Волчонок

      Когда Союз увидел его, он понял, что не сможет нажать на спусковой крючок.       Третий Рейх, дай боже, переступил порог шестнадцати. Худой, нескладный, глаза как у оленёнка. Он стоял, дрожа, среди мертвых тел нацистских чиновников, потерянный и напуганный. Весь в грязи и крови, своей и чужой. На руках свежие раны. Видимо, его «доили» до победного. Только он был слишком юн, слишком «отощал» за последние годы. В его крови уже не было амфры, которая могла склонить чашу победы.       Союз подумал, что он безвреден. Опустив винтовку, хотел было выставить руку в мирном жесте.       Трусость оленёнка обратились в слепую ярость тигра. Третий Рейх набросился на него, держа в руках карманный нож. Удар был профессиональным. Он точно знал, куда надо бить, чтобы сразить Союза. Но он был мал и потерял слишком много крови.       СССР легко увернулся, врезав на отмашь по скуластому лицу. Отлетев на полметра, Рейх стукнулся о стену и притих. Коммунист чертыхнулся, пнув подальше его «грозное» оружие. Подойдя к нему, приложил дуло винтовки к затылку.       Нет никого опаснее того, кто впал в настоящее отчаянье. Союз это понимал, как и то, что, убив ослабшее чужое политическое воплощение, решит разом много проблем нынешнего и будущего времени. Да и что с ним делать ещё прикажешь? Советские военачальники и сам главнокомандующий примут единогласное решение «казнить». Как его от этого спасёшь?       Совершенно никак. Перед судом все равны. С правами приходит и ответственность. Будь то старый или молодой, когда достигнут возраста…       «Однако…», — Союз задумчиво скользнул взглядом в окно. Свет из разбитого стекла падал криво и ломко. Ветер вяло трепал опавшие знамёна кровавого режима.       Однако всегда есть лазейки. Советы хмыкнул: это будет забавно.

***

— Ты совсем охренел?! — рослый бородатый мужчина яростно швырнул чашку, метя в светлую голову Союза.       Предмет гончарного дела разбился с глухим звоном, один осколок упал на плечо Советов. Тот даже глазом не моргнул, а вот Третий Рейх, которого тот держал за плечо, попытался шарахнуться. Но сильные пальцы крепко сдавливали конечность, фиксируя подростка. — Контуженный! — тот тряс своей тростью, как проповедник библией. — Больной на голову! Да как ты додумался до такого?! — Братец, — голос Советов был добр и спокоен. — Он же ребёнок. Я не мог по-другому поступить.       Третий Рейх зло оскалился, отчего чернота вокруг зрачков окрасилась бурым. Его тоже никто не спрашивал, как он отнесётся к тому, что его…       Усыновят.       Советы явно обладал невероятным даром убеждения и знаниями в юридических аспектах. Каких-то жалких полмесяца, и Третий Рейх стал официально сыном коммунистического ублюдка.       Через месяц они прибыли в Рязань. Третий Рейх предпринял десять попыток побега и двадцать покушений на жизнь СССР.       А тот его всё равно притащил в дом, будто они просто немного повздорили.       «Просто молчи и притворяйся дурачком», — ещё такое напутствие дал, прежде, чем они перешли порог квартиры. — У тебя есть сын! — «братец» не собирался сдаваться. — Честно зачатый, еб твою мать! А этот мало того, что фашис- — Нацистский. — Молчи! — он замахнулся тростью. — Или я убью тебя и плевать на последствия. Притащил этого звереныша и ещё поправлять меня смеешь?! — Виноват, — Союз миролюбиво улыбнулся. — Продолжай, прошу. Я больше не буду перебивать.       Третий Рейх взглянул на него: здоровенный шкаф терпит этого инвалида.       Как они могут быть братьями? Вот Союз — арийский идеал. Волосы светлые, лицо благородное, руки пианиста. И этот, словно из дуба сколоченный. Не могут они быть родственниками. — Я не признаю это! — он грозно тыкнул пальцем в сторону немца. — Это тоже вас семьёй не признает, этот из благородной нации, а не от дикарей сибирских, — елейно протянул Рейх, оскалившись.       Агрессор замер. Кажется, у него начал дёргаться глаз: — А тебе кусок герм- — Братец! — Союз зажал уши Рейху. — Нельзя же так с ребенком! — Себя послушай! — узкий палец указал на немца. — Это лоб здоровый уже! — Ему только вчера семнадцать исполнилось, — парировал СССР. — юридически, он ещё подросток.       Третий Рейх устало стоял, думая, что поесть бы. Хоть дряной русской пищи, но поесть бы. Желудок, кажется, к спине прилип от голода. Он уже устал злиться и прибывать в шоке от сложившийся ситуации. Брыкаться тоже устал, он два раза пытался сбежать от Союза, пока шли. Но для «старпера», тот больно резво двигался. — Братец, это уже не оговаривается, — Союз отставил Рейха в сторону, уходя в коридор. — Документы оформлены, да и сам подумай! Компания тебе. — Да он придушит меня, как возможность подвернется! — «братец» зло сузил глаза, смотря в лицо «племяшки».       Тот одарил его ухмылкой, проведя большим пальцем по шее невидимую острую нить. — Да брось! — Союз чем-то шумел внутри прихожей. — Ты говорил, что тебя теть Маня отравить хочет! — Хочет! — обиженно подтвердил тот. — Ага, — Союз вернулся в домашнем свитере с веником наперевес. — Все тебе кажется. Есть хоть что поесть? С Варшавы самой не ели с малым. — Я не малой тебе, — вяло рыкнул Рейх.       Немец скептично осмотрел кухню: небольшая, захламленная, гарнитур противного кипейного цвета, скатерть-клеенка и утварь, как с начала восемнадцатого века у низших слоев населения. Ещё и запах стоял чужой, противный. Что-то кислое, перекипевшее. Рейха тошнило от этой квартиры от узкого коридора до этой богомерзкой кухни. От этой страны. — Есть поесть, — «братец» хмуро глянул на немца. — На эту морду не будет, и так крови попил народа нашего… — Леша! — СССР брямкнул осколками, ссыпав их в ведро. — Лёша, Лёша, тридцать шесть лет одно и тоже, тьфу, — он, кряхтя, открыл створку холодильника.       Рейх топтался в углу, неодобрительно косясь из-под спутанных мышиных прядей волос на лик какого-то православного святого в массивной раме. Хотя на улице сгущались сумерки, на кухне свет был выключен, только тускло светило из коридора рассеивая неприятное для европейца убранство.       Кто вообще этот Алексей? Почему брат? Разве у воплощений бывают братья? Нет, женщина-воплощение может хоть всю жизнь рожать, но выживет всегда только один. — Переодеться хочешь? В ванную? — любезно осведомился СССР, пока Алексей вогрузил здоровую кастрюлю на газовую плиту.       «Хочу лечь и сдохнуть, но назло вам ещё век проживу», — подумал немец, внешне отрицательно мотая головой. — Так и будешь стоять в углу, как попрошайка ярмарочная? — бросил Алексей, помешивая поварешкой какое-то варево, густо пахнувшее капустой и говядиной.       Рейх зло насупился. А они как бы себя вели, оказавшись в такой ситуации? Дрались бы до крови, ворчливая кляча так точно. Ему же только и оставалось, что хоть право стоять, где хочется использовать. В животе призывно заурчало. Немец ещё ниже опустил голову, спрятав ладони в рукава. — Слушай, — СССР дёрнул табурет из-под стола и подтолкнул к нему «малого». — Полно дуться и строить из себя мученика. Лизать мне пятки не прошу, но прояви хоть каплю уважения к нам и нашему гостеприимству. — Я не просил меня спасать! — рявкнул Рейх.       К горлу что-то тут же подскочило, оцарапав так больно, что глаза запылали, и пламя каплями брызнуло по щекам. Внутри так противно взвыло, в пустоте голода образовалась тягучая воронка. Будто у него до этого была пуповина, крепко державшая самообладание, но эти слова и тембр голоса коммуниста обрезали, нет, перегрызли её, оставив пленного болтыхаться в пустоте.       Ярость перетекала в бессилие, а то — в отчаяние. Юноше очень захотелось замахнуться чем-нибудь потяжелее, поднять стол и швырнуть в окно (зацепив недовольно цокнувшего ворчуна!). Получалось только тяжело дышать и отчаянно стирать рукавом позорные слезы на щеках. — Полегчало? — Советы осторожно протер рукавом одну щеку, пытаясь загляну в глаза.       Немец поджал губу, упрямо отвернувшись. — Да оставь ты этого волчонка в покое, — проворчал Алексей. — Сейчас поест, глядишь, хвостом завиляет.       Рейх отшатнулся от руки Союза, зло повернувшись в сторону: — Не буду! И не щенок я вам какой-то! — он так хотел грозно это сказать, но голос предательски сорвался на истерической ноте. — Правильно, от щенка хоть польза была бы, — Алексей ухмыльнулся. — А ты — паразит. — Лёша! — СССР упёрся руками в бока. — Прекрати! Ему и так тошно! — А мне дело есть? — тот поставил тарелку, кусок капусты рыбкой выскочил на скатерть. — Я тебя прошу… — Ты всю жизнь что-то просишь! — тот махнул на него рукой и совсем тихо добавил. — А твоей морде и «нет» никто не скажет.       Рейх фыркнул. Да с его-то «мордой» его хочется дверным косяком выбивать, глядишь, краше станет. Немец заглянул в тарелку: не так плохо, как могло быть. Чем-то даже напомнило суп, который готовила матушка.       Сердце сжалось в мокрый комок. — Жри давай, — хмуро бросил Алексей. — И ты садись есть, — обратился он уже к Союзу.       На какое-то время кухня погрузилась в тишину, скудно разбавленную каплями супа в тарелку с ложки. Рейх ел почти не жуя, хотя было бы что. Одинокий кусок крошечного мяса потерялся где-то на дне. Этой жижой только желудок на время забить.       В тарелку плюхнулся ещё кусок мяса. Рейх озадаченно обернулся. Союз подмигнул, возвращаясь к своей порции. Нестерпимо захотелось разбить посуду о светлую голову. Бесило до скрежета. Но есть хотелось больше. — И когда ты в Москву? — хмуро спросил Алексей. — Только приехал, а уже гонишь? — СССР иронично ухмыльнулся. Создавалось ощущение, что его в этой жизни ничто не могло оскорбить или разозлить толком. — Этого зверёныша побыстрее заберёшь, — ложка осуждающе указала в сторону притихшего парня. — Я уеду через неделю, — Союз помолчал и осторожно добавил. — А он с тобой останется. — Что? — Алексей замер. — Мне нужно как-то Зинку подготовить к этой новости, — он сложил руки на столе. Его голос больше напоминал заклинание для рассерженной змеи. — Сам понимаешь, как ей одной с сыном было, а тут… — Жена главнее брата! — и без того неприятное лицо стало злее. — Иван, твою душу мать! И без этого довеска паршиво живётся!       Иван. Какое просто имя для такого воплощения. Как породистого скакуна обозвать, как дворняжку с помойки. Совершенно ему не подходит. Хотя Рейху своё имя тоже казалось ироничным — Руди. Но он никому на свете не позволит так себя называть, лучше на титулованное откликаться. — Лёш, квартиру государство нам двоим отписало, — Советы вздохнул. — Чего тебе стоит? Вторая комната пустует. А он тебе поможет по хозяйству, может, пить меньше будешь… — Ты мне не указывай! — Алексей зло погрозил пальцем. — С какой стати я должен?! — Как брат, — Иван мягко добавил. — Что бы матушка сказала на такие твои деяния? — Мать не приплетай! — Рейх, — СССР улыбнулся, осторожно тронув того за предплечье. — Иди в ванную или в комнату, вторая дверь справа. Нам поговорить нужно.       «Конечно, не моя же судьба решается!», — Рейх послушно поднялся. Он так устал от всего. Хоть от этих лиц передохнуть — и то благо.       Всё же переборов брезгливость, немец посетил ванную. Осмотрев яро-жёлтое дно, решил, что только лицо умоет. Взглянув на себя в зеркало, тут же отвернулся. Он ощущал себя взрослым. Высокие чины перед ним на цыпочках ходили, сам фюрер с ним не смел сюсюкаться. А тут? Словно ему десять. Позор. Такой позор. Чёрным дегтем нутро обвивал, заставляя чувствовать себя ещё ущербнее. Сон. Ему нужно поспать. Хоть немного лучше будет себя чувствовать.       Комната, в которой ему придётся ночевать, напоминала склеп. Высокие потолки и очень мало места. Всё пространство занимала непомерно огромная шкафная конструкция, в которой, кажется, были все дешёвки человечества. Маленькое окно, едва прикрытое тюлем, диван в мерзкий узор, узкий, как койка в больнице. Рейх взглянул за стеклянные створки: странная помпезная посуда, фарфоровые статуэтки, снова эти страшные православные иконы. Глаза святых смотрели до тошноты проницающие. Это страна коммунизма, где вере места нет? В этом доме можно маленькую часовню открыть. Рейх скользнул взглядом выше: фотокарточка. Серо-жёлтая от времени, с заломами и пятном. Немец присмотрелся: на него смотрел всё тот же урод с кухни. Только в военной форме и более добрым взглядом. Немец не разбирался в русских чинах, особенно дореволюционных. Но смотрелся не как рядовой солдат или сержант. Рейх фыркнул: форма даже собаку хромоногую красит. Сев на жёсткую сидушку дивана, задумчиво взглянул в окно: в ореоле уличного фонаря листья лип выглядели как рыбки, замершие среди морского дна. Между плафонов люстры с противным грязно жёлтым цветом мелькнул мотылёк.       И теперь это его жизнь.       Осознание вновь обожгло щёки, тихо стекая на сжатые до белизны костяшек кулаки.