***
Громкие биты, которые вонзались в уши, как множество маленьких иголок, доставляли наслаждение каждому подростку из толпы. Это было словно нечто целое, единый организм, который двигался в ритм музыки. Россия не для грустных, а для тех, кто умеет находить кайф даже там, где его нет. Остальные не выживают. Вокруг множество лиц, людей, которые умели выражать себя через внешний вид, даже если родители были против. Модные кроссовки топтали пол, алкоголь разливался, волосы путались, а музыка была все громче и громче, но этим все и наслаждались. Свобода, которая продлится до утра, но не дольше. Для самых смелых, для тех, кто не тухнет в серых многоэтажках, не думает только об оценках, домашней работе и экзаменах. Это та самая эра рэйва, которая вдохновляла каждого, кто жил в этой «грустной» стране. Рома любил это все. Он понимал, что, возсожно, хорошим это не обернется, но ему нравилось чувствовать фальшивую свободу среди громкой музыки, наркотиков и пьяных людей. Он был тем, кому это заменяло жизнь. Тем, кто только в такой среде мог быть самим собой. «Конверсы» топтали чужие «джорданы», но Покровскому было наплевать. Он лишь двигался в темпе «Евродэнс’а», пока перед глазами все плыло. Переживать надо было лишь о двух вещах: как бы кого-то не вырвало на него, и как бы этим кем-то не стал сам Рома. Но пока новая футболка была чистая, а видимых угроз не было, оставалось только наслаждаться, не думая ни о чем. До тех пор, пока кайф не прервала едва уловимая вибрация телефона. Протиснуться сквозь толпу было очень тяжело, но все же получилось (хотя и не без громких ругательств). На пути был туалет. Кажется, это было лучшим и самым тихим местом там. В кабинках никого, кроме какой-то пары, которая очень громко целовалась. Во всяком случае Покровский надеялся, что просто целовалась. Он зашел в самую дальнюю кабинку и закрыл за собой дверь на замок, опираясь ногами в нее. Из карманов мешковатых шатнов с тремя полосками показалась электронка, которую Рома сразу же достал. С шипящим звуком он затянулся, прикрыв глаза в ожидании. Виски начинали неприятно пульсировать. Лишь спустя еще несколько затяжек он услышал, как ручку от двери дергают со всех сил, создавая неприятный шум. Покровский спокойно опустил ноги и потянул замок. Дверь открылась, а напротив оказался немного лохматый русый парень в лонгсливе «сипишке»и мешковатых черных джинсах. Его взгляд как обычно был мутным и непробиваемым, словно минуту назад он увидел что-то, что убило его изнутри. Но так было всегда. Этот взгляд был своего рода побочным эффектом, который был с ним с самого их знакомства. Это уже даже не пугало, скорее завораживало. От парня пахло травкой, спокойствием и стиральным порошком. Запах, который умиротворял Рому, давал понять, что все хорошо. Потому что вдвоем всегда было и будет легче. Потому что эта компания — самая комфортная для него. — Пиздец, как же тут воняет, — ровным и тихим голосом проговорил юноша. Покровский хрипло рассмеялся. — Да, как будто тут обосралось человек сто, — он закатил глаза, улыбаясь, — как дела? — Как обычно, — парень прошел в кабинку, закрывая за собой дверь за замок, а после облокотился на нее спиной. Слава Потемкин. Единственный человек, с которым у Ромы было стопроцентное понимание. И, наверное, единственный человек, который для Ромы был тем, кто действительно имел право жаловаться на жизнь. Но он этого не делал. Он лишь молчал, курил траву и следил за тем, чтобы Покровский не наделал чего-то плохого. А Рома в свою очередь следил за тем, чтобы Слава принимал вовремя свои таблетки. Вполне себе взаимовыгодно. Если бы Славы не было, то Рома, наверное, не смог бы выжить. И наоборот. Они как будто связаны прочным канатом, состоящим из артерий и вен. И если бы их хоть кто-то попробовал разъединить, то ему бы явно не поздровилось. У них не было романтики в отношениях, они не встречались и, кажется, не думали об этом, но они были платонически влюблены друг в друга и это явно чувствовалось. Потемкин достал криво свернутый косяк и поджег его, пока снаружи все еще доносилась громкая музыка, а в одной из кабинок наслаждалась друг-другом какая-то пара. Он затянулся и протянул его Роме, а тот ловко схватил его двумя дрожащими пальцами. — Тут так шумно и противно, — задумчиво сказал Слава. — Да, но наверное в этом и смысл. Мне нравится, — Рома сделал паузу, затягиваясь, а после продолжил, — Если бы не школа, я бы остался здесь еще на несколько часов. Мне кажется, тут даже можно познакомиться с кем-то достойным. — Тебе оно надо? — Почему нет? Потемкин промолчал. Он был абсолютно асоциальным человеком. Иногда Покровский удивлялся тому, что он в целом дружит хотя бы с ним. Хотя Рома был явно не из людей, легких в общении. Но он любил тот факт, что он стал особенным хотя бы для кого-то, хотя бы одним исключением из правил. Это было тем еще наслаждением. — У тебя есть деньги на проезд? Рома протянул косяк обратно и вывернул карманы. Помимо телефона и электронки в них ничего не было. — Нет, но. — Покровский достал из-под черного чехла телефона маленький зип-лок пакет с тремя «ешками», — может удастся кому-то присунуть их. Слава кивнул. — Идем быстрее. Я хочу домой. Рома поднялся, и вышел из кабинки, а Потемкин кинул окурок в унитаз и смыл его.***
Покровский никогда не хотел обратно домой. Он был готов остаться где угодно, переночевать на улице, на крыше, но не дома. Дом для него был чем-то чужим, одолжением, местом, которое не желает его принимать. Но выбора больше не было. Больше всего он мечтал уйти из этого дома. Уйти из этой квартиры, уйти от отца, уйти от подростковых проблем. Найти то место, где его будут любить любым, где он может быть самим собой. Но эта мечта казалась ему той мечтой, которой не суждено сбыться. Хотя Слава старался убедить его в обратном. Поездки домой на ночном автобусе всегда казались ему чем-то таинственно романтичным. Тем, что всаживается глубоко в сердце и не выходит оттуда. Тем, что вызывает некоторую приятную дрожь в теле. Сидеть вдвоем, слушать музыку через проводные наушники, обмотанные изолентой, смотреть в окно на ночной город, который едва освещают фонари. Смотреть на пустынные улицы, на людей, думать о том, что у каждого из них своя история. Свои причины на то, чтобы находиться на улицы в такое позднее время. Иногда в такие моменты Рома задумывался над тем, что, возможно, ему и нравится так жить. Жить ночными рэйвами, вписками. Иметь лишь одного друга, но близкого до невозможности. Для него сама любовь была чем-то табуированным, чем-то, что явно не предназначено для него. Чем-то, от чего он слишком далек. Покровский открыл телефон, чтобы найти в ужасно длинном плейлисте ту песню, которая подойдет для этого момента наиболее сильно. Взгляд упал на друга, который спал, положив голову на его плечо. Рома сам ужасно хотел спать, но понимал, что сейчас не время. Включив нужную песню, он задумчиво посмотрел на серые многоэтажки, мимо которых они проезжали. Как же много историй в них живет. Он любил думать о том, что будет завтра, планировать каждый и без того однотипный день. Каждую и без того однотипную ночь. Он подумал о том, что ему придется не спать всю ночь, чтобы сделать хоть какие-то уроки. И опять спать на половине из этих уроков. Одно и то же. Но, кажется, эта стабильность даже грела душу. Он привык выживать, и нормально жить он уже, кажется, никогда не научится. Потому что он не хочет. Потому что это слишком скучно. Автобус остановился на нужной остановке. Рома толкнул Славу, чтобы тот проснулся. Они быстро вышли на улицу, не вынимая наушников из ушей. Музыка была для них единственным, что могло спасти. Единственным, что могло помочь. Даже если для этого придется неуклюже идти рядом друг с другом, чтобы наушники не выпали из ушей. Слава всегда провожал Рому до дома. Не только потому что он жил дальше, но и потому что боялся, что тот нарвется на что-то плохое по пути. Агрессивных людей, обозлившихся на общество, страшно оставлять наедине с этим обществом. Ужасно страшно. Прохладный октябрьский ветер дул им на лица, заставляя волосы жить своей жизнью. Потемкин любил волосы Покровского. Темные, до подбородка, немного волнистые и непослушные. Он всегда казался аристократом-вампиром, хотя был невнушительного роста и одевался не соответсвующе. Но все же худое лицо такие волосы обрамляли завораживающе красиво.Иногда даже слишком красиво.