Вчера был четверг

      Ромка теперь, наверное, его просто возненавидит, и когда выйдет из больницы или сам снова попытается убиться, или самого Антона со свету сживет. Конечно, хотелось бы верить, что до таких последствий не дойдет, что Рома в душе очень ранимый и по-своему разумный, но интуиция подсказывала, что у Пятифана внутри не одно потайное дно, и чем глубже лезешь ему в голову, тем отчетливее понимаешь, что он весь слоится, состоя из детской открытой доброты и черной тупой жестокости. Если тебе везет и ты докапываешься до хорошего слоя, то Рома с тобой веселый и открытый, но стоит попытаться подковырнуть еще глубже, и вмиг можешь стать ему самым страшным недругом.       Рома легко принимал новые факты о людях и так же легко под влиянием этих фактов менял и мнение о человеке; ему не было горестно из-за отказа от друзей, не было страшно пускать в компанию новых людей и давать им шанс.       С Антоном это все, правда, странно работало.       По собственным ощущениям их с Ромкой взаимодействия напоминали длительное путешествие на полуразвалившейся древней машине: вот они познакомились и отправились в путь, то и дело буксуя и останавливаясь, но исправно латая свой транспорт; вот они постоянно тормозят, но потом все налаживается и они каким-то образом становятся еще ближе. Они движутся рывками и адаптируются по ситуации, а потом Ромка понимает, что чинит неправильно и в какой-то момент они оба летят в кювет из-за отказавших тормозов.       Ранится, правда, тоже только Ромка.       Антон почти бежит домой. Голова пульсирует и ветер бьет в лицо, тяжелые очки подпрыгивают и больно бьют по переносице, дыхание сбивается и ком в горле давит, не давая вдохнуть нормально, но пока что мальчик не плачет. Гнев, разочарование, обида и жалость смешиваются и разносятся по крови с кислородом, обрушиваясь на него волнами, захлестывая и оседая на сердце плотным слоем твердых наростов.       Ну почему все так?! Почему, стоит только Антону немного расслабиться и привыкнуть к спокойной жизни, как тут же все опять становится плохо?       Ему бы хотелось не утрировать, но выходило ведь действительно то, что все проблемы в жизни начинались именно из-за него. Если бы он не устраивал истерик из-за сорвавшейся поездки в Диснейленд, то родители не начали бы ругаться, Оля не была бы подавлена, сам Антон не чувствовал бы себя в семье лишним; если бы он не отпиздил Семёна, то Рома с Бяшей не кинули бы его и он бы не пропал; если бы Антон не пустил все на самотек с уже Ромкой, то…       То что? Они бы встречались? Рома бы не попытался выпилиться? Блять, об этом даже думать ужасно.       Антом минует мостик через реку и на очередном вдохе — рваном и сиплом, отдающим болью в легких и кислым во рту — останавливается, сгибаясь пополам и только сейчас понимает, что его всего несмотря на ясную погоду прошибло холодом, будто сейчас был не май, а лютый январь, когда он только переехал сюда с родителями и Олей. Тогда он, конечно, понимал, что порядки тут будут отличаться от привычных ему городских, но еще не мог представить, что настолько сильно, что его единственными друзьями тут будут два гопника, один из которых еще и начнет ему неоднозначно симпатизировать.       А потом попытается себя убить.       До дома Антон доходит, не помня пути, и понимает, что происходит, только когда дверь за ним закрывается и в прихожей становится непривычно темно. — Антон? Ты там пришел? — зовет мама из зала. — Проходи давай. — Хорошо, мам, — отвечает Антон не своим голосом, слишком поздно понимая, что нужно было хотя бы попытаться притвориться, что все нормально.       От усталости ломит ноги, и он осторожно присаживается на обувную полку, смотря на носки своих кроссовок, выпачканных в грязи еще не успевших высохнуть луж. — Ты у Ромы был? Все хорошо? — уже встревоженней уточняет мама. — Да, все в порядке, — после заминки отвечает мальчик.       Он наклоняется к обуви, чтобы расшнуровать и снять ее, но как только его спина сгибается и грудь касается ног, как глаза тут же намокают. Зрение плывет, и Антон слишком поздно подносит ко рту руку, пытаясь подавить рвущийся наружу плач. Стыдный мокрый всхлип вырывается из него как птица, прорвавшая заклеенную сеткой форточку. Антон двумя руками зажимает себе рот, чувствуя, как тот открывается в беззвучном крике отчаяния и горечи. Горячие слезы текут по щекам и в носогубную складку.       Лучше бы он Рому и не знал никогда, чем испытывать это.       И лучше бы Рома его тоже никогда не знал, чем пытаться убить себя.       Из зала раздаются тихие шаги, но Антон не обращает на это внимание. Лишь когда мама опускается перед ним на колени и берет мокрое мальчишеское лицо в прохладные ладони, он поднимает на нее свой взгляд. — Тоша, родной мой, — говорит она и голос ее мягкий и ласковый. — Что случилось?       Антон не видит ее лица, потому что оно расплывается в его глазах, но ему представляется, что оно такое же нежное и доброе, каким запомнилось ему с тех времен, когда в их семье все было хорошо. — Мам, — он всхлипывает, чувствуя себя маленьким ребенком, для которого мама — самый сильный человек в мире. — Почему все так, мама? — Ох, дорогой, — мама присаживается рядом, убирая в сторону свой цветастый шелковый шарфик.       Антон ложится ей на колени, ощущая, как ее нежные мягкие руки гладят его по волосам и спине. Ах, если бы можно было бы отказаться от всего мира, чтобы навсегда остаться в этом моменте, где ему, наконец, можно ощутить себя защищенным, где нет злых взглядов и колких фраз, где ему не нужно бояться, что на нежность ему ответят грубостью, и оттолкнут после объятий.       Где не было никакого Ромки, не подпускающего его к себе, а потом вскрывающегося на холодном полу ванной.       Какое-то время они не разговаривали; Карина терпеливо ждала, пока сын выплачется и успокоится, Антон в свою очередь пытался снова задышать ровнее, но получалось это скверно. Он просто не понимал, что делал не так все это время, от начала и до конца: еще до того, как Рома замкнулся в себе; во время, когда Пятифанов полностью ушел в себя и перестал реагировать на все здраво; и после его попытки убиться, когда он принял решение идти в полное отрицание, даже если все очевидно. Ведь, по сути, Антон пытался всеми силами показать лишь то, что он не против и Рома ему симпатичен точно так же, и разве этого недостаточно, чтобы мальчик успокоился?       Его сломал страх быть отвергнутым или… или что? — Что случилось? — наконец, когда Антон более-менее успокоился, задала вопрос мама. Голос ее все еще был ласковый и сочился заботой, и мальчик вдруг осознал, что все время, прожитое здесь, она звучала так только тогда, когда случалось что-то плохое. — У Ромы твоего что-то?       Он горестно вздыхает, едва сдерживаясь, чтобы не всхлипнуть. Слезы новой волной застилают глаза, и в этот раз он выпрямляется, смахивая их ладонью. — Мы поругались, — признался он, уставившись в пол. Сказать маме напрямую о случившемся он все же не мог, пусть и не был уверен, что она его отругает или осудит. — И, кажется, я в этом виноват.       Карина понимающе кивает, а затем тяжело вздыхает. Все же ей, как матери, было невыносимо тяжело осознавать, что ее ребенок — действительно еще совсем дите — столкнулся с такими взрослыми проблемами и вынужден разбираться с ними, переживать и учиться вести себя правильно. Даже взрослые не знают, как в такой ситуации стать хорошим другом, поддержкой и опорой, и, в общем-то, здесь не может быть какой-то универсальной инструкции с полностью верной последовательностью действий, после которых наступит магическое исцеление.       Ожидать от этого поселка чего-то сверхадекватного или нормального относительно большого города было бессмысленно, но и готовиться к убивающим себя детям никто не собирался и даже не думал. — Что ты сделал не так? — осторожно интересуется женщина. Антон пытается сообразить, как правильно это объяснить, не говоря напрямую о поцелуе.       И снова нужно что-то утаивать. — Мне кажется, я сильно на него напираю, — неуверенно и едва слышно предположил мальчик, наконец-то поднимая взгляд на маму. К его удивлению, на бледном лице не было ни тени осуждения или злости, хотя он был готов к тому, что его отчитают. Хвала небесам, он ошибся, и мама действительно рядом. — И из-за этого он отстраняется. Но я просто не понимаю, что нужно делать.       Она снова гладит его, но уже по плечам и рукам. — Это очень сложно, Тоша, — начала мама, и Антон шмыгнул носом, снова чувствуя, как внутри все сжалось. — Просто постарайся дать ему время и не требовать слишком многое. Когда с людьми случаются такие вещи, на восстановление может потребоваться гораздо больше времени, чем можно себе представить. Бывает, что нужны годы. Некоторым — еще больше.       Он кивнул, хотя и все равно ничего не понимал. Антон знал, что такое депрессия, понимал, что это болезнь не такого рода, как менингит или пневмония, и что лечится она совсем иначе, а потому еще и долго. Но, сталкиваясь с чем-то подобным, все равно отчаянно хочется попасть в число счастливчиков, которых пронесло.       Очевидно, что такого не будет, и Ромке потребуется чудовищно много времени, чтобы прийти в себя. А ведь еще и дома его ждет его отец, с которым у него и так отношения были тяжелые. Какими они будут теперь, после такой огласки этого кошмара, вмешательства органов опеки и Тихонова — загадка. — Понимаешь, Антон, когда люди принимают решение так обойтись с собой, они уже чувствуют себя и виноватыми, и перегруженными настолько, что оказываются не в состоянии справляться со своими переживаниями и волнениями. Поэтому им проще все оставить, — продолжила женщина, вставая и утягивая сына за собой. Антон было поддался ей, но вспомнил, что так и не разулся, поэтому снова наклонился, наконец-то снимая обувь. И уже после этого встал, послушно следуя за мамой на кухню. — А когда у них не получается совершить задуманное, все становится еще хуже. Бывают люди, которые быстро приходят в себя и понимают, что совершили ошибку, но бывает и наоборот. Тут уж не предскажешь, кому как повезет, Тоша. И если выходит так, как получилось с твоим другом, то нужно просто дать ему время. Он обязательно придет в себя, но ему будет проще, если ты поможешь с этим, а не будешь этого требовать, понимаешь?       Антон уставился на свои сцепленные в замок пальцы и вздохнул.       Часы на стене громко цокали стрелками и холодильник шумел, но у мальчика все равно было ощущение, что дома ненормально тихо. За окном двор пестрел красками, трава была зеленой, а небо синим-синим, с плывущими по нему пушистыми, как Олины волосы, облаками. Такие же плыли и над городом, где они жили раньше, такие же будут плыть и через сотни лет.       Интересно, вдруг думается Антону, а вот если прямо завтра отец скажет, что они возвращаются в город, то что будет? Рома расстроится? Почувствует облегчение? Он будет ему писать или, как и предыдущие друзья, просто забудет о том, что когда-то в его жизни вообще существовал какой-то там Антон Петров? Антону бы так не хотелось, чтобы Ромка его ненавидел.       Наверное, ему действительно не нужно было так на Рому давить, а следовало поддержать и успокоить. К нему ведь с первого же дня после прихода в себя кучей люди повалили со своими «почему?», «зачем?» и «как же так?»; и оправдываться перед всеми после того как ты от ненависти и презрения к себе попытался убиться — это все равно что брать вину за то, что общество тебя ненавидит без причин.       Сердце сжимается от стыда и жалости. Он ведь Роме нравился и эта симпатия к другому мальчику, хоть и не была по факту чем-то мерзким или плохим, всеми вокруг воспринималась как признак болезни и мерзости, за которую можно гнобить и шпынять. Рома правду говорил — его бы отец, узнай, точно бы убил; узнай кто другой — его бы забили за школой или на Ольшанке бы утопили как щенка. Узнай такое об Антоне, и его родители, пусть и поохали бы, но зубами бы его от всех местных выгрызали, не дали бы в обиду, все что угодно бы сделали, чтобы увезти в большой город, где до него никому дела бы не было.       И, блять, выходило же, что Антон, из-за которого Рома себя ненормальным и осознал, даже будучи в курсе этой симпатии, вместо того чтобы первым делом обнять и сказать, что счастлив просто видеть его живым, потребовал объяснений, как будто он перед ним лично виноват. Будто он своей попыткой убиться ему хлопот доставил. Будто Рома — это такое бремя, что даже то, что он чудом выжил — это самое раздражающее и тупое, что он мог бы сделать. — Я понимаю, — наконец говорит Антон, — и мне так стыдно перед ним.       Он опускает голову, смотря на собственные штаны. Мама ласково гладит его по локтю. — Ты, главное, ему это скажи. Объясни, почему так получилось, признай, что даже если не хотел обижать его, все равно жалеешь о том, что ему больно, ладно? — она вздыхает, смотрит на него; выглядит точно старая картина и на секунду ему кажется, что было бы так хорошо, если бы она так же открыто умела с папой говорить. — И что так рад тому, что он на поправку идет.       Антон мокро хлюпает носом и кивает. Мама улыбается, распахивает руки и он поспешно соскакивает со стула, чтобы тут же подлететь к ней и позволить заключить себя в ласковые теплые объятия, ощущая, как она прижимает его к себе, словно он еще совсем маленький и она все еще не может привыкнуть к тому, что он целый день проводит в садике.       Идти к Роме Антон больше не решается. Вернее, считает это ненужным. Рома же с самого начала Бяше говорил, что не хочет Антона видеть, так что, наверное, так действительно будет лучше — ну, то есть он не будет лишний раз вспоминать, почему в больнице, не придется заставлять себя на него взгляд поднимать или говорить что-то, не нужно будет бояться, что Пертров опять захочет у него какие-то подробности повыведывать.       И поцеловать насильно, это тоже.       Конечно, всегда был вариант прийти с кем-то, но чутье подсказывало, что теперь в его присутствии Рома все равно себя чувствовать паршиво будет, так что лучше не рисковать. Но и просто резко пропасть Антон тоже не мог, поэтому решил вместе с Бяшей на следующий же день передать Роме небольшой кулек с драниками, которые попросил приготовить маму, и записку, в которой ровным чистым почерком излил свои мысли. Лишних подробностей там не было, потому что и медсестры, и Тихонов, скорее всего, могли бы эту записочку прочитать, но главное Антон туда вложил: ему жаль за то, что не поддержал его, он не считает Рому неправильным, и, в конце концов, желает ему поскорее поправляться.       Бяша, правда, относится к передачке со скептицизмом, но против ничего не говорит — ему, видимо, уже поднадоедает разбираться в личной жизни лучших друзей. Ну, или он просто так офигел, что даже не смог решить, как реагировать. — А ты че, сам не пойдешь к нему, на? — растерянно уточнил он, рассматривая пакет с драниками. — Поссорились опять или че? — Поссорились, — только и кивнул Антон, не желая углубляться в эту тему. — Ну, бля, — Бяша почесал затылок, а затем хлопнул приятеля по плечу. — Ты не кисни только, Ромыч перед тобой не устоит и отойдет.       Он с секунду подумал. — Когда-нибудь.       Ну, заебись теперь. Успокоил.       Было тяжело свыкнуться с мыслью, что теперь к Роме ему нельзя. Не потому, что сам Рома запретил, а потому, что так будет для них обоих правильнее всего. В конце концов, вот-вот его должны выписать, и уже после его возвращения домой они могли бы все обсудить в более спокойной обстановке. Либо они могут не обсуждать вообще ничего, а вместо этого просто будут проводить первое совместное лето и заниматься всем тем, чем положено заниматься детям их возраста.       Бяша, насколько Антон помнит, неделю в палатке в лесу прожил. Может, родители разрешат и Антону выбраться так куда-нибудь хотя бы на один день. Было бы здорово сделать что-то такое втроем и…       Как бы он ни пытался, а в голову все равно лезли всевозможные сценарии взаимодействия с Ромой, и абсолютно все сводились к тому, что они по ряду причин все равно остаются наедине друг с другом и случается что-то… эдакое.       Тот поцелуй Антон не мог назвать чем-то потрясающим и будоражащим, потому что обстановка и настроение у Ромы были максимально неподходящие, но факт случившегося отзывался стыдливой радостью. То есть… Антон был таким человеком, который слишком уж легко признавал чужую привлекательность — достаточно было просто пару раз взглянуть на какую-нибудь девочку, чтобы внутри все прогрелось на пару градусов, — и в случае с Ромой все произошло ровно так же, хотя до этого он едва ли засматривался на других мальчишек. Большую роль сыграло осознание чужой в нем заинтересованности и то, какую модель поведения Пятифанов при этом выбрал, как он сам ощущался.       А ощущался Рома в то время как кто-то заботливый и нежный, жаждущий внимания и одобрения. Обычно кажущийся грубым и суровым, он открылся ему с совершенно другой своей стороны, которую показывать хоть кому-то, в общем-то, не планировал никогда. И Антону такой Рома действительно очень нравится, и ему бы хотелось, чтобы он вернулся.       Возможно, если бы он с самого начала вел себя иначе, не напирал и не требовал мгновенного исцеления, они бы поцеловались совсем по-другому. И уж точно бы после этого Рома его не прогнал.       Антон действительно идиот.       Последующие несколько дней он отчаянно гонит Рому из мыслей и пытается сосредоточиться на последних уроках, бессмысленных беседах с Бяшей ни о чем, старается чаще гулять с Оленькой и быть более вовлеченным во время разговоров с Полиной.       Поля часто и много рассказывала о своих любимых книгах и планах на лето, радовалась хорошей погоде и подначивала Антона гулять после уроков. Теперь темнеет поздно, почти всегда тепло и солнечно, а вокруг зацветают ромашки. Полина робко поделилась историей о попытке посадить и вырастить хризантемы, с тоской признавшись, что ничего из этого не вышло, и как бы Антон ни пытался сосредоточиться на этом разговоре, в голове всплывали совсем не нужные мысли и идеи.       Роме нужно время, чтобы прийти в себя. И он должен это понимать и уважать. Но перестать вспоминать, как он выглядел, держа в руках подаренные им цветы, просто не может.       Бяша ничего не рассказывает, но только потому, что Антон сам не задает никаких вопросов. И, в общем-то, он выглядит почти безучастным, пусть и взаимодействует с ним так же тепло и дружелюбно, как и раньше, но Антон буквально чувствует, как в мальчике накапливается непонимание и неодобрение. И, опять же, он был чудовищно благодарен ему за то, что он не говорит, спрашивает ли про него Рома или нет, потому что это ощущалось бы больно.       Когда уроки кончаются, Антон спешит к выходу. Бяша уходит, предупредив, что сегодня пойдет к Роме, и на предложение составить ему компанию Петров односложно отказывается, не называя причину. Мальчик, пожав плечами, разворачивается и покидает школьную территорию, а Антон тяжело вздыхает. — Вижу, планов у тебя нет, — слышится рядом ласковый голос Полины, оказавшейся так некстати рядом. — Тогда пойдем вместе, если ты не против. Сегодня чудесная погода; хочу немного пройтись.       Антон смотрит на нее сначала грустно, а потом чуть приободряется, вдруг осознав кое-что важное.       Полина ведь знает Рому столько, сколько они учатся в этом самом классе. И она не станет рассказывать что-то Бяше, который мог бы потом передать это же самому Роме, будучи его ближайшим другом. Да и девочка была очень понимающей и эмпатичной, и ее трезвый взгляд на многие вещи сейчас здорово бы помог Антону, который с каждым прожитым днем только путался в себе все больше и больше. — Да, конечно, — говорит он немного растерянно.       И очень долго собирается с мыслями, прежде чем завести этот тяжелый разговор. И как это, сука, странно осознавать: вот она, девочка, которая сначала ему вроде как понравилась, и она же нравилась Ромке, а теперь ему нужно спросить у нее совет, как к этому же Ромке подступиться после того, как он его насильно поцеловал.       Господи, какой же непредсказуемой может быть жизнь.       Когда школьное здание уже оказывается далеко позади, а впереди были видны жилые дома, он поворачивает к девочке голову, окидывая совсем уж печальным взглядом. Заметив скверное настроение своего друга, она останавливается, выглядя уже встревоженной. И прежде чем Поля успевает заговорить, Антон сам подает голос: — Поль, можно у тебя спросить кое-что? — едва слышно выдает Петров. Осознавая, насколько грустно и стыдно звучит его голос, он тушуется, а затем пробует выразиться более понятно. — То есть, посоветоваться, как лучше поступить. Я сейчас в растерянности. — Ну конечно, — отвечает она с робкой улыбкой, слегка успокоившись. — Я была бы рада тебе помочь, Антон.       Ее тон, ее мимика, жестикуляция и язык тела — все говорит о том, что она искренне хочет помочь и что ей не плевать. И это Антона немного приободряет. — Тут такое дело, — начал он скомкано, не зная, как сформулировать мысли так, чтобы ситуация стала абстрактной и никоим образом не позволила понять, что конкретно случилось. — Я… ох, даже и не знаю, как сказать. У тебя бывает такое, что повздоришь с близким человеком, и вроде как пытаешься поговорить об этом и помириться, но он тебя к себе вообще не подпускает и слушать не хочет? И вот ты как бы и понимаешь почему он так поступает, но все равно не можешь не чувствовать, что его мнение о тебе тебя же и оскорбляет?       Он старается говорить размыто и неясно, чтобы на место другого человека можно было бы подставить и любого их родителей, и Олю, и, возможно, даже прошлых школьных приятелей, но это не помогло: Полина понимающе улыбнулась. — С Ромой поругался? — почти ласково уточнила она.       Антон мигом покраснел. Спрашивать как она поняла не стал — и так ведь ясно, раз ходить к нему перестал. Почему он вообще решил, что она может не догадаться?       Мальчик пристыженно кивнул и Полина покачала головой. Под светом майского солнца ее лицо расцвело россыпью бледных веснушек, волосы блестели и глаза были словно два озера под чистым небом. Чтобы не было так жарко, она заплетала хвост, открывая шею, и с этим становилась словно еще милее и приятнее глазу.       Антон не мог не думать о том, какая она хорошенькая, но и маленькая червоточинка внутри подсказывала, что теперь-то он уж точно не должен засматриваться на кого-то слишком долго. Не то чтобы Ромка ему что-то обещал — скорее наоборот, взашей от себя со всей этой романтикой гнал — но собственные чувства твердили, что все эти засматривания все равно не больше, чем мимолетные слабости и игры гормонов. Поддаться им — предать и себя, и Рому, и все, что между ними уже успело выстроиться и расцвести.       Да и Антон на самом деле Рому в принципе очень симпатичным считал. С первой встречи отметил, что не смотря на откровенно гопническое поведение Рома даже внешне сильно выделяется среди других мальчиков: лицо у него было то ли по-детски мягкое, то ли по-девичьи нежное, улыбка широкая и веселая, голос чистый и грудной, а не звонкий и кричащий, как у того же Бяши. И когда он стал Антону достаточно доверять, чтобы показывать свою более лояльную сторону — не ту, которую примерял перед мальчиками, которых уважал, и не ту, что выпячивал перед девочками, когда они кидали на него заинтересованные взгляды — он в принципе в разы мягче становился. И, наверное, именно этой своей мягкой стороной Антону больше всего понравился, потому что с ним таким можно было все что угодно говорить и знать, что и сам Ромка расслабляется и перестает искать в чужих словах скрытые обидные смыслы и намеки. Антон никогда не стремился ему как-то польстить или закидать комплиментами, но временами без задней мысли говорил что-то приятное, и каждый раз Ромка, понимая, что говорится это без желания подтрунить, едва заметно розовел и добрел.       Антон не понял, когда именно, но в какой-то момент точно понял, что смотреть на такого смущенно-похваленного Рому ему приятнее, чем даже на Полину. — Знаешь, Тош, думаю, Роме в принципе очень нелегко на таких мальчиков, как ты, реагировать, — вдруг вздохнула она, потирая лямку своего рюкзака, и, предвидя вопрос, сразу же поясняет: — Ну, таких интеллигентных, которые в нем слабых мест и «не-пацанских» черт не высматривают, потому что сами с эти понятия не очень-то вписываются. Ему всегда попроще с кем-то грубым, он вести себя с ними знает как. А ты… Ну, ты не похож на тех ребят, которым интересно на драки смотреть и долги выбивать. — И ему поэтому в моей компании плохо? — спрашивает Антон и голос его сдавленный и хриплый.       Полина вдруг смеется. — Если бы ему было плохо, то он бы не ругался и не спорил с тобой, а просто в драку все свел, — говорит она; Антон умалчивает то, что в теперешнем Ромкином состоянии он скорее сам себя покалечит. — Он просто не до конца понимает, как вести себя с тобой. Ты не очень похож на тех, к кому он привык.       Она немного помолчала, а затем вдруг улыбнулась. — Но я точно могу сказать, что ему в людях доброта очень нравится, — говорит она тихо. — Он поэтому не очень общался с Семеном или с другими мальчиками. И поэтому с Бяшей постоянно — потому что у Бяши доброты и искренности намного больше, чем «понятий».       Антон удивленно поднимает на девочку взгляд. Вспомнилась первое открытое его с Ромкой взаимодействие в зимнем лесу по дороге домой: пинок по Жульке, нож у горла, вывернутый рюкзак и прямые приказы унизить его перед всем классом. Не слишком походило на падкого на доброту человека.       Но с другой стороны… были случаи, когда Рома словно становился другим, и Антону бы так хотелось думать, что именно тогда он настоящий, по-детски открытый миру и людям, веселящийся от рассказов, смеющийся с шуток, интересующийся рисунками друга и собирающим вкладыши, а та его часть, что обнажается со взрослыми или неприятелями — маска дикого звереныша, готового цапнуть за пальцы — это изъян его личности, который он со временем перерастет. — Понимаю, — говорит Петров, смотря в сторону, где пышная женщина, забравшись на стремянку, красила облупившиеся ставни своего одноэтажного домика. — Но это так сложно. Я же вроде и не делаю ничего ему назло, но он такой…       Поля вздыхает. — Я, если честно, так удивилась, когда всем понятно стало, что ты с ними подружился, — вдруг призналась она, и Антон удивленно посмотрел на нее. — Вы же как из разных миров. Будто, — она хихикнула, — шансон с джазом.       Антон мигом представил, как бы это звучало, и сам невольно улыбнулся тому, как точно слова Полины описывают насколько они с Ромой разные. — И я все боялась, что вот он сделает что-то плохое, вы поругаетесь и, — она не договорила, но Антон сразу понял, что она имеет ввиду: в конце концов Ромка, по словам абсолютно всех, нередко именно выбивал уважение к себе. — Но потом я как-то увидела, что ты на уроке рисовал, а на перемене он подошел к тебе и, наверное, похвалил таким голосом тихим и ласковым — ты тогда очень скромно улыбался. Он тогда так по-доброму на тебя смотрел, что и мне даже на него приятно глядеть было. И в принципе потом замечать стала, что ты, бывает, скажешь что-то, а он смеется совсем не так, как обычно смеется. Словно-… — Словно ребенка маленького щекочут, — улыбается Антон, понимая, о каком конкретно Ромкином смехе Полина говорит. — Или как перезвон бубенчиков! — закивала Поля. — Красиво так, от всей души!       Антон улыбнулся, но в сердце кольнуло совершенно глупой и необоснованной ревностью — мол, как это она про Ромку говорит! — но в ту же секунду отпустило. Вот уж к кому, а к Полине ревновать им обоим совсем уж странно, учитывая то, что она им обоим нравилась, а сейчас… ну, а сейчас вот так вот. — И я тогда просто подумала, — девочка неловко и смущенно улыбнулась, словно боялась, что ее слова покажутся Антону глупыми, — что раз он так при тебе смеется, то явно и дальше захочет друзьями быть. И раз увлечениями твоими интересуется, то явно быть ближе духовно не против.       Она грустно вздохнула. Антон посмотрел на нее выжидающе, желая услышать и ее рассуждения, хоть сами слова «быть ближе» и смутили его. Конечно, Поля не могла знать всего об их с Ромой отношениях, но такая формулировка все равно попала точно в цель.       Они уже почти дошли до дома девочки и от этого сознательно замедлили шаг, чтобы успеть договорить. — Но, конечно, вам с ним непросто будет. Он так яростно свою гордость отвоевывает и так боится слабину показать, что злится даже от мыслей об этом. Ты… не торопи его с этим, ладно? — Полина улыбается. — Он все же больше привык к друзьям, которые кулаками машут, а не с теми, кто им рисунки дарит.       Антон невольно зарделся, вдруг понимая, что Полина ведь действительно не может об этом знать и скорее всего именно предполагает, что такой эпизод вполне мог случиться. Девочка громко смеется над его зардевшимся лицом. — Ой, Антоша! — хохочет она, опуская ему руку на плечо; смех ее, словно колокольчики, звенит. — Ты если такое лицо будешь делать при нем, то он тебя точно и ударить никогда не сможет — засовестится!       Мальчик невольно улыбается, не упоминая, что если Рома его после насильственного поцелуя не ударил, то теперь, наверное, вообще никогда не стукнет. И мысль эта придает ему уверенности в том, что Роме действительно нужно именно время и поддержка, а не упрямое стремление повести их отношения в какое-то определенное русло.       И тогда, даже если они останутся друзьями, все у них будет хорошо. — Спасибо за разговор, Поль, — искренне от всего сердца говорит мальчик, как-то совершенно не галантно пожимая девичью руку двумя своими. — И в принципе за все спасибо. Ты отличный человек. Умная совсем не по нашим годам. — Когда дедушка периодически забывает, что не обуза для тебя, а самый близкий человек, волей неволей, а набираешься и терпения, и опыта в таких делах, — кривовато улыбается Полина.       Антону вдруг думается, что, наверное, будь у нее выбор, она точно так же как они гуляла бы дни напролет и предпочла бы не знать, что говорить близкому человеку, когда он себя ненавидит и слушать тебя не хочет.       Слова врываются прежде, чем Антон успевает их обдумать: — Ты, если захочешь поговорить, всегда мне звони. Или просто подходи. Или…       Девочка улыбается уже не натянуто. — Хорошо, Тош, — говорит она мягко, а затем заговорщицки подмигивает: — Но я тебя за язык не тянула!       Они прощаются, и Антон идет домой почти одухотворенный музой и надеждой на то, что его терпения хватит до ромкиного выздоровления, а самому Ромке так будет легче все обдумать.       В конце концов, ему действительно стоит просто дать ему время. Это не так тяжело, как кажется.       Бяша приходит к нему где-то около четырех часов вечера на следующий день — что-то нужно было переделать в задании по биологии, пока еще было время, а должного упорства для самостоятельной работы у мальчика не было, так что они решили поработать над ошибками вместе. Более того, как сам Бяша объяснил, сегодня у его матери был какой-то особый день, и нахождение с ней в одном помещении в такое время не сулит ничего хорошего. У Ромы допоздна остаться тоже не получилось бы, потому что жалостливые медсестры погнали бы его домой ужинать, и им не втолкуешь, что у мамки сдвиг по фазе и она ебанутая на голову. — Так что у тебя происходит? — интересуется Антон, когда примерно половина задания уже была сделана.       Мальчик рядом с ним сначала пожал плечами, а потом с совершенно скучающим видом отвернулся в сторону окна, тяжко вздохнув. — Сегодня мамка делает расклад на конец месяца, на. И, наверное, на все лето. Это пиздец, Тох, я чуть из дома слинял, чтобы к Ромычу заскочить, — ответил он таким усталым тоном, что Петрову его даже стало немного жалко.       То, что мамка у него — мегера, он и от Ромы слышал. Но, как оказалось, это была лишь часть проблемы. — Неужели все так плохо? — задает другой вопрос Антон.       Бяша вздыхает еще тяжелее. — Сегодняшний гороскоп ей не зашел прям совсем, на, поэтому она с утра уже была недовольная. У меня там чет выпало, что меня и убьют, и ограбят, и я вообще обсос и все такое, а потом она еще и в газете прочитала другой гороскоп, а там все еще хуже, на. Я чуть не опоздал сегодня в эту шакальню ебаную, потому что она мне расклады свои сраные и заговор на удачу делала.       Он говорил тихо, потому что много ругался, а в доме Антона нужно было придерживаться роли если не примерного, то хотя бы более-менее приличного ребенка, который еще всю эту дрянь на себя не перенял. Правило это было негласное, но очевидное — Бяша не был идиотом и уж тем более был в гостях достаточно, чтобы понимать, что в каждом доме свои порядки и правила. Если Ромкиному бате похуй было, на каком языке шпалит что его сын, что его друзья, то в своем доме, например, при мамке такое бы не прокатило — сразу бы отвесила пиздюлей. А у Антона просто не хотелось подтверждать данную соседями характеристику маргинала.       И, хвала небесам, Петровы жили в отдалении от своих соседей, а потому многого не знали. Тем не менее, о ситуации в семье того же Пятифанова они были в курсе. Откуда-то. — У меня мама тоже иногда гороскопы слушает, — признался Антон. — Но только когда по радио попадается.       Неожиданно Бяша закатывает глаза, откидывая голову назад. Затем он пытается выпрямиться и заглянуть в учебник, чтобы отвлечься, но терпит поражение и поворачивается лицом к своему другу. — Бля, Тох. Мамка каждое утро всех будит, чтобы гороскопы слушать. Сначала на одной волне, а потом на другой, на. И сверяется с журналами, а потом чет химичит и объявляет, что день будет хуйня и нам всем пиздец, — объяснил он таким измученным тоном, что Антон едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Какой же он забавный, когда жалуется. — Эй! Ты даже не думай угарать над этим, на, она просила тебя привести, чтобы и тебе погадать. Рому, кстати, то же самое ждет.       А потом он будто что-то вспоминает, посмотрев на одноклассника уже более осмысленным и серьезным взглядом. — Кстати, Тох, — начал он, как показалось Антону, чуть сконфуженно. — Он, это… Просил меня уточнить, сможешь ли ты ему с заданием там помочь и хуе-мое…       И, еще немного погодя, решается задать интересующий его вопрос: — Чего ты к нему не ходишь?       Антон весь тушуется и, вопреки всем убеждениям о правильности своих действий, мнется, отводя взгляд. — А Рома тебе что рассказал? — осторожно уточнил он.       Пальцы нервно перебирают ручку, и Антон напрочь забывает, что хотел написать.       Бяша вдруг закатил глаза и всплеснул руками, матернувшись так тихо, что если бы Антон его не знал достаточно, то точно бы подумал, что приятель возносит молитвы Богу. — Да в том-то и дело, что он мне ничего не рассказал! — практически прошипел Бяша, стараясь держать голос ровным. — Вы оба молчите как партизаны, на, и в принципе себя так ведете, будто и не знакомы были! Я себя дураком чувствую и не понимаю, что делать!       Антон неуверенно глядит на дверь; они сидят в комнате Антона, пока Оля и мама внизу готовят ужин, и он очень надеется, что они ни за что не услышат, о чем они тут разговаривают. Но и надо отдать Бяше должное — он явно уже был и разочарован, и зол, и хотел психануть, но держался изо всех сил, чтобы не потревожить спокойствие женской части семьи Петровых.       В этом заключалась разница между ним и Ромкой: если Пятифанов закрывался в себе и старался держать лицо, то Бяша был более сердечным и эмоциональным. И, как Петров успел заметить еще в самом начале их дружбы, он был неожиданно проницательным.       И понимающим. Именно это, скорее всего, и сыграло решающую роль во взаимоотношениях с Ромкой, это подкупило и самого Антона, и это вынудило его сейчас стать своеобразным голосом разума у обоих этих оболтусов, которые друг друга понимать попросту перестали. На самом деле, никто из них троих не знал, как правильно поступать и во что все выльется, а потому тактика у каждого была разная: Рома снова ушел в отрицание, Антон решил пустить все на самотек, а Бяше оставалось только наблюдать за всем и злиться, потому что ничего хорошего из этого не выйдет.       Да и вообще. Если уж они друг другу нравятся, то почему нельзя просто этому радоваться и проводить время вместе? Какие идиоты, ей-богу. — И ты молчать будешь?! — сердито выдает Бяша, гневливо нахмурившись. — Прям как Ромыч! Просто пиздато, пацаны, ваще огонь. Сначала у вас какие-то свои планы, на, и меня в это никто не посвящает, потом мутки намечаются, после этого происходит какой-то лютый пиздец и Ромка пиздует в больницу, и щас у нас все по кругу, на! Только теперь я еще и как дебил бегаю от одного к другому, чтобы мне никто ничего не сказал!       Многое из этого было правдой, и лицо вспыхнуло от стыда. Антон помнит, что они с Ромой действительно иногда Бяшу в свои планы не включали и проводили время только вдвоем, и тогда даже не было никакой влюбленности — взаимной или нет, — им просто было друг с другом интересно. Бяша, разумеется, обижался и дулся, притом что на Ромку, что на самого Антона, но быстро отходил и прощал. Сейчас же, кажется, и его терпение подошло к концу. — Бяш… — попытался объясниться Петров, но тот его перебил, продолжая гневную тираду: — Я почему-то смог войти в ваше охуенное положение, на, попытался понять и все такое, а у вас обоих в головах припиздь! Нет, чтобы как все нормальные пацаны поговорить и разобраться — вы сретесь и делаете вид, что ваще ничего не произошло, на. А если я пытаюсь разобраться, то мне организовывают посыл нахуй, будто так, блять, и должно быть!       Антон тихо вздохнул, на мгновение прикусив нижнюю губу, очевидно колеблясь с ответом. Он прекрасно понимал причину злости Бяши, понимал, почему именно сейчас его прорвало, а не тогда, когда Рома только пришел в себя или был на грани — он давал им обоим шансы исправиться, давал время, проявлял терпение и понимание, которых, к слову, у самого Антона по отношению к тому же Пятифанову не оказалось. И в ответ никто из них не проявил ничего подобного, решив, что это сугубо их личное. А тот факт, что все это тесно пересекается с Бяшей хотя бы из-за того, что они общаются теснее всего именно друг с другом, превращал дружбу в некое подобие ненормального больного треугольника, в котором все друг другом недовольны и просто копят обиды.       В конце же концов, не станет ведь Бяша драться с ним, если узнает, в чем дело? Он ведь и так достаточно проявил себя как надежного друга, который РЕАЛЬНО готов положить на собственные принципы ради дружбы.       А Антон с Ромой объединились разве что в неосознанном игноре. Класс.       Ему… стоит сказать правду. Прямо сейчас. — И даже сейчас ты молчишь будто я с Богом говорю и- — Я поцеловал его, — сипло перебивает мальчик, замечая, как Бяша снова открыл было рот для очередного ругательства, но затем закрывает его, глядя на него нечитаемым взглядом. — Что ты сделал? — спрашивает он неожиданно четко.       Антон на секунду стопорится и стыдливо опускает глаза в пол. — Поцеловал, — уже не так уверенно повторяет он.       Бяша наклоняется поближе — почти как наклонялась Катька чтобы рассказать или услышать очередной невероятный слух. Но, в отличие от той же Катьки, лицо его было не ехидно-заинтересованное, а скорее шокированное и почти что испуганное. — Кого? — прошептал он, будто уточняя не объект поцелуя, а жертву убийства. — Рому, — так же шепотом ответил Антон, кивая так, будто кается перед Бяшей в грехах. — Рому поцеловал.       Если бы Бяша стоял, то наверняка ноги бы его не выдержали, и он осел бы там где стоял, но так он только отодвинулся и словно сдулся как проткнутый футбольный мяч. Взгляд, правда, стал скорее приятно удивленным и даже заинтересованным, но не успел он даже как-то это прокомментировать и вогнать Антона в краску, как тот спешит раскрыть и одну решающую деталь этого конфликта, добив друга окончательно: — Насильно поцеловал.       Начавшая зарождаться улыбка на лице Бяши пропадает так резко, будто ее стерли ластиком. Он несколько секунд сидит и смотрит на Антона совершенно пустым взглядом, а потом так устало вздыхает, что перед ним еще стыднее становится. — Как так, Антон? Ты ж пацан ровный, так че за херня, на? — спрашивает он таким же тоном, как медсестры в больнице спрашивают, зачем он опять принес хрущей.       Антон со вздохом отпрянул и облокотился локтями о колени. Лицо горело от стыда и ему казалось, что если сейчас мама войдет в комнату, то точно решит, что он заболел. — Я не знаю, Бяш, — признается он, массируя пальцами свербящую переносицу. — Мне тогда казалось, что если я так сделаю, то он все поймет. Ну, он и понял, что выгнать меня из палаты надо. — И даже ебальник не разбил? — одновременно недоверчиво и сочувствующе уточнил Бяша, и так зная ответ. — И че дальше было?       Антон вздохнул и потер ладони друг о друга — от волнения они были влажными и холодными. — Ну, потом он меня выгнал. И я через тебя драники и записку с извинениями передавал, — на этих словах Бяша скептически выгнул бровь, но перебивать не стал. — И, в общем, много думал. Советовался с Полиной и все такое… ну, и решил все для себя. — И че ты там решил, на? — подозрительно уточнил Бяша, недоверчиво косясь на приятеля.       Ответ был прост и сложен потому что Бяше, уже надоевшему переживать, он явно не понравится, но иного пути решения Антон не видит. Нет, конечно, он мог бы грудью кидаться на всех в этом поселке и кричать о их с Ромкой очевидной симпатии, но это привело бы лишь к тому, что они оба не дожили бы даже до конца этой недели. Мог бы еще и караулить самого Рому день и ночь, сбегая из дома под покровом темноты, и вливать ему в уши свои бесконечные умозаключения и поддерживающие обещания, но интуиция подсказывала, что того это скорее еще сильнее введет в стрессовое состояние. — Я хочу дать ему время восстановиться и не давить своим присутствием. Ну, чтобы он выздоровел и сам решил, хочет он вообще говорить обо всем этом или нам лучше сделать вид, что ничего никогда не было, — наконец произнес Антон, чувствуя между тем почти щемящее спокойствие, какое появлялось каждый раз, когда он, усмиряя внутреннего ребенка, заставлял себя поступать по-взрослому мудро.       Бяша насупился и уставился на листы с домашкой, будто одно из заданий по биологии могло удачным образом содержать ответы на все вопросы, что не давали ему покоя. — И че, — совсем уж угрюмо начал он, — ты к нему так и не пойдешь, на?       Антон покачал головой и улыбнулся утешающе. — В больницу — нет. Не хочу его еще больше нервировать, — подтвердил он. — Он и попросил меня-то позвать, скорее всего, именно потому что на второй год остаться не хочет и уже отчаялся. Пусть просто передаст мне свои задания — я сделаю и отдам, ладно? Не хочу его мучить.       Бяше такое положение дел явно не понравилось, но больше он не спорил и переубедить не пытался — лишь немного поворчал, но все же согласился распечатки с Ромкиными заданиями принести.       Когда же они окончательно разобрались с биологией, Бяша оповестил, что зайдет к Роме сегодня, но задания передаст Антону только завтра — нужно домой, пока мать окончательно с ума не сошла. Момент возвращения домой он оттягивал максимально, поэтому не был против тысячу раз на дню навестить Пятифанова, но часы посещения вот-вот закончатся, а без предварительной договоренности они с Ромой даже втихую не пересекутся. Было бы здорово, конечно, в этой самой больничке и остаться, когда мамку клинит, но такого счастья предоставлять ему никто не собирается.       Так или иначе, он обещал Антону отзвониться, как получит задания. Ну, если мать не заставит участвовать в ритуалах по снятию порчи или чего угодно еще.       Вечер в доме Петровых проходил спокойно и размеренно, и сам Антон даже смог немного порисовать. Точнее, посидеть за столом, подумать о том и сем, повспоминать, как они с Пятифановым в лес ходили искать маньяков и гаражи поганые. И только сейчас в голове вдруг всплыл тот факт, что в морозы у него щеки румяные, что в целом у него такие мягкие черты лица и большие глаза, и улыбается он красиво, когда совершенно спокоен и расслаблен. То есть, он всегда улыбается красиво, разумеется, и Антону нравятся проявления вообще любых его эмоций и чувств, но когда Рома не бойкий и колкий, а именно такой искренне мягкий и открытый, от него глаз оторвать невозможно.       И Петрову правда жаль, что он это осознал так поздно.       Наброски выводились легко и плавно, карандаш ложился светлыми осторожными штрихами на бумаге, вырисовывая знакомые черты лица.       Думая обо всем происходящем, он то и дело возвращался к самому началу. К тому моменту, когда он сам понял, почему Рома так поменял свое поведение и стал так остро нуждаться в его компании и присутствии. Сначала, честно говоря, Петров ощущал недоумение и непонимание, не зная, нормальное ли это поведение для Пятифанова или это действительно «то самое». Дело еще и было в том, что Рома, ну… падок на доброту и хороших людей. При всей своей напыщенной колючести, он действительно ценил в людях не жестокость и злобу, а преданность и искренность, и отчаянно за эти качества в других цеплялся. Поэтому ему нравился Бяша, но не Семен. Поэтому ему нравилась Полина, а не какая-нибудь другая девчонка, например, Катя.       Поэтому и Антон — отнесшийся к ним сначала притворно хорошо, чтобы избежать проблем, а потом возжелавший стать частью компании — ему так же понравился.       Но сам Петров это понял поздновато. И то, когда до него дошло, в чем же дело, было уже поздно, и Пятифанов сам все осознал. И это его разбило.       Наверное, пойми Антон все это чуть-чуть быстрее и раньше, все было бы нормально. Он мог бы сделать что-то, чтобы Рома не чувствовал себя ненормальным и не имеющим права на жизнь.       Он мог бы дать понять, что это все может быть взаимно, что он не против дать этому шанс. Что ему нравится, когда Рома рядом, когда он так счастлив, что не обращает внимания на весь мир вокруг и улыбается, улыбается, улыбается.       И Антон правда поцеловал его. Не так, как хотелось бы, разумеется, но это факт. И чем больше он про это вспоминает, тем сильнее краснеет лицо, словно только сейчас до него начало доходить, что на самом деле произошло.       Он целовался с ним.       В груди стало совсем жарко. — Антон! — прикрикнула мама, открывая дверь в комнату. Петров судорожно закрывает блокнот и отодвигает его в сторону, задевая карандаши и ручки, добрая часть которых скатилась со стола на пол. Карина вздыхает, мгновенно меняясь в лице, выглядя почти виноватой. — Тебя Игорь спрашивает, попросил позвать тебя. Она прищуривает глаза, замечая, наконец, в каком состоянии застала своего сына. Понимая это, Антон краснеет еще сильнее. — Все хорошо? — спрашивает женщина, вглядываясь в лицо сына. — Ты хорошо себя чувствуешь?       «Да, мам, я просто размечтался о мальчике, который мне нравится, вот и сижу тут красный» — читается на его лице, но он только растерянно кивает. — Да, все в порядке… — сипит он, поправляя очки. — Сейчас я спущусь к Бяше.       Стыдстыдстыдстыдпиздец       Мама не напирает, покидая комнату. Случившееся с ближайшим другом ее сына словно бы напомнило женщине, что ее дети до сих пор всего лишь дети, которые многие проблемы еще попросту не в состоянии решать, и это здорово смягчило ее. Она все еще была строга в бытовых вопросах, заставляла есть кашу по утрам и застилать за собой постель, но во всем остальном стала похожей на саму себя до переезда — мама снова стала ласковой и заботливой, и, что самое главное, она больше не злилась на папу.       Как кажется самому Антону, который уже не был так наивен, как Оленька, попытка самоубийства Ромы напомнила Карине о том, что у всякого терпения есть предел. И неизвестно, что и в какой конкретно момент добьет окончательно, чтобы лучшим выходом из ситуации был суицид.       Она боится, что Антон может так сделать?       Или просто хочет быть рядом в трудное время? Ах, как тяжело…       Петров спускается на первый этаж и идет к входной двери, до сих пор открытой, потому что Бяша ждал его снаружи, не заходя внутрь. Только он увидел Антона, как кивнул головой в сторону калитки, мол, давай выйдем, и тот повинуется, тихо выскальзывая из дома. — Тох, блин, тебя не дозваться, на, — проворчал Бяша. — Я уже подумал, что ты спать лег или типа того… — Да нет, я просто… — начал было оправдываться он, как Бяша перебил его, посмотрев с наигранным подозрением. — Тох, на, я по твоему лицу вижу, че ты там делал, можешь не рассказывать, — усмехнулся он, но, увидев, как Антон от этого стушевался, поспешил отвернуться и перевести тему.       Они остановились у калитки, и какое-то время Бяша молчал, просто собираясь с мыслями. — Я вообще хотел тебе позвонить и так все рассказать, но подошел к дому и ахуел: мамка свои волшебные настойки ебашит, на, — произнес он устало и обреченно. — Решил, что лучше зайти к тебе. Морально еще не готов сталкиваться с этой хуйней. Только не снова, на.       Стало гораздо спокойнее, и Антон тихо посмеялся. — Так говоришь о ее увлечениях, будто она ведьма, — пошутил он.       Бяша вздохнул. — Бля, лучше бы она порчу наводила на соседей и маньячелл, чем этот пиздец варганила, — совершенно серьезно проговорил мальчик. — Как-то к нам заходил батя Ромыча, а мамка ему предложила это варево попробовать. Блять, Тох, он чуть копыта не откинул нахуй. Рома говорил, что они с мамкой его две недели выхаживали. Моя тогда сказала, что реально хуйню сделала.       Немного подождал. И добавил: — Та ядреная хуйня до сих пор в подвале. Этим, блять, нужно фашистов пытать.       Антон улыбнулся. Ему искренне нравилось то, насколько Бяша открытый человек — он очень легко к нему привык, очень легко стал доверять и еще легче демонстрировал свою радость от дружбы. — Так вот, короче… Че я пришел-то, — начал скомкано мальчик, снова вздохнув. Он уставился на Антона, точно тот мог догадаться обо всем сам, но, понимая, что это не так, грустно улыбнулся, отводя взгляд. — Тебе, эээ, нужно самому прийти к Ромке, чтобы помочь с этой хуйней, вот. Там чет сложное.       Антон ничего не понял. — А что там такого? — недоумевал он. — Мы же делали похожие задания уже, там ничего сложного нет.       Бяша пару секунд молчал, собираясь с мыслями. — Ну мне почем знать, Тох, на? Ромка ж сколько пропустил, наверное, поэтому не понимает, — попытался объяснить он. — Придешь и объяснишь ему. Я ж тоже не секу ниче в этом, на. — Ну так давай я просто сам его задания решу, — предложил Петров.       Школьник посмотрел на него уже непонимающе. — Дак там будет видно, что это не Ромыч делал, на, — парировал он. — Я не своим почерком писать буду, не дурак, — ответил Антон. — Все равно будет понятно, что не Рома делал. — Да кто будет к этому в конце года цепляться?       Мальчик поворачивается в сторону леса, словно бы думая, оставаться здесь или возвращаться домой. Взгляд его стал уже скорее неприятно удивленным, чем непонимающим. И, наверное, перспектива возвращения в дом, где мать готовила охуительные настойки для смерти его обрадовала меньше, чем необходимость что-то объяснять Петрову, потому что он снова к нему повернулся, глядя точно в глаза. — Ну все равно надо, чтобы ты пришел и сам все объяснил, на, — настоял на своем Бяша.       Антон почувствовал, как внутри расцветает непонимание вперемешку с легким раздражением. — Да зачем? Я же говорю, что могу просто все сам решить, написать не своим почерком и просто передать, — повторил он. — Никто не будет цепляться к заданиям Ромы сейчас. И я же не на пятерку ему решать буду. — Ну-у… — Бяша пнул камешек ногой, чуть отойдя в сторону. — Там просто сложно и- — Да что там сложного, Бяша? — искренне недоумевал Петров. — Ты же сам все это сделать можешь. Мы же вот буквально недавно это с тобой вместе решали. -…и НАДО, БЛЯТЬ, чтобы ты пришел и вот это же сам ему втолковал, на!       Нихуя себе. Антон аж опешил. — Я не понимаю, в чем дело, Бяш. Я же уже предложил варианты, которые бы его устроили. И нам не нужно при этом пересекаться, понимаешь? Просто чтоб ему спокойно было, — попытался объяснить Антон.       И вдруг Бяша уставился на него уже едва ли не враждебно, закатив глаза. Взгляд его снова метнулся в сторону леса, точно он думал, уходить или нет, но снова сдался, вспоминая, какой пиздец сейчас происходит дома. — Тох, бля, ты надо мной издеваешься? — совершенно четко произносит он, даже не шепелявя. — Реально не понимаешь?       И Антон реально не понимает. Вообще ни одной мысли в голове. — Да, блин, — отвечает он так же раздраженно, как и сам Бяша.       Одноклассник посмотрел на него с сомнением, нахмурившись. Пару секунд промолчал, думая, стоит ли озвучивать свои подозрения, а затем со вздохом сдается, глядя на него уже умоляюще. — Поклянись, что Ромке ни слова не скажешь, — потребовал он.       И со вздохом сдается уже Петров. — Хорошо, — буркнул он.       Бяша озирается по сторонам, точно кто-то мог их подслушивать, и начинает говорить, но так тихо, что сам Антон едва слышит его речь. — …ты пришел, — доносится до ушей Антона лишь обрывок сказанного. — Что? — не понял он. — …чтобы ты пришел, — так же тихо, но уже более сердито повторил школьник. — Я не слышу, Бяша. Можешь погромче, пожалуйста?       Тот цокнул языком, снова закатив глаза. — Рома хочет, чтобы ты пришел, — сквозь зубы прошипел он. …И Антон опять ничего не понял. Вообще. — Зачем? — интересуется он, глядя на Бяшу полными непонимания глазами.       В глазах же самого Бяши было только отчаяние. — Да блять, Тоха, на! — выругался он, взмахнув руками. — Ты тупой или че?! Увидеть он тебя хочет, блять!       И наконец-то до Антона допетрило. — А, — изрек он. И отвел взгляд, очевидно смущенный. — Понятно.       Было приятно. И как бы он себя не убеждал, что лучше всего будет встретиться уже после выписки Ромы из больницы, чтобы он окончательно успокоился и пришел в себя, одного этого откровения оказалось достаточно, чтобы он передумал.       Рома хочет его видеть. Хочет, чтобы он к нему пришел.       Разве Антон может ему хоть в чем-то отказать?..       По груди разлилось тепло, щеки вспыхнули.       Рома скучает по нему. Хочет время вместе провести. Как же это славно. — Все, на, растекся, — прокомментировал Бяша, чуть успокоившись. Судя по всему, реакция Петрова его хоть немного, но все же задобрила. — Тугодум. — Не злись, Бяш, — с небольшим опозданием выдал мальчик, едва находя в себе силы, чтобы сдержать рвущуюся наружу улыбку. — Я просто думал, что он видеть меня после… того не хочет.       В который раз за эти несколько минут Бяша вздохнул, но гораздо громче и уже по-страдальчески. — Знаешь, Тох, — взглянул он на него. — Если б он знал про этот твой протуп, то точно бы видеть тебя не захотел, на.       Антон смущенно просмеялся, понимая, как все выглядело очевидно со стороны и какими же нелепыми были его оправдания. — Надеюсь, ты ему не расскажешь, — улыбнулся мальчик. — Надейся, на, — кивнул ему Бяша.       Вскоре после этого они расходятся; Антон желает Бяше удачи с раскладом и настойками, а тот в ответ ворчит, нехотя шагая в сторону леса. Когда его фигура покидает поле зрения Петрова, мальчик возвращается домой, но только ради того, чтобы проверить, который вообще час и успеет ли он к Ромке, если сильно поторопится.       Он взглянул на настенные часы.       Успеет.       Мальчик очень быстро предупреждает маму о том, что пойдет к Роме, и она, не спорит, только кивнув — женщина все еще помнила, что мальчики были в ссоре, поэтому незапланированный визит в больницу вечером можно было и разрешить. Все же у Антона друзей как таковых на прошлом месте и не было — так, одноклассники, с которыми он общался чуть больше, чем никогда, — и он никогда не рассказывал о своих ссорах и примирениях. Поэтому сейчас, наверное, ей можно было сделать маленькое исключение и позволить ему помириться с лучшим другом.       В больницу он практически бежал, молясь всем богам, лишь бы его впустили — пусть в этом месте медсестры были не так строги, как в городе, и разрешали навещать его даже после того, как они с Бяшей под лютый ливень попали, уже и время подходило, и за день Бяша у него был уже дважды. И не факт, что до этого не приходили родители Ромы или Тихонов, поэтому день можно назвать особенно богатым на посещения.       Хоть бы все были заняты своими делами и просто не заметили его.       К сожалению, сразу же, как он заходит в больницу, его замечает та самая пышная медсестра, которой так понравилась Олечка. Она смотрит на него, прищурив глаза, явно пытаясь вспомнить, приходил он ранее или нет, и как только ей это удается, ее взгляд смягчается. — Так, молодой человек, — строго отчеканила она. — Уже поздновато для свиданий.       Запыхавшийся от бега, Антон сразу же замирает, забыв, как дышать. — Что?.. — выдает он сипло. — Я… — К Пятифанову? — уточняет женщина, и, получив в ответ кивок, тяжело вздыхает. — От него только недавно один уже пошел. Дайте ему отдохнуть.       Петров смотрит на нее обреченно и умоляюще, больше всего на свете боясь того, что она попросту прикажет развернуться и уйти. Но, видимо, ее сердце было достаточно большим, чтобы прощать детям майских жуков в палатах и частые/поздние визиты — она взглянула на него сочувственно, а потом перевела взгляд на настенные часы, словно колеблясь. — Он хоть знает, что у него должны быть посетители? — уточняет она, и Антон оживляется. — Да, он… он попросил меня прийти, и я… — бегло ответил мальчик, сбиваясь с мысли и одновременно с этим пытаясь удержать в голове тот факт, что говорить слишком много ему не стоит — Пятифанов вряд ли обрадуется, если узнает, что Бяша его сдал. — Чтоб такое было в первый и последний раз, — предупредила она, все же сдавшись. — И недолго! Совсем его замучаете так.       Он и не пытается сдержать улыбку, а брошенное напоследок не своим голосом «спасибо» и вовсе не слышит. И путь до ромкиной палаты дается ему особенно легко; настолько, что он вообще не помнит, как поднялся по лестнице, как дошел до нужной двери по коридору, как стучал и стучал ли вообще.       Туман в голове рассеивается только тогда, когда он заходит в палату, ожидая наконец-то увидеть Пятифанова, но там пусто. Кровать аккуратно застелена, на тумбочке ничего нет, окно настежь открыто. Петров сначала просто рассматривает комнату, ничего не понимая, а потом страшная мысль посещает его голову: вдруг Рома сбежал?       Через окно?..       Школьник подходит к окну и выглядывает, боясь увидеть… что-то на земле. Но все было в порядке, на улице никого не было, и вообще складывалось такое впечатление, что он просто перепутал палату.       Но это не так.       Может, Рома просто вышел куда-то. Или ушел. Или сбежал. Или что угодно еще случилось. Стоит ли Антону доложить об этом медсестре? Ну… наверное, да, учитывая то, из-за чего он здесь. Вдруг ему стало совсем плохо и только поэтому он захотел увидеться? Боже. Тогда это была бы их прощальная встреча.       Всплывающие в голове одна за другой тревожные мысли звенели и кричали о том, что он опять опоздал. Опять поступил неверно, опять в чем-то ошибся, опять проигнорировал и не заметил очевидного: что Рома хотел его присутствия рядом, но не хотел напоминаний о том, из-за чего он здесь.       Петров разворачивается, торопливо зашагав к выходу, и резко открывает дверь. Он хотел было выскочить из палаты, но едва не столкнулся с самим Пятифановым, который застыл, чудом избежав столкновения лицом с дверью.       Тревога резко отступила. Антон, успокоившись, выпрямился, уставившись на пораженного Рому.       Бледный, растрепанный, но такой уже… хороший. — А что ты тут делаешь? — задает Пятифанов вопрос, не решаясь пойти вперед, в свою палату. И Антон так же не двигается с места, просто рассматривая его лицо.       За время пребывания в больнице он, очевидно, потерял в весе, и лицо чуть осунулось, но его черты все еще были нежными и мягкими. И глаза у него большие, такие тепло-карие, что в груди все от жара плавится — до чего же он красивый и как же на него приятно смотреть. — Тебя искал, — отвечает Антон с ощутимым опозданием.       Рома на мгновение отводит взгляд, стушевавшись, а затем берет себя в руки. — Ну, вот он я, — говорит он вроде и легко, а вроде в голосе и слышно волнение и трепет. — Будем в дверях стоять или зайдем внутрь?       Антону кажется, что счастливее он быть не может: даже несколько дней разлуки (притом из-за довольно серьезного проеба) сейчас казались вечностью, которую он перетерпел лишь каким-то чудом. Рома ему так нравится, что он не понимает, как вообще в его голове родилась идея какое-то время не видеться и никак не общаться, поскольку сейчас он особенно ярко ощущал, что не хочет расставаться никогда более.       Было бы здорово тут остаться или забрать Рому с собой. Чтобы он всегда рядом был. И Антон бы сделал все, чтобы Пятифанов пожелал того же. — Тош, — напомнил о себе Рома, когда понял, что Петров просто мимо ушей его вопрос пропустил. — А… да, — наконец, ответил Антон.       Рома едва слышно усмехнулся, опуская взгляд. — Я понял, — говорит он. — Проходи уже.       И Антону требуется позорно много времени, чтобы сообразить, в какую из сторон ему нужно проходить.