствует импульсов в ушах, не спустится на землю, чтобы исполнить волю просящего.       Времена, когда люди ценили его труд, были так давно, что никто о нем и не вспомнит сейчас. А если и вспомнит, то только недобрым словом.       Кто решил взывать к нему сейчас? Антропос мечется между безумным интересом и раздражением от навалившейся работы. Он глубоко засел в раздумьях, сжимая края своих одеяний. Каков шанс, что это не проделки глупых и храбрых ребятишек? Пусть даже такого и не было раньше.       Его голова почти раскалывается, но это так граничит с удовольствием, что Антропос не может не дергать свои светлые кудри.       Кто молится ему сейчас? Разве люди все еще помнят, кто он такой?       Умоляю, я призываю тебя, Антропос, освободи меня.       Антропос жмурится от рвущих его перепонки молитв. Освободить… Он почти смеется вслух от этого. Кто-то из людей еще знает, что он дарует освобождение тем, кто об этом просит?       Ладно, черт, хорошо.       Антропос направляет давно забытые силы в голову, ослабляя давление, чтобы голос взывающего стих, но он настолько наполнен мольбой, что это выходит не сразу. Юноша, кричащий в его ушах, продолжает умолять. Антропос шумно выдыхает. Если он не спустится, чтобы помочь, это не прекратится, сколько бы он не останавливал это силами. Бесполезно, пока человек жив.       Антропос выдыхает, садясь на колени на подушках, массируя виски.       Хорошо, Антропос собирается сделать то, чего не поворачивал уже несколько тысяч лет.       Он спустится на землю и взглянет в лицо человеку, вздумавшему быть таким храбрым.

***

      И Антропос очень хорошо постарался.       Ему пришлось расстаться со своим хитоном, вместо него надев что-то из вещей своего кузена. Лазать по его вещам — последнее, что ему хотелось бы, но люди не отреагировали бы спокойно на пришедшего к ним человека в дорогой одежде, — а одежда богов была именно такой, сделанной из лучшей ткани Олимпа — что всегда вызывало бешеную реакцию нижних слоев Афин.       Это был экзомис с громадным темным плащом, прикрывающим чересчур открытые участки кожи. Откуда у афинян такая тяга к обнажению?       Антропос думал, что не должен выделяться в этом, но взгляды людей бросались на него слишком часто. Это было из-за его цвета волос? Здесь, в Греции, редко можно было встретить кого с не черными волосами и, тем более, не темными глазами. Должно быть, Антропос произвел здесь настоящий резонанс своими светлыми волосами и золотыми глазами. Люди здесь не знают, что такое минимальное уважение к иностранным гостям?       Воспоминания Антропоса ничуть не стираются с годами и это, пожалуй, главное его преимущество сейчас, потому что достаточно многое в Афинах поменялось с последнего его пришествия. Во-первых, это громадные здания, которых раньше не было. Во-вторых, вообще наличие новых улиц, где он не мог ориентироваться. Но даже эти факты не могли запутать Антропоса, потому что лес все еще был главным его компасом.       Здесь, среди эвкалиптовых и березовых рощ, он мог бродить даже с закрытыми глазами и добраться туда, куда ему нужно.       Но с нахождением своего алтаря у него были некоторые проблемы. Его воздвигнули, наверное, еще раньше чем сами Афины, потому он с легкостью мог оказаться парочкой камней с его именем. Но этого было достаточно, чтобы чья-то мольба достигла его, будучи достаточно сильной, чтобы пробить слои облаков.       Антропос бредет по заросшей тропинке, ориентируясь лишь по мху на деревьях, смутно вспоминая, что алтарь находится на севере, и вскоре видит его.       Удивительно чистый камень, оказавшийся куда крепче, покрытый растениями и почти уничтоженный, но ровный и лишь немного ниже, чем в прошлом тысячелетии, с извилистым «Антропос» на нем.       А перед ним, скорчившись в подобие улиточного панциря, лежит юноша.       Должно быть, взывающий, но его явно бессознательное состояние легко объясняло, почему шум в ушах Антропоса прекратился.       Антропос шумно выдыхает. И как человек объяснит ему, почему молится, если он уже мертв? С огромным раздражением, бог подходит ближе, грубо переворачивая юношу на спину, прямо в огромную кучу грязи, где он сидел до этого, но это последнее, что может его волновать.       Лицо загорелое, но сейчас оно кажется больше красным, чем золотистым. Веснушки почти поблекли на нем, лишь крапинками у носа выдавая свое присутствие. Волосы грязно-коричневые, глаза, дрожащие, закрыты, ресницы грязные, но в некоторых местах светлые. Антропос хмурится. Грудь человека медленно вздымается, будто бы он вот-вот испустит последний выдох, а веки трепещут, так что у блондина есть шанс узнать ответы на свои вопросы.       Хмурясь, Антропос старается поднять бессознательное тело на свои плечи. Он не обращает внимания, что его одежда теперь испачкалась, — в любом случае, она принадлежит Потосу, а не ему, — аккуратно вскидывает парня, как перышко, чтобы удобнее опустить его руки на свою шею, заодно прихватывая лежащую рядом сумку.       О, этому засранцу лучше выдать ему все.       Он идет пару минут, прежде чем впереди появляется подобие заброшенной лачуги, заросшей настолько, что без должного внимания ее и не разглядеть.       Антропос надеется, что там никого нет, а после втаскивает парня внутрь, вместе с его ничтожным количеством вещей, рассматривая дом изнутри. Это не было что-то особое, а скорее жилище, покинутое в спешке, потому что большинство вещей раскиданы по всему полу, некоторые куски соломенной крыши валялись повсюду. Не самое лучшее состояние, но этот парень, находящийся на волоске от смерти, не смог бы возразить.       Антропос кидает его на твердую кровать с тонким слоем одеяла на ней, рассматривая все повреждения, и приходит к выводу, что ничего серьезного у него не было. Температура, судя по горящему лбу, не больше нормы. Но это может убить его, кто знает, сколько он лежал на сырой земле, пока бог не нашел его?       Антропос исследует остальные комнаты, в надежде найти что-то полезное, чтобы спасти его, но единственное из медикаментов — это шмоток бинтов, странная жидкость в банке и набор полотенец отвратительного качества. После он находит таз, ведро возле него и думает, что принимает худшее решение.       Антропос относит таз с водой к парню, борясь с желанием перевернуть его на спящего целиком, проверяет, что вода недостаточно ледяная, чтобы добить его, и принимается за дело. Одежда на юноше не больше, чем куча рваных грязных тряпок, криво связанных между собой поясом, так что снять их не является проблемой. У Антропоса нет никаких предрассудков, касаемо чужих тел и органов, у него нет стеснения, каких либо желаний(обычно) и противоречий, поэтому он быстро избавляется от ткани. Бросает лишь мимолетный взгляд на россыпь белесых шрамов только из-за интереса, особенно задерживаясь на длинном ожоге от раскаленного железа. Антропос протирает его тело мокрой тряпкой, стирая пот и грязь, моет лицо, обнаруживая немного запекшейся крови и следы от ногтей, и, наконец, переходит к волосам. Они оказываются темно-рыжими на корнях, но на кончиках это все еще каштановый, такой пятнистый, что сразу раскрывает намерение владельца скрыть настоящий цвет волос краской плохого качества. Может, самодельной.       Антропос кладет мокрое полотенце ему на лоб, в подмышечные впадины, в паховую область и подколенную часть, намереваясь менять их некоторое время.       Он на секунду задумывается, почему вообще это делает, но его бесконечная скука и желание развлечься всегда вовремя напоминает ему о причинах всех рисков.       Антропос находит подобие чистой одежды, укутывая в нее парня, и садится, ожидая, пока тот очнется.       Он надеется, что это будет стоит всех его мучений. В конце концов, это все ради ответов, да?

***

      Нил просыпается в своей комнате, в которой он жил с матерью последние несколько месяцев, прежде чем хворь победила ее организм и он сжег ее, чтобы замести следы. Это точно было их жалкое жилище, которое они нашли посреди леса и заплатили некоторым людям, чтобы оставаться незамеченными. Только Нил больше не чувствует кома в горле и уничтожающей боли в голове, а кругом не было грязи и крови под ногтями. Он был вполне чистым, с небольшим дискомфортом в конечностях, но в основном в порядке, что было так впервые за некоторое время.       Борясь с болью, Нил поднимается на локтях и с его лба на грудь падает нечто мокрое, напоминающее его набор тканевых полотенец. Он недоумевает.       — Очнулся? Много же времени тебе понадобилось.       Нил подпрыгивает от неожиданности, когда мужской голос раздается сбоку, и сразу в панике ныряет ладонями под свою тонкую подушку, где он обычно хранил оружие.       — Не ищи, я забрал его. Видимо, не зря.       Нил жмется к стене позади, подминая колени под себя так, чтобы в любой момент заиметь шанс броситься вбок, и хмурится.       О, отлично. Незнакомый мужчина в его доме, а оружие у него конфисковали. Скоро Нил будет мертв.       — Не хочешь сказать мне спасибо? Я вытащил твою задницу из огромной лужи в лесу, а сейчас там ужасный ливень.       Нил скрипит зубами. Паника подбирается почти неощутимо.       — Кто ты?       Мужчина — скорее парень, но Нил не может быть уверен в его возрасте — задумывается на секунду.       — Меня зовут Эндрю.       Это абсолютно ничего не дает Нилу, но он медленно кивает. Эндрю не выглядит преступником, но вы никогда не можете быть уверены, когда это касается незнакомых мужчин в вашем доме. Он светловолосый и кареглазый, следовательно, тоже не из этих краев. Может, откуда то издалека, ведь Нил никогда прежде не видел его в городе. Одет он достаточно хорошо, чтобы не бродить в таких местах, вроде этого. Эндрю наверняка пробрался сюда специально.       — Что ты делаешь в моем доме?       — Помимо твоего спасения? В общем-то, ничего особенного.       Нил скалится.       — Что ты со мной сделал?       Нил видит, как Эндрю разминает переносицу двумя пальцами, собирая все свои силы в одном вдохе. Он выглядит очень уставшим. Нил вздрагивает каждый раз, когда видит шевеление.       — Ты глухой или просто идиот? Я уже сказал тебе, — начинает он, но когда лицо Нила ничего, кроме злобы, не выражает, продолжает, — я шел по лесу, услышал, как ты молишься, подошел, а ты уже без сознания. Притащил тебя сюда, вымыл и одел. Достаточно подробно?       Нил кидает испуганный взгляд вниз, замечая, что он совершенно в другой, чистой одежде. Незнакомец видел его шрамы. Он видел его голым и, блять, трогал его.       Кровь Нила закипает в голове, он скалится вновь.       — Я не стану говорить тебе спасибо. Убирайся.       Он не ожидает увидеть на лице Эндрю усмешку.       — Я и не прошу тебя. Но ты действительно выгонишь меня на улицу? Не жалко?       — Ни капли.       Лицо визави принимает выражение, будто бы он ни капли не расстроен, а ожидал такое услышать. Словно читал его мысли и действия наперед.       — Уверен, что сможешь выгнать меня, если я откажусь?       Нил начинает беситься от его манеры общения, состоящей из постоянных вопросов.       — Что ты хочешь?       Он хищно улыбается.       — Правды.       Нил поднимает бровь. Эндрю Продолжает.       — Расскажи мне, почему так отчаянно молился Богу смерти. Ты что, не знаешь, что он наведет на тебя проклятие?       Нил почти смеется вслух. Он видел много фанатиков, уверенных, что Антропос может убить весь их род, но и не думал, что встретит такого лично.       — С чего это вдруг? Антропос убивает лишь тех, кто об этом просит. Это добродетель.       Что-то меняется в глазах, но он не придает этому внимания.       — И зачем же ты просил его?       Нил хмурится.       — Проваливай из моего дома.       — Я нигде не видел таблички с твоим именем, — он наигранно оглядывается и пожимает плечами. — кстати, как тебя зовут?       Рыжий пододвигается к краю, чтобы постараться отыскать свои клинки где-то на полу, но бледная рука его тормозит.       — Скажи мне свое имя. Я ведь сказал тебе свое?       Рука Нила дергается в сторону голени, где тугим бинтом он всегда привязывал дополнительные лезвия, но сейчас его встретила лишь голая кожа.       — Его тоже нет. У тебя везде есть оружие, юноша? А родители не ругают?       Нил сжимает челюсть. Он оказался в безвыходной ситуации. Парень, ворвавшийся в его дом, зачем то спасший его от ливня и обезоруживший, спрашивает его имя. Голос матери в голове кричал бежать, нестись подальше отсюда, покуда его собственные ноги не превратятся в голое мясо.       — Нет.       — Неужели сирота?       Эндрю видит его заминку и улыбается, потому что попал в точку.       — Почему ты хочешь умереть?       — Что ты делал в лесу?       Блондин хмурится.       — Не отвечай вопросом на вопрос. Я гулял.       — Никого не интересует этот лес.       — Кроме меня и тебя, да?       Паника Нила все еще с ним, но расслабленная поза человека напротив позволяет поверить, что у него все еще есть шансы сбежать. Использовать эффект неожиданности и рвануть к двери? Порвать скотч на разбитом окне и выпрыгнуть? Усталые конечности скулят каждый раз, когда он думает о беге, но голова не может не рассчитывать пути отхода.       — Мне нравится здешняя природа, — продолжает незнакомец, закинув ногу на ногу, и Нил замечает, что его бедра такие же бледные, как и руки с лицом. Совершенно точно не здешний, и об этом свидетельствует не только цвет волос. Все жители Афин загорелые, погода не позволяла выглядит иначе.       — Ты не из Афин?       — Бинго. Но ты прав лишь наполовину. Бери выше.       Нил задумывается.       — Македония?       Незнакомец не выглядит впечатленным. Действительно, каков шанс, что они прибыли из одного места?       — Бери выше географически.       — Выше Греции? Олимп?       Эндрю кивает.       — Ты живешь на горе?       — Да, я и моя семья.       Нил отодвигается от стены окончательно, позволяя своим ногам свисать с кровати, и их с парнем разделяет чуть меньше полуметра.       — Я Нил.       Он все еще не доверяет Эндрю, — у него просто нет причин для этого, — но его имя не станет проблемой. Уже скоро оно заменится другим. И если бы блондин хотел, никакое незнание не спасло бы Нила от скорой смерти.       — Видишь? Не так сложно быть вежливым, Нил.       Нил хмыкает. Он все еще беспокоится из-за отсутствия оружия и нахождения чужака в своем жилище, но сейчас, когда преступник выглядит слегка расслабленным и разговоренным, у него есть шанс выторговать побег. Он нацепляет на лицо улыбку, пока внутри дрожит, чтобы ослабить его бдительность.       — И что же тебе нужно, Эндрю?       — Я уже говорил тебе.       — Правда? Ты спас меня, чтобы узнать, почему я хотел умереть?       — Больше не хочешь?       — Нет.       Нил не лжет. Не то чтобы тогда это было его полностью разумным решением. Ведь он только что похоронил кости своей матери, на кривых ногах добрел до рощи, а затем увидел алтарь. Разумеется, его отчаянный мозг вспомнил легенды матери о греческих богах, в том числе и о боге неумолимый смерти. Ничего больше не он хотел в тот миг. На руках Нила все еще был пепел и грязь с ее могилы, голова гудела вместе с ногами, а в мыслях ничего кроме желания исчезнуть и не было.       — Почему?       — Я был в состоянии аффекта.       — После чего?       Нил хмурится.       — Почему я должен отвечать тебе? Я уже говорил тебе, уходи.       Лицо блондина искривляется в раздражении.       — Давай сыграем в правду? Ты мне одну, я тебе.       — Нет.       Эндрю шумно выдыхает и потирает переносицу.       Нил чувствует, как от голода скручивает его желудок, а затем вспоминает, как давно ел последний раз. Во время бегства с его матерью, они могли днями не есть, живя на одной речной воде и семенах. Сейчас, имея лишь скромные знания в области съедобных ягод, Нил не смог бы прокормить себя. Была бы его мама здесь…       То выбила бы из него всю дурь за то, что он впустил незнакомца в дом. А Эндрю был бы уже мертв. Мэри всегда нашла бы что-то, благодаря чему они могли бы прожить еще парочку голодных дней. Но сейчас ее нет.       — Принеси мне еды и я отвечу тебе, — заявляет Нил, щурясь на парня, пытаясь разглядеть его реакцию. Брови визави бесшумно поднимаются.       — Хорошо.       Он, на удивление, быстро соглашается, а Нил чуть поднимает уголки губ.       Отлично, Эндрю выйдет из дома за едой, а Нил схватит свою сумку, основные легкие вещи и даст деру подальше отсюда. Когда блондин вернётся, Нил уже убежит достаточно далеко, чтобы найти другое убежище. С его самочувствием он успеет добежать до ближайшего поселения, украсть немного еды и продолжить путь. В следующем, может быть, он успеет немного передохнуть.       — Но ты пойдешь со мной.       Нил расширяет глаза. Нет, это в его планы не входило.       — Зачем? Используй свои деньги, если хочешь правды, я тебе там не понадоблюсь.       Издевательское выражение появляется на лице Эндрю и Нил соединяет брови посередине.       — Чтобы ты сбежал через окно сразу, как я выйду за порог?       Черт.       — Это глупо, я все еще себя плохо чувствую, не смогу бежать, — что правда, но плохое самочувствие никогда не останавливало его и Мэри от побегов, — ты легко поймаешь меня.       — Лжец. Легкий кашель не помешает тебе удрать, бегунок.       Нил хмурится.       — Зачем тебе…       — Я уже несколько раз говорил, Нил. И почему все люди такие невнимательные? Какие же трудные, — бубнит себе под нос Эндрю, поднимаясь с табурета, — вставай, Нил, пора на выход. Ты же хочешь есть?       Нил хочет покачать головой, но его живот предательски стонет на всю хижину. Парень багровеет.       — То-то же. Подъем.       — Куда?       Эндрю расправляет губы в легкой улыбке.       — Мы отправляемся на карнавал.