***
Иногда у Ромы появлялись странные мысли. Когда он ложился спать, сидел на уроке за партой, или просто ходил по школьным коридорам и наблюдал за учениками его школы, он представлял себя. Как в один день он заходит в школу, а к нему подходят его знакомые и спрашивают, зачем ему гитара. Он отвечает, что для репетиции школьного концерта, а сам идет дальше по коридору, уверенно смотря вперед, не думая ни о чем. Просто пустые мысли, наполненные спокойствием и навязчивыми мелодиями. Потом он заходит в кабинет. Все как обычно — учитель начинает урок. Он сидит на последней парте и слушает, настукивая ногтями ритм очередной песни, которая засела у него в голове. Как всегда кто-то из одноклассников начинает свои попытки показаться крутым, выпендривается на виду у учителя. А учительница начинает повышать голос и уже через минуту орет на всех в классе, говоря о том, что никто из учеников не добьется ничего в своей жизни. Но Рома не верит. Он знает, что добьется, и знает, что докажет это. Он встает с места, блаженно улыбаясь, а после, не обращая внимания на крики учительницы и приказы сесть на место, достает из чехла ружье. Встает на парту своими ботинками на высокой подошве, быстро, пока никто не успел среагировать. А после начинает свою речь. Теперь он управляет этим гнилым местом. Теперь он смеется, он оскорбляет, он — диктатор, он главный. И никто не может ему ничего ответить, ведь прямо сейчас он стоит на парте, а в его руках ружье, из которого он уже готов начать стрелять. Руки Покровского на этот раз не дрожат, а голос уверенный и громкий. Он слышит, как учительница начинает двигаться, а после поворачивается и выстреливает. Прямо в голову, разбивая ее череп на мелкие кусочки, так, что мозги остаются на стене ошметками, расстекаются, оставляя за собой слизкий кровавый след. Он не чувствует себя монстром, лишь продолжает стрелять. Теперь уже в одноклассников. Тела падают, некоторые остаются живыми, но его это не заботит — он уже удовлетворен. Рома выходит из класса и идет по тихому коридору. Его шаги кажутся ужасно громкими, но такими четкими. Он чувствует себя королем. На щеках остается кровь, которую он лишь сильнее размазывает по лицу. Видит, как из одного из кабинетов выходят какие-то ученики, и он стреляет и в них. Убивает каждого. Слышит крики, шум, сигнализацию. Но не чувствует ничего. Только уши неприятно режут все эти звуки. И он продолжает. Идет дальше, стреляет и стреляет, практически не моргая. Видит, как знакомые ему лица окрашиваются в красный цвет брызгами крови, а все те, кто считал себя королями школы, готовы падать перед ним на колени, лишь бы патроны не врезались в их черепа. Он слышит просьбы остановиться, чувствует запах чужой паники, но идет дальше. Убивает снова и снова, не чувствует усталость. И даже когда ему кажется, что стоит прекратить, он понимает, что назад дороги нет. А значит месть будет еще более долгой. Ботинки Ромы оставляют за собой бордовые следы, пока он перезаряжает оружие и улыбается. Он чувствует гордость, чувствует наслаждение. Потому что теперь он не обычный ученик с последний парты, а тот, от чьих рук зависят жизни. И даже когда он открывает глаза, он едва чувствует этот пленящий запах крови и продолжает слышать отдаленные крики.***
Ночь. На улице ужасно тихо, не слышно ничего. Небо не закрывают облака, благодаря чему на нем видна каждая звездочка, множество созвездий, яркий месяц. Темнота поглощает каждый звук, заставляя пропадать в своих мыслях, а с каждой затяжкой сигареты руки дрожат все сильнее. В такие моменты дрожат не только руки, но и все тело. Тебе так хочется насладиться всем этим, что ты не можешь справиться с волнением. Сердце бьется все сильнее, нарушая покой среди ночи, а в твоих мыслях всегда мелькают те вещи, о которых ты не думал до этого. Или старался не думать. Для тебя все небо — пустое полотно, смотря на которое тебе, как вдохновленному художнику, приходят все новые и новые мысли. Новые идеи. И ты, конечно же, забудешь их на следующее утро, но сейчас для тебя эти идеи — самое гениальное, о чем ты только мог подумать. Рома влюблен. Он не считает, что такие посиделки на балконе в одиночестве, пока в квартире нет абсолютно никого, ему чем-то помогут. Но ему становится спокойнее от вида на ночной город, от темных многоэтажек, только в некоторых окнах которых горит свет. Либо это просто эффект от табака. И все равно он наслаждается, хотя и хочет прямо сейчас уйти от этого всего. Развеяться пеплом по ветру. Но что-то ему не дает сделать этого. Возможно, это и есть любовь. Он залезает на парапет, свешивая ноги куда то в пустоту. Борется с тревогой, потому что боится, что прямо сейчас кто-то подойдет сзади и толкнет его в спину. Но никого нет. Бояться не стоит. Беспокойство уходит с сигаретным дымом, хотя и бабочки в животе остаются. Они неприятно касаются своими крыльями стенок желудка, все время суетятся и не дают дышать ровно. А Роме кажется, что вот-вот и его вырвет этими бабочками. Ему очень хочется побыть одному, понять все, что он может понять на этот момент. Хотя пока что второе у него не получается от слова совсем. Он лишь смотрит на экран своего телефона, щурясь от резкого света. На нем не числится ни одного сообщения, ни одного уведомления, кроме погоды на завтра. И Покровский чувствует себя очень пусто, наблюдая за этой картиной. Среди миллиарда знакомых, среди миллионов контактов нет ни одного человека, который написал бы ему сейчас и спросил, как у него дела. Это все выглядит таким глупым. Ненужным. Он заходит в диалог с Юрой и нескольуо раз набирает одно и то же предложение, пытаясь понять, насколько глупым это все является. Но если унижаться — то до конца, и вот, без «привет» и «как дела», он зовет его на детскую площадку рядом с домом Ромы. Наверное потому что понимает, что Раевский не согласится, потому что сейчас наверняка слишком занят громкой музыкой и выпивкой, чтобы смотреть в телефон. Но на сообщение мгновенно прилетает ответ, и сердце Покровского подлетает, кажется, на несколько метров. Он дрожит еще сильнее и читает сообщение через строку уведомлений. Юра согласился. Сказал, что будет ждать Рому там через 10 минут. А Рома понял, что даже если за 10 минут он спокойно дойти не сможет, то придется бежать. Потому что ждать его не будут. И он отвечает спокойное «окей», а после спрыгивает с парапета и, хватая с тумбочки ключи, вылетает из квартиры. Он действительно бежит, не накинув на себя ничего, бежит в домашних штанах, кофте и наспех надетых кедах. Не думает о том, что сейчас ночь, не думает о том, насколько это наивно и глупо. Бежит, натирая ноги в кровь. Бежит, пока сердце бьется так сильно, что вновь готово взорваться. Бежит, не обращая внимания на запутанные волосы и дрожащие руки. И он успевает. Рома останавливается в нескольких метрах от площадки и видит Юру. Он хочет сделать что-то, подойти, но ноги не слушаются, становятся ватными, как будто слишком тяжелыми. И тогда он заставляет себя подорваться с места вновь. Броситься в обьятия, прижаться, не думая о последствиях. Потому что быть придурком — единственное, что он может. Покровский прижимается все сильнее, чувствует, как чужие руки смыкаются на его спине. Он готов расплакаться прямо здесь, раствориться в этом, но понимает, что это не то, что его спутник оценит. Как же много этих «но». Рома распадается на мелкие кусочки, поднимая голову и смотря в глаза Юры. Холодные, светлые, глубокие. Чужие и незнакомые, но ужасно красивые. — Я долбаеб, прости, я... — начинает Рома, понимая, что просто так ничего не исправится. — Да, ты долбаеб, — перебивает Раевский, — но давай не сегодня. — Ты мне реально понравился. — Чем? — Всем. Вообще, блять, всем, — они продолжают смотреть друг другу в глаза, — волосами, чертами лица, характером, каждой родинкой. Ты можешь послать меня нахуй прямо сейчас, ударить и рассказать всем о том, что я сейчас говорю и делаю. Я не спорю, что нихуя не обрадуюсь этому и, скорее всего, буду ненавидеть тебя, но я как минимум пойму. Юра усмехается, а после целует Рому. Резко, но уже менее смазанно и, кажется, намного более осознанно. А Рома отвечает ему. Трясясь то ли от холода, то ли от того, что происходит. Он пропадает полностью в этом поцелуе, понимая, что на этот раз это то, что может действительно спасти его. И на этот раз это не просто одолжение, а действительно что-то, что точно хотел сделать Раевский. Во всяком случае так почему-то казалось. Ветер обдувал лицо, заставлял волосы лишь сильнее запутываться. И тем не менее Покровский только сильнее сжимал ветровку своего знакомого, потому что боялся отпускать. Ему казалось, что это — всего лишь минутное счастье, которое, как и действие любых наркотиков, влечет за собой необратимые последствия. Подросток ужасно боялся этого. Но все же рано или поздно приходится смириться с тем, что происходит или может произойти, поэтому Рома отстранился от чужих губ. — Мы забудем это завтра? — он знал, что не забудет это никогда. — Ты хочешь забыть это? — Нет. — Тогда нет. Не болтай об этом направо и налево и все будет кайфово. Я сам скажу, когда придет время. Рома кивнул. Ему это не то чтобы нравилось, но он решил попытаться найти в этом свои плюсы. По крайней мере теперь все не так запутанно. — Ты сможешь остаться? — Сейчас — нет. Подросток опять кивнул, уже полностью отстраняясь. Он никогда не чувствовал себя таким неловким и открытым, ему было некомфортно, потому что он понимал, что защита из агрессии, ненависти и холода снята. Обратного пути нет. И единственное, что он может сейчас сделать, это сказать тихое «тогда до следующего раза», надеясь на то, что этот следующий раз будет. Но в этот раз он знал, что будет. Обязательно будет. Главное — дождаться. И он увидел холодную, но такую до ужаса теплую улыбку, услышал «пока», а после они оба пошли в разные стороны. Рома — обратно домой, Юра — куда-то, где его, скорее всего, ждали. И, конечно же, по законам жанра Покровский обернулся, чтобы посмотреть, действительно ли это — все. Но в ответ такого же действия не последовало. Кажется, это было действительно все. Подросток взял свой телефон и на ходу открыл чат со Славой и написал краткое «приезжай». Рома знал, что он приедет. И он понимал, что это — лучшее дополнение к этой ночи. И даже когда он уже зашел к себе в квартиру, пустую и темную, как будто чужую, он ждал лишь одного — ночного открытия. Раскрытия всех секретов, которые накопились за такое короткое время. Наверное, если бы Юра не случился, Рома не смог бы жить так, как начал жить с его появлением в своей жизни. Плохо жить, но со вкусом. Но с чувством. Покровский сел на пол в коридоре, обхватив колени руками. Квартира казалась ему чем-то, отнюдь не подходящим ему: она была слишком большой для двух человек, слишком холодной, слишком мрачной. Опустошенной. Как будто она могла бы зацвести, но не с такими людьми внутри нее. Как будто один единственный инцидент испортил то, что должно было стать для Ромы домом. И все же, одиночество быстро сменилось еще одной компанией, но на этот раз теплой, привычной и приятной. Очередная ночь смогла стать для него тем, что он не хотел бы забыть никогда в жизни. Слава зашел в квартиру, и, разуваясь, посмотрел на друга, все еще сидящего на полу. Покровский выглядел уставшим, не понимающим ничего, но, кажется, почти счастливым. Тем, кто мог летать без наркотиков и прочих веществ. Тем, кто возможно мог бы выжить. — Что-то случилось? — Спрашивает Потемкин, встав напротив него. Рома кивает. Слава протягивает ему руку, помогая встать, а после они, не сговариваясь, идут на балкон. Они оба понимают, что происходит, но не хотят говорить об этом без сигаретного дыма и свежего (почти) воздуха. Им нужно побыть наедине с тишиной, а не в тесном помещении, давящем на психику сильнее, чем героин. Теперь они уже оба садятся на парапет и закуривают одну сигарету на двоих. Явно не из-за экономии. — Мы с Юрой целовались. — Когда? — спокойно спросил Слава. Как будто знал. Как будто ему было все равно. — Сегодня. И неделю назад. Он мне, вроде бы нравится. И мне кажется, что я ему тоже. — И что ты будешь делать? — Ничего. Ждать. Он сказал, чтобы я ждал. Сказал, чтобы я не рассказывал об этом кому попало. Не думаю, что он плохой человек. — Так вы встречаетесь? Рома помолчал несколько секунд. Они встречаются? — Нет. Не знаю. Может быть. Он не сказал ничего по этому поводу. Какая разница? — Не знаю, просто обычно это оговаривается. Типо «Давай встречаться? Да, давай» и так далее. Ты первый признался? — Я не признавался. — В плане? — Я не знаю, просто все как-то быстро произошло и… Я не думаю, что дело началось с признаний. Он спросил меня, чем он мне понравился, и я ответил. Потом мы поцеловались, — Рома задумался и повторил вопрос, — Какая разница? — Да нет этой ебучей разницы! Мне просто интересно. Он просто странный. Вся ситуация странная, Ром. Ты себя слышал? Может он просто поугарать хочет. Эксперементов там, я не знаю, с мальчиком поцеловаться попробовать. Все бывает. Покровский затянулся, делая паузу. И заодно придумывая, что ответить. Его руки все еще дрожат, и ему кажется, что он даже злится на друга. Потому что он не верит. Потому что ему кажется, что это все — хуйня. А это не так. Точно не так. Точно. — Ты думаешь, что ничего не выйдет? — Не знаю. Он тебе правда понравился? — Да, — на этот раз честно и уверенно. — Это… странно, Ром. Я не знаю, честно. Мне кажется, он придурок, но это твоя жизнь, так что. Делай любую хуйню. Просто будь осторожнее, пожалуйста. Он может натворить такой дичи в твоей жизни. — Я верю ему. — А я тебе, — вздохнул Слава, подводя своего рода итог. Покровский поежился, стряхивая пепел с сигареты, а после спрыгивая на пол балкона. Кажется, он слишком устал и не потянет еще одного такого разговора в ближайшие двое суток минимум. Поэтому единственное, на что он способен — оставить Славу ночевать в квартире, постелив ему на диване в гостинной, а самому лечь спать в своей комнате. Лечь спать тогда, когда собственная постель кажется самым удобным на свете местом, а подушка — самым мягким предметом в мире.Рома знал, что он способен сиять так же сильно, как сияет каждая из звезд на небе.