Белая ворона (Odd Man Out)

Тренировка доставляет удовольствие. Это единственное, что всегда доставляло удовольствие, главным образом потому, что Леонардо стал жестоким, и никто его не расспрашивал об этом. Он просто дал волю чувствам, вложив весь свой гнев, всё своё разочарование в свои удары, надеясь, что это облегчит их. На самом деле легче никогда не становилось. Может быть, ему просто нравилось насилие. Он едва ли чувствует тупую боль от удара ногой о боксёрскую грушу – прочную, усиленную модель, насколько может судить Леонардо. Вероятно, чтобы бедняжка могла не отставать от грубой силы Рафа. Она уже прогибается под тяжелыми ударами Леонардо, когда он перепрыгивает с одной ноги на другую. У него лёгкий ожог на икрах, и ему, вероятно, следует проверить, сколько времени он потратил ранним утром на то, чтобы поколотить мешок с песком. Однако он наслаждается болью, в конце концов, это тот вид боли, к которому он более восприимчив. Он собирается нанести ещё один удар, когда его раненый бок опускает ногу и протестует сильным уколом боли. Леонардо морщится и слегка спотыкается, обхватывая грушу рукой, чтобы не съесть её прямо на татами. На мгновение у него сбивается дыхание, когда он обнимает недавно побитый мешок. Это похоже на знакомую сцену: задыхающийся, потный и с ноющими мышцами, чувствующий себя только что с тренировки со своими братьями. Леонардо тяжело сглатывает при воспоминании. Он отпускает грушу и выпрямляется только для того, чтобы зашипеть, когда его бок снова предупреждающе пульсирует. Ауч. Хорошо. Возможно, он немного перестарался. Оставшейся рукой черепаха осторожно надавливает на бинты и опускается на землю, поджимая под себя ноги. Липкая влага просачивается на кожу, и он громко выдыхает через ноздри. Здорово. Похоже, как будто это он покупает эти скобы, а? Леонардо не с нетерпением ждёт, когда его молодое «я» неохотно подлатает его и будет бросать на него те горькие взгляды, что были раньше. Возможно… он сможет незаметно сделать всё себе сам. Конечно, перевязывать рану заново будет непросто, учитывая, что сейчас у него функционирует только одна рука, но он справится. Вероятно… Эх, это будет проблемой для «будущего-пятнадцатиминутного-Леонардо». Прямо сейчас он серьёзно подумывает о том, чтобы попробовать сделать расслабляющие растяжки. Сколько он сможет втиснуть, прежде чем боль заставит его захотеть заползти обратно в медицинский отсек? Честно говоря, он бы попытался проверить эту теорию, но ощущение приближающегося чужого присутствия заставляет его остановиться. Его нинпо покалывает под кожей, предупреждая его о том, что кто-то приближается – он позволяет щупальцам энергии выползти вперёд, предоставляя возможность попытаться идентифицировать энергию незнакомца. Пульсирующее жужжание кажется одновременно знакомым и в то же время странным; он не ощущал энергии своего близнеца уже очень-очень давно. Он кажется более шумным, очень неорганизованным. Молодым. Его аура ещё не доработана до статичного рисунка из булавок и иголок. Леонардо отворачивает голову от входа в додзе, чтобы сморгнуть подступающую влагу. Даже при явной неопытности, это всё равно энергия Донателло. Он узнал бы это биополе где угодно и когда угодно. Старшему не приходится долго ждать, чтобы услышать скрежет раздвигаемых дверей-ширм сёдзи. Теперь, когда он в непосредственной близости, жужжание пикселей становится сильнее, поэтому Леонардо собирает всю свою энергию обратно, тихо вдыхая, чтобы собраться с силами, и наконец поворачивается лицом к младшей версии своего брата-близнеца. Донни… меньше ростом. Всё такой же долговязый и нескладный, каким Леонардо помнит его с детства. Подросток смотрит на свою руку, выражение его лица слегка удивлённое, но в то же время задумчивое, когда он сгибает пальцы. Его тёмные глаза поднимаются, чтобы встретиться со взглядом Леонардо, выражение его лица становится более жёстким.       — Ну, это было довольно грубо, — огрызается Донни вместо приветствия. Этого почти достаточно, чтобы Леонардо фыркнул, потому что да, это типичный Донни. Хотя, почти, потому что скрытый смысл предложения поражает его, как кирпич – подросток определенно неопытен, когда дело доходит до многочисленных штук их нинпо, но… он это почувствовал. Он почувствовал, как энергия Леонардо проверяет его собственную. Старший хочет удивиться, но это чувство быстро проходит, потому что, конечно, его брат-близнец смог бы почувствовать малейшее изменение чего-либо в непосредственной близости от него.       — Извини, Донни, — он слабо улыбается ему, — Тебе это никогда по-настоящему не нравилось.       — Хм, — говорит мягкотелая черепаха с лёгким любопытством, — интересно. Я добавлю «расспросить о секретах нинпо» в свой список вопросов.       — У тебя есть… список? Подросток фыркает.       — Конечно, не каждый день точную состарившуюся копию моего брата-близнеца выбрасывают в наши дни со всеми теми же проблемами психического здоровья. О боже.       — Я уверен, что ты под завязку набит полезной информацией! — он продолжает и достаёт свёрнутый лист бумаги, — Поэтому я решил записать все свои текущие проблемы и вопросы в контрольный список. Да, это очень по-донски. У упомянутого мальчика роботизированная рука вытаскивает ручку, когда он разворачивает бумагу. Это кажется довольно долгим, учитывая, что Леонардо наблюдает, как она выпадает и начинает катиться по полу, прокатываясь мимо него самого. Честно говоря, это тоже очень в духе Донни. Старший слышит, как он что-то бормочет себе под нос, читая свой список, прежде чем роботизированная рука что-то нацарапает на нём. Донни удовлетворённо кивает и снова начинает прокручивать почти бесконечный список. При этом он устремляет на Леонардо свой обычный отсутствующий взгляд.       — Лео будет не очень рад, когда узнает, что у тебя порвались швы. Он старается не морщиться.       — Я в курсе.       — И ты также знаешь, что он использует скобы только тогда, когда раздражён или расстроен.       — Об этом я тоже осведомлён. Донни грубо вздыхает.       — Так зачем же изображать из себя Рэмбо в додзе, дум-дум? Это не исправит ту грубую эмоциональную проблему, которая возникла у вас двоих друг с другом. Блин, неужели ему действительно читает нотации единственный брат, который терпеть не может ничего общего с эмоциональными разговорами по душам? Конечно, это было бы не в первый раз, если быть честным, Донателло разговаривал на такие темы много раз в будущем. Но это был будущий, более зрелый, взрослый Донателло, а не подростковый эмоционально недоступный образ плохого мальчика Донни. Почему-то это похоже на новый минимум. Слышится насмешка.       — И ты всегда говоришь, что мои механизмы преодоления проблем странные, — говорит Донни, медленно приближаясь к старшему, чтобы тоже сесть на маты, всего в нескольких футах перед ним. Он скрещивает руки на груди, выглядя слегка самодовольным. Леонардо одаривает его огорчённой улыбкой.       — Создавать детализированные фигурки людей, которые тебе не нравятся, а затем расплавлять их с помощью бутановой горелки, наблюдая за этим и смеясь, довольно странно.       — Это совершенно безопасный выход моему гневу, большое спасибо, что заметил! Или все вы предпочли бы, чтобы я направил свой гнев на ответственных за это людей? — Донни замолкает. Затем его рот изгибается в надменной усмешке, и он постукивает пальцами друг о друга, — Что ж, я искал прекрасную возможность опробовать свою новую стреляющую пушку. Посылая высококонцентрированную ударную волну мощных взрывов!       — Нет. Мальчик издает недовольный цокающий звук.       — Никто из вас совершенно не ценит мою работу. Леонардо хихикает. Такое ощущение, что он вернулся к своему собственному Донателло; препирается и спорит о том, что считается применением смертоносной силы и что может привести к обвинению в незначительном нападении. Он скучал по этому. Он скучал по своему близнецу. Его бок снова пульсирует, словно требуя внимания, и Леонардо слегка морщится.       — Тебе следует пойти и подлататься, дум-дум, — Леонардо поднимает глаза и видит, что Донни снова бесстрастно смотрит на него, — Несмотря на то, о чём может свидетельствовать его поведение, я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понимать, что ты легко сдаёшься и не будешь злиться вечно. Старший одаривает его кривой усмешкой.       — Мы, конечно, один и тот же мутант, но я не тот близнец, которого ты знаешь. Бесстрастное выражение лица темнеет – он ляпнул, не подумав.       — Слушай, — тихо начинает Донни, — это забавно. Долгое время, когда мы были детьми, я настаивал на том, что мы с тобой никоим образом не могли быть близнецами, учитывая, что мы принадлежим к разным биологическим видам. Однажды ты так расстроился, что убежал и заблудился в канализации. О, да. Леонардо помнит это. Ему было, сколько, может быть, пять или шесть лет? То, как гнусавый голос Донателло извергал непрерывный поток доводов о том, почему они с Леонардо никак не могут быть близнецами, подействовало на него. Итак, он убежал в слезах и заблудился глубоко в канализационной системе. Этим трюком он довёл своего отца до настоящего сердечного приступа – он помнит, как Сплинтер прижимал его к груди, тихо умоляя никогда больше не делать ничего подобного. Он также помнит, как Донателло отказывался отходить от него целую неделю подряд, и он больше никогда не протестовал, когда Леонардо называл их близнецами.       — И ты прав, — продолжает голос Донни, всё с тем же гнусавым оттенком, — Существует довольно очевидный диссонанс, когда речь заходит о тебе и Нардо. Независимо от этого… меня не волнует, что ты просто ещё одна версия моего брата. Это по прежнему означает, что ты мой близнец. Тебе лучше запомнить это. Честно говоря, Леонардо ошеломлён. Никогда не было в характере Донателло ( или любой его версии, как он думает ) раскрывать что-то настолько… интимное. Эмоциональное. Нет, если только ситуация не настолько ужасна, чтобы он почувствовал себя вынужденным что-то сказать, иначе у него никогда не будет шанса сделать это. Но, учитывая, что они точно не находятся в какой-либо опасной для жизни среде…       — Что… произошло во время вторжения? — осторожно спрашивает Леонардо. Лицо Донни мрачнеет.       — Это не моя история, чтобы рассказывать её. Ах, значит, что-то есть. Тут же его мысли возвращаются на кухню; к Рафу, чей правый глаз казался светлее, затуманеннее левого; к Майки, на пальцах которого видны тонкие паучьи шрамы, змеящиеся по его коже цвета морской волны. Леонардо едва сдерживает дрожь при воспоминании об этом конкретном узоре, трещащем по швам оранжево-золотистым светом. Что-то случилось с этими ребятами – никто никогда не уходил невредимым от Крэнга. Он знает это по собственному опыту.       — Послушай, не хочу отговаривать тебя от любопытства… Леонардо съеживается.       — Я не…       — Тише, — прерывает его Донни, подняв палец, — Не хочу отговаривать тебя от любопытства, но я могу сказать прямо сейчас, что тебе не понравятся ответы, поверь мне, — он снова поднимается на ноги, отряхиваясь, — И ещё кое-что, — упоминает он, пригвоздив Леонардо тяжёлым взглядом, — Было бы хорошим предзнаменованием, если бы ты больше так не расстраивал моего близнеца. Леонардо знает, когда ему угрожают, поэтому, возможно, именно его удивление по поводу того, насколько смелым является этот ребёнок, заставляет его ответить:       — Эмоционально или физически?       — О, эмоциональное состояние в принципе гарантировано, — говорит Донни, уже снова направляясь к ширмам сёдзи, — Физически? Хм, это зависит от степени серьёзности, так что не нарывайся, Леонардо. У него снова ноет в боку.       — Я постараюсь.       — Тогда старайся усерднее, — таков резкий ответ. Донни бросает на него сердитый взгляд через плечо. Честно говоря, очевидная заботливость подкупает, этого достаточно, чтобы согреть сердце Леонардо; несмотря на свои резкие ответы и высокомерное отношение, Донателло всегда горячо любил свою семью. Так что Донни ничем не отличается, он это знает. И всё же Леонардо не может полностью подавить слабое чувство обиды, просачивающееся в его грудь. Да, он знает, что гнев ребёнка исходит из правильного и справедливого места – но не менее больно чувствовать это от того, у кого такое же, хотя и более молодое лицо, как у его покойного брата-близнеца. Не доверяя в данный момент своему голосу, Леонардо просто коротко кивает. Взгляд Донни значительно смягчается, возвращаясь к прежней бесстрастной маске.       — Это хорошо, — говорит он, на этот раз мягче. Затем, с неожиданной энергией, он распахивает двери, — А теперь покончим с этим! Тебе пора сходить к врачу, иначе ты измажешь кровью наши полы. Я оказал тебе услугу, предварительно связавшись с Нардо.       — Что?! — Леонардо вскрикивает. О, это похоже на подставу, нет, к чёрту всё это, он знает, как действует Донателло – этот напористый маленький засранец определённо подставил его. Он знает это, потому что видит это по мерзкой ухмылке на лице сопляка.       — О, Лео! — Донни поёт приторно сладко, — Ваш пациент готов к приему! Где-то в логове Леонардо слышит угрожающий щелчок медицинского степлера, за которым быстро следует без энтузиазма протяжный возглас Лео:       — Фантастика, кто бы мог подумать, что это произойдет. Ещё одна вещь, о которой Леонардо, похоже, забыл: он и его братья когда-то были самыми большими говнюками на этой планете.

***

Нынешнюю атмосферу в медицинском отсеке уже нельзя назвать напряжённой. На самом деле здесь совершенно неуютно. Леонардо снова лежит на кровати, уставившись в потолок над головой. Он слушает, как его младшее «я» шаркает по комнате, выдвигая ящики и контейнеры, чтобы собрать весь необходимый материал, чтобы кишки Леонардо не вывалились у него из бока. Очевидно, что это преувеличение, но из-за щемящего чувства ему кажется, что и это возможно. Черепаха пытается расслабиться, но слегка напрягается, когда Лео возвращается к нему. Подросток выглядит не более счастливым от того, что находится здесь, чем он сам. Младший перегибается через тело Леонардо, чтобы подтянуть поближе нависающую хирургическую лампу и включить её, даже не потрудившись предупредить старшего. Леонардо быстро моргает, чтобы избавиться от ярких пятен в глазах, и стонет. Он поднимает руку, желая протереть глаза, но Лео, не глядя, опускает её.       — Лежи спокойно, — коротко бормочет он, используя ножницы, чтобы разрезать старую, а теперь и окровавленную повязку. Леонардо вздыхает, откидывая голову назад. Он не вздрагивает, когда чувствует, как ловкие пальцы осторожно снимают липкие хлопчатобумажные полоски с его пластрона, рана горит от соприкосновения. Раздаётся разочарованный выдох, — Какую часть фразы «ложись спать, пока не порвались швы» ты не понял, старик? Леонардо знает, что это дерзкое прозвище должно быть чем-то вроде оскорбления, но всё равно криво усмехается.       — Прости, малыш. Я чувствовал себя… беспокойно, наверное. Я не хотел причинить тебе неприятностей. Ответа нет – даже маленького язвительного замечания. Леонардо, честно говоря, предпочёл бы, чтобы парнишка осыпал его оскорблениями, вместо того чтобы они оба томились в этой стерильной тишине. Он чувствует, как его молодое «я» очищает рану мягкими движениями ватного тампона, смоченного антисептиком. Это чертовски больно, но у него бывало и похуже; нет ничего такого, чего бы он раньше с собой не делал. Однако первая скоба действительно становится сюрпризом.       — Чёрт! Леонардо шипит, когда Лео вбивает первую. Он принимает полусидячее положение, а рука автоматически поднимается, чтобы прикрыть рану, но ладонь поменьше снова толкает его на кровать. Леонардо легко падает, не в состоянии удержаться.       — Я сказал, прекрати двигаться! — Лео ругает его и старший издаёт несколько шипящих звуков из своего горла.       — Знаешь, предупреждение было бы не лишним! Младший одаривает его чересчур слащавой улыбкой, когда он поднимает медицинский степлер.       — Это и было предупреждение. Мелкий сопляк. По крайней мере, дальше Лео был достаточно любезен, чтобы позволить Леонардо собраться с силами. Он беззвучно вдыхает, когда чувствует предательское давление, лицо лишь слегка морщится, когда усиленная скоба впивается в его пластрон, а усилие, с которым треснувшие части вынуждены держаться вместе, причиняет жгучую боль. Степлер перемещается вниз.       — Твой меч, — тихий голос Лео внезапно прорезает тишину, — Маски Майки там нет. Леонардо напрягается, едва ощущая, как вставляется третья скоба. Он не уверен, почему вдруг так занервничал – он знает, что жестокая правда так или иначе выплывет наружу. Кроме того, он знает, что Лео не дурак. Они оба знают, чего мальчик едва избежал. И они оба знают, каким мог быть худший исход – реальность, свидетелем которой Леонардо пришлось стать самому. Он сглатывает.       — Микеланджело уже давно не надевал свою маску, — отвечает он так же тихо. Снова раздаётся громкий щелчок степлера. Он больше его не ощущает. Всё, что он может чувствовать, — это воспоминание о летнем ветерке на своем лице, о светящихся осколках тела его младшего брата, тёплых, как солнечный свет, когда их уносит ветер, — …От него ничего не осталось. Степлер останавливается. Леонардо не осмеливается взглянуть на себя в молодости и даже не вздрагивает, когда последняя скоба поддаётся сильнее, чем все предыдущие. Мгновение Лео не двигается, но старший слышит едва заметную заминку в выдохе парня. Он не знает, что сказать. Никакое «всё будет хорошо» или «это не твоя вина» не залатают эту ужасную душевную рану. Тяжесть степлера снимается с пластрона Леонардо и он поворачивает голову, чтобы посмотреть, как Лео снова уходит. Он возится со шкафчиками, повернувшись спиной к черепахе. И именно тогда Леонардо видит слабые линии заживших трещин на панцире младшего. Ему требуется все его силы, чтобы не сделать судорожный вдох. Леонардо знает, что треснувший панцирь никогда не был и никогда не будет приятным опытом. Даже когда это не касается его самого. Самый первый раз, когда он увидел треснувшую скорлупу, был в далёком детстве; он и его братья были на грани того, чтобы оставить позади свой детский возраст. Ну, за исключением маленького Майки – может быть, именно поэтому его всё ещё развивающаяся оболочка поддалась так легко. Они дурачились, буянили и всё это произошло слишком быстро. Он до сих пор помнит, как Майки визжал от радости, когда летел по воздуху, но всё закончилось тошнотворным треском, который эхом разнёсся по всему их дому. И последовавший за этим вопль. Вопль. Боже, Майки с криком вырвал свою душу из своего маленького тельца. Он плакал, он кричал, совершенно безутешный от почти невыносимой боли, беспокоя и без того измученного Сплинтера. Это была ужасная неделя для всех них, братья ни на минуту не отходили от Майки на протяжении всего его выздоровления. Когда Леонардо, наконец, неизбежно почувствовал, что его собственный панцирь треснул, единственное, о чём он думал, крича от жгучей боли, сотрясающей всё его тело, было: господи, неужели это та боль, которую испытывал Майки, будучи совсем малышом? Тот факт, что его младший брат не сошёл с ума от такого, был выше всякой мистики. Ему приходит в голову мысль, от которой он немедленно чувствует себя ужасно. Даже несмотря на то, что его младшее «я» успешно отогнало Крэнгов – это всё равно означает, что он встретил их. Леонардо готов поспорить, что эти зажившие трещины – это опыт, полученный подростком от встречи с этими жестокими существами. Возможно, Лео не испытал и никогда не испытает такой же боли, как Леонардо – он одновременно благодарен и в то же время неприятно обижен, – но это не значит, что парень вышел невредимым. Никто не вышел. Его вина становится невероятно горькой на вкус, когда он проглатывает её. Лео снова поворачивается к нему с чашкой и баночкой таблеток в руке, которые он вручает Леонардо.       — От боли. Он что-то бормочет. Леонардо склонен вообще не принимать таблетки, желая сохранить пульсирующую боль в боку в качестве напоминания. Донателло всегда называл его кем-то вроде мазохиста. Но это означает риск ещё больше расстроить себя молодого, поэтому Леонардо хватает баночку, бегло просматривая этикетку. Это всё те же обезболивающие, которые он помнит. Он открывает крышку, вытряхивает четыре штуки прямо себе в глотку и проглатывает их досуха. Когда он возвращает банку Лео, то замечает, что подросток смотрит на него с таким выражением, как будто только что стал свидетелем того, как Леонардо у него на глазах съел живого жука-носорога.       — Ты сколько взял?! Надо было взять одну штуку! Леонардо пожимает плечами.       — Рекомендуемая доза – четыре.       — Да, для тех случаев, когда ты планируешь продолжать использовать их в течение дня, а не за один раз! — рявкает Лео, выхватывая таблетки из рук старейшины, — Тьфу, неважно. Сядь, мне нужно перевязать твою рану. Леонардо делает, как ему велено, но не без того, чтобы не пробормотать себе под нос тихое «командир». На скобы накладывается немного марли, прежде чем Лео начинает обматывать бинтом торс черепахи. Снова становится тихо и Леонардо находит время, чтобы по-настоящему взглянуть на мальчика. У него круги под глазами, тёмно-зелёные синяки, которые иногда проступают между щелями его глаз и синей маской. Под ним, на левой скуле, Леонардо может разглядеть очень слабый шрам, пересекающий отметину в виде красного полумесяца. Парень выглядит усталым. Он может отнестись к этому с пониманием.       — Ты закончил? — Лео внезапно ворчит, поправляя бинты, — Или ты собираешься начать стрелять лазерами из своих глаз? Ах, да. Взгляд.       — Прости, — Леонардо не отводит взгляда, по крайней мере пока, — Как… как Уэсо? К слову, твёрдые руки парня не дрогнули, но Леонардо заметил, что у Лео слегка приподнялись плечи. Как будто его поймали за тем, что он делал что-то, чего делать не следовало. Старший подавляет желание закатить глаза.       — «Уэсо» – это остановка номер один для тебя, когда ты расстроен.       — Я не был расстроен, — немедленно парирует Лео, почти раздражённо.       — Конечно, малыш, — повязка вокруг его талии затягивается, — Ай! Какое-то время Лео больше ничего не говорит, даже когда заканчивает своё дело. Он следит за тем, чтобы тонкая ткань держалась, прежде чем отойти, чтобы всё убрать. Леонардо просто наблюдает за ним, чувствуя лёгкое головокружение теперь, когда начали действовать обезболивающие. Кроме того, он голоден. Он думает о ризотто, которое продолжает ждать его в холодильнике.       — …Уэсо в порядке, — это тихий ответ, старший почти не улавливает его. Он слегка встряхивает головой, чтобы прояснить её, моргая, глядя в спину Лео. — Однако он выгнал меня после закрытия. Это вызывает лёгкий смешок со стороны Леонардо.       — Это строгий йокай. Он всё ещё включает ту же песню во время закрытия? Он видит, что Лео колеблется, как будто не уверен, хочет ли вообще участвовать в разговоре. Но Уэсо – безопасная тема, по крайней мере, Леонардо надеется, что это так.       — Да, — подросток, наконец, отвечает, — И напевает последние несколько нот тоже. Леонардо мысленно видит это: сеньор Уэсо прощается со своими гостями и благодарит их, закрывает двери, звучат последние несколько нот его любимой песни, он подпевает и переворачивает табличку «Открыто» на «Закрыто». Он улыбается при этом воспоминании.       — Для тебя он дядя Уэсо. Раздается негромкий треск, и Леонардо оживляется как раз вовремя, чтобы увидеть, как его младшее «я» неуклюже возится с коробкой пластырей, которая, по-видимому, выпала из ящика для хранения в открытом шкафу. Поймав непослушную коробку, он резко оборачивается, по какой-то причине выглядя слегка смущённым.       — Д-дядя Уэсо?! — он пищит. Леонардо действительно следует быть более осторожным со всеми потенциальными спойлерами. Он почёсывает затылок.       — Эх, в конце концов ты всё поймёшь. Лео качает головой.       — Это не…! — парень останавливает себя, лицо его морщится от раздражения. Его руки поднимаются к лицу, прежде чем снова опуститься, когда он с силой выдыхает – он выглядит напряжённым. Противоречивым. Леонардо чувствует, что слабеет при виде этого зрелища, но позволяет своему молодому «я» немного прийти в себя.       — Слушай, — начинает Лео, скрещивая руки на груди и избегая зрительного контакта – очевидно, он защищается, — ты не обязан, знаешь ли, делать всё это, — его рука неопределённо указывает между ними двумя. Леонардо догадывается о том, что он имеет в виду, но всё равно решает спросить.       — Что ты имеешь в виду? — в ответ он получает разочарованный взгляд.       — Быть добрым ко мне, вот что я имею в виду, — шипит Лео, — Я знаю, что ты ненавидишь меня, так что просто будь достаточно вежлив, но не надо притворяться, что… Глаза Леонардо расширяются.       — Эй, эй, эй, притормози на минутку, малыш, я никогда не говорил…       — Ты и не должен был ничего говорить! — старший отшатывается, услышав яростную горечь в голосе подростка. Глаза Лео начинают подозрительно остекленевать, — Я видел, как ты смотрел на меня, когда бросился на меня со своим мечом. Твоя вина. Честно говоря, Леонардо не знает, что сказать. Было бы проще просто неловко отшутиться и сказать, чтобы он не обращал внимания, что это было несерьёзно и просто под влиянием момента, но…смотря на парня, чьё дыхание кажется слегка прерывистым, а глаза большими и блестящими, настороженными и усталыми, он не может лгать этому бедному мутанту. Он не может солгать и сказать ему, что не испытывает горького чувства обиды всякий раз, когда смотрит на него, и всё, что он видит, – это его собственные чёртовы ошибки. Дерьмо, Лео не заслуживает ничего из этого – его единственная вина во всей этой ситуации в том, что ему больше всего не везёт во вселенной, потому что он носит лицо прошлого Леонардо. И он не знает, как это исправить. Может быть, следовало прислушаться к Доктору Чувств. Лео фыркает, сардоническая усмешка украшает его почти удручённое лицо, лишь наполовину скрытое за маской безразличия.       — Видишь? Я знаю – что я прав, и ты тоже знаешь – что я прав. Так что, просто… — он поворачивается, поднимает упавшую коробку для хранения лейкопластырей и кладёт обратно на её законное место, — Просто перестань притворяться милым со мной. Это пойдёт нам на пользу в долгосрочной перспективе, ферштейн? Вероятно, так оно и было бы. Но Леонардо не хочет убегать от этого – он не знает, как это исправить. Пока не знает, но понимает, что может. Потому что, возможно, это единственное, на что он сейчас способен, – исправлять ошибки. Он сможет их исправить.       — Нет, — твёрдо говорит он. Лео замирает, а затем оборачивается, искренне удивлённый, — Я не собираюсь притворяться, что между нами всё хорошо и цивилизованно. Леонардо чувствует, как его лицо смягчается при виде морщинки на лбу его младшего «я», — Послушай, я знаю, что между нами всё не так… хорошо. Лео, кажется, стряхивает с себя оцепенение и насмешливо фыркает.       — Ага, попробуй слова «враждебно» или «ненавистно», или «противно», или какие ещё слово упоминал Донни? Языковенно? Язвенно?       — Язвительно, — мягко поправляет его Леонардо.       — Точняк!       — Ага… подожди, нет! — старшая черепаха машет рукой, словно отгоняя негативные коннотации, — Что я пытаюсь донести, так это то, что да, между нами серьёзная проблема, и это немного усложнит жизнь теперь, когда нам, вероятно, придётся видеться каждый день, — Леонардо тщательно подбирает следующие несколько слов, не желая, чтобы подросток снова замкнулся в себе, — Но… я действительно думаю, что мы сможем справиться с этим. Несмотря на то, что Лео по-прежнему выглядит настороженным, он видит, как морщинка на его лбу медленно разглаживается. Он выглядит встревоженным и в то же время… полным надежды. Это нежный маленький цветок, первый росток, вырвавшийся за пределы земли. Леонардо надеется, что сможет ухаживать за ним до тех пор, пока он не расцветёт, как подсолнух.       — Мне жаль, что моё первое впечатление было менее чем звёздным… За это он получает скептический взгляд, включая приподнятую бровь.       — Ладно, это преувеличение; моё первое впечатление было дерьмовым, я знаю, и мне искренне жаль. Правда. Просто ты… — он замолкает, на сердце становится тяжело, когда он действительно, по-настоящему смотрит на Лео. Его пальцы покалывает, когда он пытается избавиться от подсознательного образа высокомерного, эгоистичного сопляка, который обрёк мир на гибель. Его разум избавляется от гнева, враждебности, обид, чтобы увидеть простого мальчика-подростка – всё ещё растущего, с неуклюжими конечностями, с краями и всплесками роста во всех неподходящих местах на коже, которая кажется одновременно и слишком большой, и слишком маленькой. Лео наблюдает за ним любопытными глазами, слегка склонив голову в сторону, пытаясь понять, о чём идёт речь, и выдох Леонардо прерывается, — Ты тот парень, которому удалось достичь того, о чём я могу только мечтать. Признание мягкое и печальное. Он одаривает младшего лёгкой усталой улыбкой, в то время как глаза Лео слегка расширяются. Юная красноухая черепаха открывает рот только для того, чтобы мгновение спустя закрыть его, прежде чем снова отвести взгляд от старшего, поднести руку к своему бицепсу и потереть там чешуйки. Это такой неловкий и юношеский жест, что его почти достаточно, чтобы рассмешить Леонардо.       — Итак… — Лео растягивает гласную, — Я думаю, это… перемирие? Во время апокалипсиса Леонардо заключил больше хрупких соглашений с военными кланами, которые он может сосчитать по пальцам обеих рук, но это ничто по сравнению с этим. Тем не менее, это ещё одна причина попробовать. Это не исправит ситуацию сию минуту, но это будет началом. Он протягивает руку для рукопожатия, кивая головой.       — Перемирие? Лео настороженно смотрит на чужую руку, переводя взгляд с неё на серьёзное выражение лица старшего. Видя явную внутреннюю борьбу, отразившуюся на лице подростка, Леонардо подумывает о том, чтобы отдёрнуть руку, но младший громко вздыхает и делает решительный шаг вперёд. С расправленными плечами и суровым лицом он подходит к Леонардо и крепко сжимает его руку.       — И никаких глупостей! — говорит Лео, указывая на старшего, — Я всё равно буду присматривать за тобой, старик! Леонардо безмятежно кивает в ответ.       — Никаких глупостей, да? — он одаривает подростка кривой ухмылкой, — Это тоже считается глупостью? Лео бросает на него непонимающий взгляд. Затем он отдёргивает свою руку от другой.       — А это должно было быть ею?       — Э-э-э…       — Чувак, я совсем потерял хватку, — бормочет Лео, окидывая свою старшую версию критическим взглядом, — Я как будто превратился в мастера по ремонту.       — Спасибо, — невозмутимо отвечает Леонардо, — Ты действительно знаешь, как заставить кого-либо чувствовать себя хорошо.       — Не заставляй меня начинать с Расщелины-Рафа!       — Да брось…       — Теперь он не один, их двое! Возможно, это перемирие является ошибкой – очевидно, младшая версия Леонардо рассматривает его как полную свободу для всего и во всём, что касается его личности. Блин, неужели раньше он действительно был таким тщеславным? Несмотря на критику, он воспринимает её с юмором – в конце концов, именно так парнишка и справляется. Однако он не будет развлекать подростка весь день, поэтому он снова медленно поднимает руку, убеждаясь, что Лео может ясно видеть её, прежде чем он, наконец, осмелится сделать то, что он хотел всё это время. Двумя пальцами он приподнимает подбородок Лео, чтобы поближе рассмотреть его горло.       — Эмм, алё? — подросток взвизгивает, наполовину раздражённый, но в то же время не двигается с места, чтобы оттолкнуть руку старшего или укусить её (хвала Всевышнему за это, по словам Донателло, он больно кусается). Леонардо не отвечает ему и вместо этого слегка наклоняет голову – вот оно. Они слабые, но определённо есть – начало трёх вертикальных жёлтых полос по всей длине горла Лео. Они ещё не совсем чёткие, присутствует едва заметное мерцание на зелёной коже, но по мере того, как черепаха будет становится старше, они станут постепенно проступать.       — Напомни, сколько тебе было? — Леонардо непринуждённо спрашивает парня, который слегка ёрзает.       — Шестнадцать. А что? — Синий отдёргивает подбородок от лёгкого хвата на пальцах старшего, на мгновение дотрагиваясь до горла, будто опасаясь, что Леонардо что-то с ним сделал.       — Ха, — говорит Леонардо, прежде чем одарить его лёгкой довольной ухмылкой, — Позднее взросление, не так ли? Лео возмущается.       — Эй! Вот и подтверждение.       — Не волнуйся об этом, — почти игриво успокаивает его Леонардо, прежде чем указать на свои собственные полосы, — Я не замечал своих, пока кто-то другой не сказал об этом.       — Что, если я не хочу фальшивую козлиную бородку? У Леонардо нет ответов на этот вопрос.       — Хочешь не хочешь, но ты в любом случае не сможешь сбрить их, если это то, о чём ты спрашиваешь. Подросток стонет.       — Худший день в моей жизни! Леонардо, вероятно, должен был бы почувствовать себя оскорблённым этим. Однако двери в медицинский отсек раздвигаются, когда кто-то просовывает голову в щель.       — Я не слышу никакой смертельной схватки, поэтому предполагаю, что по крайней мере один из вас жив, — бубнит Донни, бесстрастно оглядывая их обоих. Большая рука хватает его за голову сверху, отталкивая назад.       — Может прекратишь?! — шипит на него Раф, прежде чем одарить двух мутантов в медицинском отсеке широкой, лучезарной улыбкой, — Доброе утро! Слышал, ты порвал швы. Донни снова выскакивает из-под него, рука старшего брата всё ещё лежит у него на голове.       — Да, потому что этот дум-дум решил избить боксёрскую грушу с тем, что мы могли бы счесть раной в боку. Ну и стукач.       — Так вот как ты разорвал свои швы?! — Лео вскрикивает и внезапно это место перестаёт быть более менее комфортным.       — И Донни следующий, кто всё это получит! — громко говорит Майки, появляясь из-за другой двери и показывая брату язык, — Потому что ябедам и накладывают швы.       — Я не ябеда! — Донни немедленно протестует, — Я просто информирую нашего постоянного медицинского работника о сложившейся ситуации.       — Эх, — размышляет Раф, — всё равно это вроде как можно счесть за стукачество.       — Это не стукачество!       — Э-э, это оно и есть, так-то!       — О, ты так хочешь стукачество? Я покажу тебе стукачество! — Донни указывает на Майки, глядя прямо в глаза, — Анджело снова пользуется твоим жалким подобием одеколона! Майки пищит, а Лео возмущается.       — Неудивительно, что мой «AXE» спрей для тела так быстро исчезает! Мигель, я думал, мы договорились, что заказываем только пиццу, катаемся на скейтбордах и крадём вещи Донни! Донни хмурится.       — Эй! Леонардо наблюдает, как всё перерастает в громкую мелочную ссору. Прямо как дома. Его сердце болезненно сжимается при виде представшей перед ним идиллической картины: четверо братьев, всё ещё застрявших в непредсказуемых взлётах и падениях полового созревания, ссорятся и играют в драки, но при этом отчаянно любят друг друга, независимо от того, насколько сильно они раздражают друг друга. Но эти ребята очень далеки от братьев, с которыми он вырос, вынужденных стать взрослыми намного раньше, когда на них обрушился апокалипсис. Поэтому, видя эти непринуждённые улыбки на лицах младших версий своих братьев… он чувствует странное умиротворение, но в то же время чувство одиночества.       — Леонардо! — радостный голос Майки заставляет его приободриться и он видит, что ребята выжидающе смотрят на него, — Как насчет яичницы-болтуньи на завтрак? Прежний приступ голода, который он испытывал, снова даёт о себе знать. Леонардо улыбается самой юной черепашке.       — Честно говоря, прямо сейчас это звучит потрясающе.       — Значит яичница-болтунья!       — Эй, почему ты так легко соглашаешься на его просьбы? — жалуется Лео, скрещивая руки на груди.       — Потому что он наш гость, — бойко парирует Майки, — А я отличный хозяин!       — Ты же не будешь класть помидоры в яйца, правда? — мрачно спрашивает Донни, на что Раф слегка встряхивает его.       — Ну чего ты, Донни, они – лучшая часть блюда!       — До сих пор не могу поверить, что делюсь с вами генетическим веществом.       — Эй! Леонардо слегка усмехается и начинает слезать с кровати, когда Лео останавливает его.       — Ого, я не думаю, что это такая уж хорошая идея, старина, — говорит он, прежде чем указать на него обеими руками, — Ты буквально проглотил максимальную дозу обезболивающего на сегодня, и я не собираюсь тащить тебя обратно в постель, когда ты неизбежно упадёшь в обморок. Раф ахает.       — Сколько?!       — Это то, что я сказал, но он не слушает! Леонардо отмахивается от них.       — Со мной всё будет в порядке, правда. Я даже больше не чувствую никакой боли. Думаю, я смогу сесть за стол и позавтракать. Лео с сомнением смотрит на него, когда старший встаёт.       — Слушай, у меня всё хорошо… — Леонардо подходит, чтобы опереться на металлический каркас изножья кровати, но быстро промахивается. Пол отдаёт прохладой, когда он лежит на нём, пытаясь понять, почему комната так сильно вращается, — Видишь? Я ничего не почувствовал, — невнятно произносит он, беззаботно смеясь, когда четыре зелёных лица в разноцветных масках наклоняются к нему.       — Ну что ж, — начинает Майки, прежде чем просиять, — Тогда будет завтрак в постель!