Одуванчики

      При всей своей начитанности, эрудиции и абсурдной удаче, Череватый оставался тем еще идиотом, в этом не стоит сомневаться. И верить в его благоразумие тоже, но Дима с ослиным упорством наступает на эти грабли хотя бы раз в неделю, поэтому когда он слышит истерический смех в трубке и орущую благим матом Лизу, то не удивляется. По крайней мере, не сильно. Красочные угрозы кровавой расправы подозрительно знакомым голосом на фоне всей этой вакханалии заставляют жалеть о собственной откровенности и дружбе с кем-то вроде Влада. Хочется переосмыслить своё существование и тихо уйти в закат, пожить отшельником где-нибудь в лесу и избавиться от грязного чувства стыда и непомерной радости, он же знает — ему такой подставы не простят и линчевать будут вместе с накосячившим Череватым с особой жестокостью и энтузиазмом.       Лиза визжит так, что закладывает уши, и Дима запоздало отдергивает телефон от уха, морщась. С той стороны происходит что-то совсем сюрреалистичное, и омега, честно говоря, не уверен, что хочет знать подробности, но его не спрашивают:       — Она его укусила! Дима, я её фанатка, выпросишь мне автограф? — Хохот Лизы не перекрывает жалобных завываний о чужом бешенстве и отсутствии пива в ближайшем будущем. — Бля, серьёзно до крови? У тебя зубы из титана или что? Я ему бутылки об голову разбиваю и нихера!       Возможно, ещё не поздно написать Виктору, что он передумал и никуда не поедет? Это не кажется чем-то здоровым: Влад будет капать ему на нервы до конца их не особо длинной жизни, а сестра привяжет к потолку и будет разделывать на стейки — что-то такое она обещала Череватому пару мгновений назад. Из них всех шансы избежать расправы, в общем-то, есть только у Лизы — Ася всегда испытывала чрезмерную нежность к тем, кто её хвалит. Хотя, учитывая контекст ситуации, даже это может не спасти.       Думал ли Дима, что Влад действительно решит, что похищение — хороший выход из той патовой ситуации, в которой его сестра оказалась? Да, конечно, это же Череватый, но он даже представить не мог, что тот реально сунется на чужую территорию, чтобы вытащить меченную омегу, которая этого не хочет. Словно ему своих проблем не хватает. Может быть стоило отправить его к психотерапевту — отсутствие жены плохо сказалось на его и без того слабой голове. Правда перед этим стоит выяснить, как Лиза согласилась на эту отвратительную авантюру — возможно, врач нужен им обоим.       Крики на фоне становятся громче, а маты выразительнее, и Дима действительно беспокоится за свои уши. Он не знает, как выйти из этой ситуации с наименьшими потерями, не знает, как объяснить Владу, что воровать людей просто так — плохо, понятия не имеет, как успокоить сестру и убедить её остаться. Он проснулся утром с чётким планом и надеждой спокойно провести день, и всё это теперь абсолютно не имеет значения, потому что Череватый выкинул очередной фортель. Ему придется отменить все встречи и поездки, свалить свои обязанности на Лину, которая и так жаждет его крови, чтобы лицезреть разъярённую и наверняка обиженную Асю и ноющего, но довольного собой Влада. Почему он вообще с ним дружит?       Всё это настолько абсурдно, что хочется плакать и ногами злобно топать, как в детстве, хочется что-нибудь разбить и послать всех на три советских буквы, но Дима почему-то улыбается, искренне и счастливо, как уже давно не улыбался, до боли в щеках и трещин на сухих губах.       — Почему Влад ей проигрывает?! — Лиза кричит в панике, а Дима смеётся в голос, заливисто так, до пятен перед глазами и ноющих легких, и в смехе его радости столько, сколько и злорадства. Ему, безусловно, жаль Череватого, но тот действительно заслужил небольшую взбучку. — Монстры, брейк! Если вы повыбиваете друг другу зубы, я не буду понимать о чём вы говорите!       Слушать её никто не спешит, и неразборчивая ссора по ту сторону лишь набирает обороты — Дима лишь надеется, что до его приезда они обойдутся малой кровью. Лиза ещё что-то говорит, но разобрать, к кому она обращается, не выходит, и омега пользуется небольшим перерывом, чтобы спокойно до прихожей добраться и обуться не торопясь.       — Дим, ты скоро будешь? Я их ещё раз не разниму, мне сил не хватит. — Ветровка с трудом налезает на толстовку, но лучше так, чем замёрзнуть и простыть. Конец августа совершенно не радует — календарная осень придет лишь через пару дней, а на улице уже лужи по колено и дикий холод. Дождь не заканчивается со вчерашнего утра, трассы в низинах тонут, а выезд из пригорода, которым Дима привык пользоваться, совсем смыло — там не успели проложить покрытие летом, и на месте почти готовой дороги теперь настоящее озеро. В городе жуткие пробки из-за плохой видимости и аварий, которые она провоцирует. Трясущаяся машина, перемещающаяся по городу со скорость черепахи — настоящая мечта любого человека с морской болезнью.       — Дима? Ты там сдох или что? — Злости в её голосе больше, чем тревоги или страха, и это можно считать хорошим знаком. Вряд ли бы она позволила себе на него ругаться, будь он их последней надеждой на спасение. — Не игнорируй меня, Матвеев, а то при встрече я откушу тебе твой очень красиво сделанный нос, и ты разоришься на пластике.       — Я задумался. Виктора ещё нет, и погода говно, так что раньше одиннадцати я не появлюсь. — Одно из лучших решений в строительстве, по его скромному мнению: навес над входом в дом. Можно спокойно курить в любую погоду, не промокнешь, не замерзнешь, просто чудо. — Можешь дать ей телефон?       — Если мы падём в неравном бою, то похорони нас, как истинных героев, ладно?       — С воздушными шарами и стриптизёрами?       — Лично мне хватит и стриптизёров, спасибо. Можно ещё одного в яму закинуть, как жену к фараону, ага? — Влад на фоне орёт что-то про золотую пирамиду и кучу кошек, но затыкается, стоит Лизе вспомнить про безымянную могилу у сторожки. Ещё помнит, какого это, живьём и в землю на два метра в деревянном ящике. Вряд ли ощущение из приятных.       — Ты из больницы до конца жизни не вылезешь, дорогой. Будешь мочиться под себя и кровью блевать, я тебе обещаю. — В голосе её злобы нет почти, смирение только и совершенно непонятное веселье, и Дима ловит себя на мысли, что она ожидала чего-то подобного.       — Я всё равно буду тебя любить.       — В гробу я такую любовь видела. — Может быть, Влад сделал не такую уж дурость, и его нужно будет благодарить, а не лечить: Ася смеётся легко совсем, и никакой обиды в этом смехе нет, никакого недовольства, ей действительно весело. — Я обещаю не убивать твоего сумасшедшего друга и его милую помощницу до твоего приезда. Может, только слегка покалечу.       — Ты в порядке?       — Да? Я бы не разговаривала с тобой, если бы что-то было не так, правда?       — Я не об этом. Ты не злишься и почти не ругаешься, хотя точно не хотела подобного. Ты не хотела уезжать, а ребята вытащили тебя и вряд ли интересовались твоим мнением по этому поводу.       — Переживаешь обо мне? Это мило, дорогой, — тон её такой же, как в их последнюю встречу: мягкий и снисходительный, и любви в нём меньше не стало ни на грамм, но оттого лишь страшнее. Это ведь телефонный разговор, он её не видит, даже слышит не так чётко, как хотелось бы. Он не может быть уверен, что не выдаёт желаемое за действительное, не может знать, что его ждёт при встрече. — Мы поговорим обо всём этом, когда ты приедешь, хорошо?       — Я буду через пару часов, — фильтр пальцы обжигает неприятно, и, только отдёргивая руку, Дима чувствует неприятный запах от дотлевающего окурка. Теперь придется возвращаться в дом, чтобы помыть руки: эта вонь поразительно крепко въедается в пальцы. Сестра противно хихикает, словно видит, что происходит, и это удивительным образом успокаивает то море негодования, что поднималось в нем. — Постараюсь быстрее, но в городе точно пробки. Подождёшь немного?       — Не торопись и захвати пару шоколадок по дороге.       — С орехами? — Улыбка вновь сама растягивается на лице, а Ася смеётся ярко и беззаботно, как уже давно не смеялась, и это кажется таким настоящим, что все переживания на второй план отходят, отмечаясь несостоятельными.       — С орехами.

***

      Виктора ждать приходиться дольше обычного, и Дима возвращается в дом, чтобы не мёрзнуть на улице без причины. Он успевает посмотреть серию какого-то идиотского сериала и дважды переодеться, в попытках найти золотую середину между теплом одежды и её красотой, поговорить с Линой о планах на день, извиниться за переработку и пообещать ей посидеть с Луной, чтобы освободить выходные для себя любимой. В прочем, сидеть с Луной он любит, а вот работать не очень, так что он всё равно остается в плюсе, даже если его выходные теперь заняты оккупацией кинотеатра и поиском самых крутых пистолетов в детском мире.       Когда он выходит курить в третий раз, терпение уже заканчивается, а около ворот наконец останавливается его машина.       — Простите за задержку, Дмитрий Алексеевич. Куда отправляемся? — Молодой паренек дверь ему открывает осторожно, улыбается ярко и в глаза заглядывает преданно, команд ожидая.       — Ты где отца потерял, ребенок? — Парень весь сдувается сразу, смотрит обиженно как-то, а Дима сообщения проверяет на всякий, вдруг пропустил что-то, но входящих нет, звонков тоже, и он решительно не понимает, почему за ним приехал не его постоянный водитель, а Кирилл. Тот, помнится, всего пару раз отца подменял и всё время жаловался, что приходится начальство возить, а не на посту в порту стоять.       — Я Ваш ровесник вообще-то, — чужая наглость удивляет настолько, что Дима не находится с ответом. Он просто стоит и смотрит на своего временного водителя так, как только он и умеет: с безразличием в высшей его форме и каплей ироничного интереса, а парнишка под взглядом этим ёжится, плечами дёргает, будто сбросить пытается, и глаза свои прячет пристыженно. — Прошу прощения. Папа сегодня никак не может, сестре хуже стало, опять в больницу нужно, так что сегодня я с Вами.       — Совсем плохо? — Последние анализы были хорошими, Виктор был очень счастлив, когда сообщал об этом и просил вернуть дочку на работу, так что Дима думал, что самый плохой период уже позади.       — Ничего такого, правда. Ей снова нужен диализ, но она в порядке, — Кирилл напряженным не выглядит, лишь недовольным слегка, и это успокаивает.       — Ладно, пусть напишет мне, что и как, вечером. Нужно найти ей замену на время лечения? — не то чтобы омега не мог найти ей замену на постоянной основе, он просто не хотел.       Дима всегда выписывает внезапные премии или повышает зарплату членам этой семьи, когда происходит что-то требующее больших внеплановых затрат, но он никогда и никому не скажет, что делает это не из скупого расчёта. Виктор помогает ему уже больше трёх лет: он сутками может не отходить от Димы ни на шаг, доставлять важные документы, возить его по делам и банально приносить кофе, когда приходится задержаться на работе дольше положенного. Он всегда беспокоится о самочувствии омеги, запасается лекарствами в машине на осень и зиму, держит плед и подушку в багажнике, никогда не задаёт непрошенных вопросов и помогает даже там, где, кажется, помочь никто не сможет, и дети его точно такие же. Они прикладывают все силы на развитие бизнеса, рискуя жизнями и практически не получая ничего взамен, — такую преданность нельзя не отметить. Диме не жалко денег, у него их больше, чем он действительно может потратить, а для семьи Боковых они действительно имеют значение, так почему бы не помочь тем, кто всегда помогает ему.       Дверь заднего сидения за омегой аккуратно закрывается, и его временный водитель спешно обходит машину, возвращаясь за руль.       — Нет, она может работать, всё хорошо. Просто ей снова нужны будут выходные по четвергам. Это ничего?       — Ладно, я предупрежу Лину. Поехали. — Отъезжая от ворот дома, они едут к выезду на магистраль, и Дима искренне радуется, что завтрак не входит в список его полезных привычек, потому что желудок его агрессивно просится на волю после первых двух кочек, а препятствий меньше на пути не становится.       Дорогу из посёлка действительно замыло ливнем, и теперь в одной из залитых грязной водой ям они вполне могли оставить колёса и другие составляющие машины. Покупая землю в элитном загородном секторе, Дима наделся избежать проблем среднестатистической русской деревни, он просто хотел жить с комфортом за пределами города и иметь возможность спокойно добираться до работы, неужели, это так много? Въезжая в очередную лужу, он малодушно задумывается о прогулке пешком, а заболеть гриппом или ангиной кажется ему куда меньшим испытанием, чем борьба с тошнотой. Пот неприятно скатывается по шее, впитываясь в толстовку и пуская противные мурашки гулять по всему телу, от глубокого дыхания во рту появляется солёный привкус. Диме хочется выскочить из транспорта и утопиться в ближайшей яме — это почему-то кажется менее позорным, чем сблевать желчью в собственной машине при свидетеле, которого даже убить потом нельзя будет.       — У отца здесь мятные таблетки есть, Вам дать? — парень смотрит в зеркало заднего вида с жалостью и тревогой, и пустить ему пулю в лоб уже не кажется плохой идеей.       Виктор, конечно, расстроится, но он поймёт, всегда же понимает. Он никогда так чужое достоинство не унижает, просто молча кидает назад лекарства и воду, сбрасывая скорость, чтобы уменьшить дискомфорт до минимума. Виктор не смотрит на него и не жалеет, потому что знает: Диме эта жалость противна, а вот сын его не знает, смотрит своими глазами большими и преданными, команды ждёт, как псина настоящая. Такого не пристрелишь, даже если захочешь, рука не поднимется. Оттого и слабость свою признать сложнее даётся:       — Давай, — он две таблетки из блистера выдавливает и в рот закидывает спешно, раскусывая, чтобы эффект быстрее почувствовать, и выдыхает облегчённо, когда соль и горечь с языка исчезают, — если ты кому-то скажешь, я тебя по частям расфасую и голодающим бомжам отдам, понял?       — Все люди болеют, Дмитрий Алексеевич, в этом ничего такого нет, — Кирилл улыбается добродушно, осторожно в очередную лужу въезжая, наконец приближаясь к выезду на нормальную дорогу, — но я никому не скажу, не волнуйтесь. Я должен заботиться об имидже собственного начальства, иначе пострадает и мой тоже, не так ли?       Дима кивает довольно, а парень смеётся счастливо, преодолевая последние препятствия на пути к нормальной магистрали, чтобы встать в пробку уже на повороте. Он вздыхает отчаянно, драматично бьётся головой о сиденье и вновь в зеркало заднего вида глядит, недовольство в чужом взгляде выискивая, но встречает там лишь снисходительное веселье и легкую усталость.       Уже оказавшись на самом шоссе, они продолжают двигаться со скоростью больной и старой улитки, а Дима почти засыпает, избавившись от противной тошноты и тряски, когда его водитель вновь подаёт голос:       — Кстати, я же так и не спросил, куда мы едем? В офис?       — Не угадал. К Череватому на квартиру, адрес в навигаторе, — Дима зевает, к окну отворачиваясь: проспать всю дорогу кажется рациональным решением всех его проблем. Они всё равно будут добираться целую вечность, Владу хватило ума купить квартиру в хорошем спальном районе, до которого ехать нужно через весь город, — разбуди, как на месте будем.       — Конечно.       Уже в полудрёме, прячась в тёплой куртке от холодного воздуха из открытого водительского окна, он вспоминает, что нужно заехать в магазин, потому что, если он приедет без шоколада, ему придётся бежать за ним в ближайший продуктовый, а он знает, что там таких нет. Почему магазинов в премиальном жилом комплексе нет, тот еще вопрос, конечно, но Череватый всё равно питается хренью из доставки, иногда кажется, что его пищеварительный тракт сможет гвозди перемолоть. Почему это всплывает в голове именно сейчас, Дима предпочитает не задумываться, бред перед сном лучше не фильтровать — если он задержится в голове, то останется там навсегда. Он недовольно зевает, усаживаясь поудобнее, и говорит тихо:       — Найди какой-нибудь продуктовый по пути еще, мне зайти надо.       — Вам что-то нужно? Вы только скажите, я могу сам сходить, а Вы отдохнёте подольше, — Кирилл тоже тихо отзывается, почти шёпотом, старается сон не прогнать, и такая забота греет. Ещё бы окно закрыл, цены бы парню не было.       — Пару шоколадок с орехами. Самых дешёвых, и чтоб сахара побольше. — Хорошо, что самому идти не придётся, не замёрзнет, не промокнет, ещё и поспит. Может, стоит взять Кирилла водителем на полставки на постоянной основе, вон как старается. Правда, он начальника любимого проклянет за подобное, но Дима подумает об этом позже — обязательно — когда проснётся.

***

      Есть категории людей, которые сталкиваются с ужасами во снах чаще остальных: невротики и пожилые люди, женщины, впечатлительные и травмированные дети, а ещё люди, чья работа связана с неоправданно высокими рисками. Полицейские, криминалисты и военные, сотрудники служб спасения — все они могут не просто окунуться в собственные страхи, они способны почувствовать их на себе, воссоздать самый настоящий ад в своей голове, потому что они уже видели его за её пределами. Такие люди знают, что подкроватные монстры и призрак соседской старушки — совсем не то, чего стоит на самом деле бояться, они знают, что не существует ничего страшнее обыкновенного человека. Ужасы, что люди творят в реальности, никогда не сравнятся с теми детскими выдумками, что заставляли в страхе прижиматься к родителям по ночам.       Те, кто знают эту простую истину, кто видел это собственными глазами и страдал от этого — такие люди не просто мучаются от кошмаров по ночам, они в этих кошмарах живут, и они страдают так, как никто и никогда не сможет. Оттого они и не боятся ужасных снов, наоборот: спасения в них ищут. Что им какой-то монстр, пожирающий детей, они видели каннибала, сожравшего собственного ребенка. Для них сны — утешение, небольшая передышка перед возвращением в жестокую реальность.       Дима не боится кошмаров, он видит их, сколько себя помнит: ничего доброго и хорошего ему никогда не снилось, сказываются травмы детства и специфика работы. Его сон некрепкий, болезненно чуткий и пустой, даже в переделах дома, в своей спальне за плотными шторами и крепкой дверью. Но, когда тело устаёт настолько, что глаза закрываются даже на ходу, когда бред поглощает все разумные мысли и в голове не остаётся ничего, кроме тяжести и удушающей пустоты, он засыпает тревожно, но крепко, погружаясь в вязкую трясину из ужаса и непроглядного мрака, туда, где нет добрых сказок и счастливых концов, только запах сырой земли и гнилых тел, сломанные кресты, выкорчеванные деревья и мёртвые глаза, наполненные ужасом и ненавистью. Он варится в этой безнадёге до тех пор, пока его тело не восполнит ресурсы, и ничто разбудить его не может — это как обморок или кома, нескончаемый сон, из которого нельзя выйти, просто захотев этого. Первое время это пугало, давило на и без того натянутые нервы, но потом Дима привык и смирился. Он не боится кошмаров, они, в общем-то, не сильно отличаются от его настоящей жизни, так есть ли смысл содрогаться в ужасе от того, что всё равно не планируешь менять?       Когда он открывает глаза, то видит перед собой напуганное лицо Кирилла, тот его плечо до боли сжимает, и Дима едва поморщиться успевает, как хватка исчезает. Парень выдыхает облегченно, но смотрит с тревогой, говорит сбивчиво и беспокойно, почти неразборчиво:       — Вы что так пугаете, а? Я Вас зову-зову, а Вы не отвечаете и не просыпаетесь совсем, я уже в скорую звонить собрался, думал, что Вам плохо стало. Часто Вас так вырубает? Это кажется не здоровым, знаете.       — Мы приехали? — Дима из машины почти вытекает, потягивается неторопливо, мышцы затЁкшие разминая, и морщится от боли в пояснице: спать сидя вообще идея так себе, стоит запомнить на будущее. Кирилл упавшую куртку с земли поднимает, от пыли отряхивает осторожно и хозяину возвращает. Омега принимает, довольно на себя натягивая, от холода в капюшоне глубоком прячась, и зевает, едва рот рукой прикрыть успевая, — шоколад купил?       — А? Да, конечно.       — Давай, — Кирилл потерянно начальника оглядывает, соображая, чего от него хотят, а потом дёргается весь и дверь в машину распахивает, доставая с переднего сиденья небольшой полупрозрачный пакет из пятёрочки, — молодец. Приедешь за мной, как напишу, ладно? Пока свободен.       — Вы долго?       — Понятия не имею, — Дима себе смешок лёгкий позволяет, слегка истерический, но быстро исправляется.       Что-то нервы в последнее время шалят, никакой выдержки. Всё время Лину за чрезмерную эмоциональность не к месту отчитывает, а сам на проверку ничуть не лучше: немного стресса, и посыпалось всё его хвалёное спокойствие. Череватый увидит — засмеёт.       Кирилл уезжает, а Дима так и стоит у входа в подъезд, не решаясь внутрь зайти. Он не боится, совсем нет. Разве что чуть-чуть. В конце концов он позвонит в домофон, поднимется на этаж и поговорит с сестрой, с Владом и Лизой, они обязательно что-то решат, придут к какому-то выводу. Но сейчас он просто позволяет себе сесть на влажную скамейку у подъездной двери и выкурить пару сигарет, позволяет себе собраться.       Потому что Дима не боится кошмаров, он ведь знает:

нет ничего страшнее реальности.