Сохранить холод или погореть?

Гепард почти задыхается. Он с трудом переступает через грязные лужи и искренне надеется не наступить в грязь, иначе придется отчитываться перед старшими за испорченные вещи, да и выполнять дополнительные послушания в качестве наказания не хотелось. Тем не менее он бесстрашно пробирается сквозь переулки Подземья, как было ему велено. Сегодня, как и каждую пятницу, он относит немного лекарств в местную лечебницу и продукты одному из старых священников. «Великий Клипот завещал нам охранять всех, даже из низшего мира», — говорил ему Отец, но все равно отправляет мальчика в Подземье тайно, держа это в строжайшем секрете даже от самых преданных служителей. Пробираться приходится через самые темные переулки, кишащие крысами и опасными людьми. Многие его знают и благодарны даже за те мелочи, которые Гепард приносит с собой, но некоторые, кто не почитает последователей великого Клипота, видят в мальчике лишь легкую добычу. Слава их Эону, такие еще ни разу не осмеливались его тронуть. Добрый священник гладит его по голове, когда он заносит ему продовольствие, внимательно выслушивает его новости с Надземья. Достает из пакета одну из буханок хлеба, дружелюбно подмигивает. «Отнеси это своему другу», — говорит он, когда Гепард отбивается, и на это у мальчика нет никаких контраргументов. Даже если этот «друг» и не друг вовсе. Сампо ждёт его, как всегда, под тусклым светом фонаря, что-то насвистывает легко и непринужденно. Выглядит он безмятежно, но Гепард замечает намного больше, чем Сампо старается показывать другим. Край синяка виднеется из-под рукава, лицо болезненно бледное, руки почти дрожат от остатков дневного напряжения. Сердце сжимается в груди Гепарда, и он обещает себе взять ещё одну буханку с кухни в следующий раз, даже если его за это отправят молиться всю ночь. Ради него не жалко. Улыбка растягивается на лице Сампо, когда он видит приближающегося послушника, но сразу тускнеет, когда замечает хлеб в руках. — Так любишь когда тебя наказывают? — немного заигрывающе спрашивает он, но все равно смотрит на еду с плохо скрываемым желанием. Быстро забирает пакет, когда Гепард молча его протягивает, даже не собираясь отпираться, оглядывается по сторонам. Всё-таки жизнь в Подземье заглушает стремление к свету и вере, но Гепард обещает себе сделать всё что в его силах, чтобы спасти эту душу и вернуть на правильный путь. Мягкий и немного заискивающий голос льется рекой, и вокруг воцаряется покой и уют. Гепарду нравится слушать Сампо, восхваляющего себя или набивающегося на комплимент, он с вниманием смотрит на него, пока тот рассказывает о днях на улицах или о других жителях. Казалось, он знает все, в то время как Гепард ограничен стенами монастыря, и лишь раз в неделю ему удается вырваться сюда, в сумрак улиц, к насмешливому, но доброму смеху и ярким бликам в глазах, в которых отражались пляшущие под светом фонаря пылинки и светлые волосы. К мягкой теплоте посредине вечной зимы, к сладким мукам и сжиманиям души, к мучительно алеющим щекам и ушам. От одной улыбки: в глазах темнота, в голове лишь оглушительный стук сердца и так сильно печет кожу. Что-то ускользает от внимания Гепарда сегодня. Необычное напряжение или нервно бегающие глаза? Слишком быстрая речь и сжимание оборванной кофты в руках? Он ослеплён, он верит в людей также, как в своего эона, и открывает душу не боясь ничего. — Тебе же ещё надо зайти отдать лекарства, да? Думаю тебе уже пора, у меня ещё дела есть, поэтому… Давай. — Сампо подталкивает его в сторону нужной улицы, и спиной ощущается как его руки трясутся. Гепард не понимает. Он послушно отдаляется, лишь раз оборачиваясь, чтобы помахать на прощание рукой. Его друг прав — ему стоит поторопиться, чтобы успеть вернуться в Надземье. Возможно он даже успеет зайти к местному алтарю, убрать свечной воск со стола и поправить изображения великого Клипота. В спину голубыми кристаллами вонзается взгляд. Под лопатками чешется, но Гепард больше не оборачивается, заходит за угол, и… — Кто тут у нас… Неужто Коски не солгал? Правда водил дружбу с этим неженкой из Надземья… — противный, хриплый от дешевых сигарет голос раздается над ухом, а из теней слышится смех еще нескольких, таких же мерзких и язвительных. Сердце бешено стучит, он пытается прорваться вперед, но опрокидывается назад одним сильным толчком. Руки прижимают сверток к телу, Гепард пытается перевернуться, но грязный ботинок прижимает его к земле, оставляет следы и вмятины на идеально выглаженной одежде. Пакет с лекарствами вырывают у него из рук, присвистывают удовлетворенно — перекись и заживляющие мази, лекарства от болей в животе и голове, наверняка кажутся уличным мальчишкам огромной добычей. Ботинок грубее нажимает на плечо, еще несколько ног обрушиваются на послушника, оставляют синяки и заставляют сжимать зубы от боли. Кто-то наклоняется прям к лицу, злобно выдыхает: — Такой смазливый, прям как девчонка. Может ты и стонешь также, а? Проверим? — страх сковывает все тело, и ему только и остается что вытаращить глаза и попытаться в очередной раз вырваться из-под тяжелых подошв. — Держи себя в штанах, — фыркает кто-то, — потом найдешь себе кого-нибудь. Мало ли кого он в своем храме обслуживает, — они гогочут, и через пару мгновений боль пронзает всего Гепарда. Предплечье. Наверное, его сломали, и эта боль заглушает ощущения остальных ударов, после которых они удаляются, о чем-то воодушевленно разговаривая. В ушах шумит, и Гепард чувствует холодящие кожу дорожки слез. Через силу поворачивается на бок, прижимает колени к груди и еле слышно скулит — как побитый, брошенный щенок. Сампо знал. Нет, не так. Сампо подал им эту идею. *** — Да защитит нас великий Клипот, — заканчивает утреннюю службу Гепард, закрывает потертую, искусно расписанную книгу. Тут же слышатся тихие шепотки, все же отражающиеся гулом о своды храма, шорох одежды. Прихожане разбредаются кто куда, несколько привычно выстраиваются в очередь перед ним. Глаза в пол, пальцы теребят складки на одеждах, а губы искусаны ночью до крови. Видно за версту все их грехи, все их покаяния и эмоции. Молитва легко и заученно слетает с губ, и вот он не видит уже ничего, кроме человека, склонившегося к его ногам. Он слушает, и проникается его горем, думает как поступил бы на его месте сам, оценивает насколько искренне человек просит прощения за свои грехи. Обычно те, кто подходит сразу после службы — открыты, милы и доброжелательны, они с радостью поделятся своими проступками и с другими, ведь знают: Эон их простит, спасет и сохранит. Свет падает на их лица без тени зла и корысти, Гепард хочет верить что они такие не только в храме, но он уже давно не ребенок. Однако здесь, среди свечей и отблесков витражей, среди музыки и песнопений, он позволяет себе верить, что люди достойны второго шанса, что Эон принимает исповеди не просто так, что всё это не зря. Здесь, в белом и золотом, среди горячего шёпота исповедей, среди чистых молитв и искренней веры, он как родной. Он сохраняет надежду в людях посредине вечной зимы, выслушивает их страхи и пороки, кажется самым чистым человеком в этом мире. Иногда казалось, что от этого он задыхается не меньше, чем от пыли Подземья. Лишь закрыть веки, и перед взором возникают совсем другие картины: пара фресок в темной комнатушке, несколько свечей и не больше двух прихожан. Грязных, в неопрятной одежде, с мутными от алкоголя или вселенской усталости глазами, но все же вера в них теплилась, и Гепард сохранял ее как мог. Лишь закрыть веки, и тёмно-синие всполохи пробиваются в воспоминания, вместе с лёгким смехом и по-мальчишески острыми углами тела, такого бледного из-за постоянной темноты. Сбросить наваждение оказывается трудно, но Гепард по привычке возвращается к делам, заковывая в лёд старые воспоминания — чтобы не гнили и не болели. Белые, немного опороченные грязью цветы не должны увядать, и поэтому хранятся в морозе и холоде, за которым скрываются нежные лепестки. Комната маленькая, разделенная на две половины ширмой от пола до потолка, изображения на которой постоянно приковывают взгляд Гепарда: города Надземья, улицы Белобога, по которым можно долго бродить как и глазами, так и в самом городе, а над этим всем возвышается их Эон, как бы прикрывая их всех от опасностей. Иронично, что нарисовано только Надземье. Часы личных исповедей всегда длятся по ощущениям Гепарда невообразимо долго, тесное, полностью белое помещение начинает нервировать и душить. Он заставляет себя не обращать на это внимания. Порядочный служитель, почитающий бога и верующих, отдает им всего себя. Последние полчаса, и человек за ширмой долго молчит. Гепард учтиво ждёт, скользит взглядом по переулку за театром, но через пару минут всё-таки не выдерживает: — Вы хотели бы остаться за ширмой, или я могу ее отодвинуть? — Анонимно, — поспешно отвечает голос, немного хриплый. Брови сами по себе хмурятся. Прихожанин кашляет, прочищая голос, и читает молитву. Быстро и с запинками, но наизусть, и Гепард проникается уважением. Всё-таки не каждый в их время так вежлив к Эону. — Если даже ты и совершил что-то, ну, очень ужасное, Эон же простит, да? — Великий Клипот прощает все грехи, — монотонно отвечает Гепард, — если вы искренне сознаетесь, то ваши проступки будут отпущены. — Верно, да… — притворно усмехается собеседник, покачивается на стуле — Гепард сдерживает желание цокнуть языком в знак неодобрения, — я совершил очень, очень плохой проступок. Преступление, даже. Паника прошибает с головы до пят, костяшки белеют от напряжения, с которым он впивается в книгу. Он в одной маленькой комнате с опасным преступником? А вдруг это убийца? — Я предал ни в чем не повинного человека, — как ни в чем не бывало продолжает голос, нервные нотки мешаются с напускной беспечностью, — потому что я был трусом и думал что так завоюю авторитет и безопасность. В итоге и он ушел, и авторитета я не получил, — грустно хмыкает он, и у Гепарда что-то в груди сжимается. — Этот человек был вашим другом? Молчание, затянувшееся на пару минут, прерывает стук по колену. — Думаю, да. Хотя дружба наша была не совсем обычной, но, да, — резко переходит на шепот, — мне кажется он был влюблен в меня. Ха, это делает все ужаснее, верно? Гепард думает что это наконец закончится, но прихожанин резко добавляет — на выдохе, как бы признаваясь в страшной тайне: — И я в него тоже, наверное. А ещё я воровал и скрывался от закона, но первое важнее. — Вам важнее чтобы Эон отпустил вам груз предательства, чем воровства? — Да, конечно, — как будто это самое логичное утверждение на свете. Тихий вздох вырывается у Гепарда, — Пусть уж эон помилует меня, такого грешного. — Эон, Отец милосердия и защиты, посредством Церкви своей дарует тебе прощение и мир. Человек за ширмой молится ещё раз, и Гепарду неловко говорить что это необязательно. — Спасибо за то что выслушали, а я и не верил что правда легче станет, — усмехается он, встаёт, но у двери ненадолго останавливается, — трудно говорить правду, когда постоянно лжешь, понимаете? Гепард кивает, думает о каждом разговоре с отцом, затрагивающем тему семьи и невесты, но вспоминает что его не видят. — Эон тебя простил, иди с миром. — Благодарение Эону, — перед тем как окончательно закрыть дверь. С этим стуком что-то ломается в сердце Гепарда, и он сгибается к коленям, зарывается пальцами в волосы. Сампо правда не знал к кому пришел, или это очередная уловка? Он звучал так искренне. Хочется побежать за ним, развернуть и рассказать всё, что он надумал за эти годы после того как отец узнал о его визитах в Подземье и строго запретил туда ходить. Описать свои чувства, а потом ударить с размаху, заточить тело в ледяной глыбе и уйти, больше никогда не возвращаясь. Но разве не сам их великий Эон говорил что нужно давать вторые шансы?