Неважно

             Ромка тащит окоченевшее тело домой. Ему страшно – как холодно, ему страшно по человечески. Кости промывает животный страх а ноги, сами несут его в то место, которое он на самом деле считает домом. И только тогда, когда мелкая избушка вырисовывается на его пути, он понимает, – приплыли – но уверенно шагает дальше. Как будто сюда и спешил, будто бы вот оно, то чего ему не хватало – ему нужно увидеть бурята, прямо, блять, сейчас. Иначе он сойдёт с ума. Тормозит у самых ворот. Хлипкая калитка послушно поддаётся дуновение лёгкого, январского ветра. Вьюга стихла с час назад, может больше. Комки снега не позволяют ей раскрыться шире, чем на пару сантиметров и Ромка помогает себе ногой. В мутном стекле – выходящем на главную улицу – не ясным, тусклым бликом отражается свет настольной лампы. Хочется верить, что дома Бяша один. Рома подчиняется тяге к родному теплу и взбирается по лестнице, протиснувшись между железной преградой. Обстуктвает обувь и сам себе удивляется – придти по ведению инстинктов – пол-беды. Но он явно не хочет задерживаться на долго. Бяшка его, хоть и дурачек – но парень не глупый. Дай ему возможность заглянуть в знакомые черты, засомневаться, подумать что, что-то тут не чисто и он всё поймёт. А Роме этого не надо. Где-то в груди, набатом бьёт желание – увидеть. Еще пару минут на то, что бы со стыковать ворох мыслей в голове, придти к той легенде, которая не вызовет подозрений. Собрать себя воедино и он стучит. Глухой звук разносится быстро и громко – ровно три раза. Дом погружается в темноту, под звучные шорохи и топотание босых ног. Значит один – думает Ромка – усмехается как-то тяжело и подаёт голос: – Эт я! Не ссы! – секунда-другая и дверь распахивается, под неумолимый скрип дверных-петель. Пятифанов не осознано делает пару шагов назад, что бы лампа в коридоре осветила только подошву старых ботинок. Бяшка выглядит растрёпанным, но не напуганным. От части он даже рад, визиту ночного гостя. Вон, лыбится, неуверенно оголяя резцы и щель, между ряда передних зубов. – Ромыч.. Ты чо тут, на? – шепелявит на глухих согласных и бросает неосознанный взгляд на настенные часы, маленькая стрелка на которых, уверенно перевалила за двенадцать – Поздно уже, мамка не потеряет, на? – он жмётся от лёгкого ветра и переступает босыми стопами – с ноги на ногу. – Да не, нормально всё – Пятифанов шмыгнул носом, ему страшно до зуда под кожей – Я, представляешь, нож свой посеял. Теперь вот, хожу ищу – его голос предательски надломился, но Рома не подает виду, что это может чего-то, да значить. Постарался продолжить горазда бодрее. – Вон оно чо.. – бурят задумчиво зажевал губу и раскрыл дверь по шире – Так ты заходи, на. Холодно ведь – пропускает мимо ушей, еле слышное «не хочу» и вялое «не могу». Мальчишка воспринял все странности в поведение и тоне товарища, как намек на то, что тот замёрз – не май месяц, в конце-то концов – От меня матери позвонишь.. – Бяш, я не хочу! – Пятифанов заставляет себя услышать так, как умеет – на повышенных тонах – Не хочу.. – и сразу теряется, ломается и перестраивается на шёпот – Слышишь, не хочу.. – бурят сутулится не довольно, не уверенно как-то а потом прикрывает дверь, растворяясь за нею. Шелестит одеждой, которая весит на вешалке рядом с прихожей и выныривает через какое-то время в этот раз, запирает за собой. Ромка слышит как не громко щёлкает замок и как, звенят ключи в кармане чужой кофты. Копошится у прохода какое-то время, пока Пятифанов, снова, отходит на разумное растояние. Останавливается на крайней к крыльцу ступеньки. Бяша поворачивается заметно тускнеет а плечи, невольно, напрягаются под весом студёной Тайги – зимы у них, просто убийственные. – Ром? – и голос становится таким тихим и нежным, от него так предательски больно колит куда-то в области сердца – Ты как? У тебя всё хорошо,на? – он сбавляет тон ещё на несколько октав. Где-то в дали уныло завывает лес и Пятифанов пугается, снова отходит в жалком желание стать меньше или вовсе, растворится во тьме. Бурят не уверенно подходит к нему, но почувствовав сопротивление притормаживает. Теперь он мнётся на первой, от начала крыльца, ступени а Ромка спустился на снег. Зелёный омут, в котором предательски поблескивает неясная надежда, накрывает тёмная пелена страха. Алые от слез щеки не приятно колит и Пятифанов до последней капли разума, будет заверять себя в том, что дрожью пробило от собачьего холода, а не тупого человеческого – детского – страха. Фонарь за спиной не даёт уйти дальше, Бяша перед ним, не даёт сделать шаг вперёд – он будто в ловушке – капкан, который закрылся от его, не обдуманных действий, теперь не видимой болью сжимает стягивает грудь, где так звонко стучит сердце. Слишком много «а вдруг» путают мысли и он теряется, пропадает в себе или прячется от себя. – А вдруг он всё понял, услышал, не дай Боже, увидел? А вдруг чувствует, понимает? По этому молчит? По этому не подходит? Он же твой друг, он, блять, знает тебя как облупленного! Идиот, идиот, идиот.. Надо было бежать домой, уйти. Беги, просто беги. Скройся, исчезни, но не медленной уходи. Уходи, уходи, уходи... Голос в голове притупился и медленно стих и Рома чувствует, как ладошки цепляют его кожанку на спине, чувствует дыхание на плече и не прикрытой шее. Как к нему жмётся тёплое тело. Как собственная голова, тянется к чему-то на столько родном и знакомому – он игнорирует. Втягивает в себя этот сладкий аромат, что-то домашнее в перемешку с юношеским максимализмом. Что-то невинное, лёгкое и недосягаемое. Оно затягивает, заставляет прислушаться и поддаться незыблемым надеждам, что всё будет хорошо, всё будет как раньше. Игорь теплый. Очень-очень горячий и такой, на самом деле, родной что сердце вновь сбивается с ритма, пропускает удар за ударом и Рома открывается, тоже притягивает друга к себя. Прячет лицо в изгибе, между плечом и шеей, руки опускает на талию. Вздрагивает когда ладони оглаживают его, ровную спину, ощутимо проходят под лопатками. Он млеет и сам оглаживает знакомую фигуру большими пальцами. Тот пытается встретится взглядами, заглянуть в лицо товарища, но Пятифанов дрейфит и лбом ведёт куда-то, под ткань – накинутой по верх домашний одежды – уличной кофты. Носом утыкается в ключицы. Бурят принимает слабость друга и не настаивает, оставляя попытки далеко позади. Это не важно. Важен только он сам, Ромка под боком и его голос, его чувства, его дыхание и его запах... – Ром.. – он помедлил – Всё хорошо.. – пытается заверить товарища, сам стараясь унять промелькнувшую дрожь. Что-то не так, мальчик не может объяснить, но что-то, блять, не так – Останься сегодня со мной, а утром сходим поищем вместе...– он убаюкивает, успокаивает и Пятифана, и себя от части. Тон уверенный, ласковый а внутри всё замирает и покрывается тонкой коркой иния. В животе закручивается узел и он снова прячется, зарывается носом в жёсткую кожу кожанки. Рома, кажется, вовсе сопит повиснув на чужом теле, не ясная сонливость накрыла его с головой. Он вяло машет, в знак согласия, но продолжает стоять на месте. Бяша тоже не двигается, но в его случает это ступор. На крепком плече он улавливает – лёгкий запах, грошевого одеколона, кислый привкус пота и аромат самого Ромы исходящий от кожи – случайно натыкается на инородный – металлический. Носом обводит чужую шею, потом края шапки и втыкается в щеку. Руки, по ощущениям, залиты чем-то липким а на алой от мороза скуле, брызги бурой субстанции. Он отказываться верить. Возвращает голову на прежнее место, жмурится и сгребает Ромку в охапку, награждает медвежьими объятьями. Тот улыбается в его, Бяшену, шею. От неё, по спине, пробегает стая мурашек. Будаев качает друга из стороны в сторону, подобно матерям с грудничками на руках. И яро отказывается верить, он запрещает мозгу складывать пазл, из фактов, и собирать картинку воедино. Пятифвнов хихикает устало и думается ему, что найти нож в утробе Антона, не самая сложная задача.