Называюсь я еретиком

Я не всегда была такой, о, дорогой читатель. Я не всегда была нищей, растрёпанной, в рваной и неподобающей одежде. Не очень давно вся элита общества определялось одним: землёй, которую человек получил либо за заслуги у короля, либо по наследству. Гордое звание «феодал» пропускало куда угодно и давало привилегии, феодалы носили дорогие одежды и даже не работали, так как получали деньги или продукты с крестьян, работающих и проживающих на этой земле. И я была такой же. Разъезжала на конях, обедала заграничными вкусностями, не думала толком ни о чём. Ну а потом пришли эти Фернандо и Изабелла. Только кому-то поручили создание мануфактур и создание международного рынка, а я осталась одна, без своего замка и уж тем более без возлюбленного. - Давайте-ка посмотрим, нашу ведьму, наконец, поймали, - прозвенел знакомый голос через решётки. - Хватит злорадствовать, Иаго, - по привычке произнесла я, но осознав, что это и вправду Иаго, и он пришёл, подбежала к единственному окошку. – Я не верю. Ты можешь меня вызволить? - Я могу всё. Но вот только хочу ли? - Ясно. Прощай, - я отошла к углу и достала единственную уцелевшую после обыска карту – моего червонного туза. Один он со мной. – Видимо, потайные сокровища в Греции тебя не интересуют. Жаль, что они не будут раскопаны ещё несколько веков. - Почему ты не уехала в Англию, когда я просил? – сдавшись, печально произнёс Иаго. – Они же казнят тебя. - Что я делала бы в Англии? Пасла овец? Старый добрый Иаго. Ужасный человек по натуре, толком никому не друг, он почему-то очень заботился обо мне. Иаго очень жесток, скажу сразу. Резкие, но немного расслабленные черты лица, выдающие его мечтательную натуру, очень выделялись среди всей чопорной толпы испанцев, должно быть благодаря им я подошла к этому человеку, спросила дороги в неизвестное направление. А он, в свою очередь, безумно оглядел меня и, взяв под руку, привёл к себе, в удивительно простую хижину. Мне тогда вся грязь и бедность были в новинку. И вот, спустя где-то лет пять я уже привязана к этому человеку, как и к погибшей Бэлл, и довольно эгоистично угадываю все его действия, как любовь или симпатию ко мне. А если говорить уж полностью честно, то из нас двоих эгоисты и твари есть мы оба. - Ты умеешь шить. У меня такое ощущение, что только это ты и умеешь, - раздражённо протараторил он. – В северной стране у тебя бы была репутация с нуля, ты могла бы поступить в одну из их мануфактур младшим руководителем. Говорят, их Генрих Восьмой принесёт огромные перемены. - Так чего же ты сам туда не поедешь, в свою любимую Англию? - А и поеду. Я пришёл проститься, Кармелита. Извини, на меня стража уже имеет виды, вызволить тебя не получится никак. И…мне придётся уехать. О Боже, почему я раньше не собрался и не увёз тебя отсюда, из этой ужасной страны католиков. И зачем дал тебе учение Мартина Лютера?.. Мы прощаемся, Кармелита. Я же говорила – жесток. В правде жесток, в словах жесток, в нравственности жесток. В противоречии всех его качеств жесток, что притягивает. Никогда не успокоит, обманув. - Ты прощаешься, а не я. Послышался стук кожаных сапог об камень, Иаго спрыгнул и медленно, оступаясь, пошёл прочь. Иди, жестокий и любимый мною человек. Спустя три дня, проведённых на одной воде, мне стало плохо. Каменные стены давили, боль в животе не давала здраво мыслить. И чтобы отвлечься, я начинала петь. Чего только не вспомнила в те ужасные три дня: и баллады о любви и ненавистные дворовые кричалы о нынешних правителях, колыбельные, бессвязные слова, которые тянула отражались от стен и ударялись об плечи. Один из монахов, приносящий мне питьё, каждый раз кривился, толькувидев меня. И тогда я ещё громче начинала петь гимны о свободе воли, чуть ли не набрасываясь на одного из моих мучителей. - Что же, - произнёс кто-то над моим ухом, выдёргивая из забытья. – Три дня Вы находитесь здесь. - Ещё спросите о моём самочувствии, - просипела я зло, отворачиваясь к стене. - Оно может улучшиться. Кто-то, кто очень Вас любит, смог смягчить приговор и даже отменить, при условии, что вы публично признаете протестантство глупостью и детскими играми, грехом. Но ведь некому было так стараться для моего прощения. Или же…? - Кто…кто смог? – прокашлявшись, спросила я. - Человек. Человек, Кармелита. Хотелось, забывая хоть о каких-то остатках манер, закричать: «Не смейте называть меня по имени! И ни кого не смейте! Вы не заслуживаете!». Но я просто уставилась куда-то мимо католика. Тот терпеливо ждал, ещё немного подождать, конечно же, сможет. - Мисс, я жду вашего ответа. Или же вам нужно ещё времени подумать? – оглядев мою маленькую темницу, высказался он, спустя минуты. Не хотелось ничего решать. Хотелось свернуться в комок, уснуть, а проснуться уже в объятиях чернявого Иаго. Но это Мадрид, и каким бы он не был маленьким, здесь запрещается любое свободомыслие. Быть может… что-то доказать? - А давайте, мой милый католик, - глухо произнесла я. – Заключим парэ. Настоящее пари на моду германцев. Вы будете в течение восьми дней ко мне приходить сюда, в это милое место, выслушивать моё мнение о том или ином направлении вашей веры, и через неделю же добровольно отпустите. Святой посмотрел на пленницу, то есть на меня, как на тронутую голодом, плохо мыслящую. Но, помолчав, кивнул. Будто бы случайно уронил какую-то подвеску и вышел прочь. Я, подползя, оглядела её. Узорчатым шрифтом была вырезана заглавная «К». - Еды бы принёс лучше! - швырнув подарок в железную дверь, закричала я. Сквозь маленькое окошко лился поток света и вечерней свежести. Я встала, отряхивая ноги от впившейся соломы, и подошла кнему. Оттуда веяло жизнью… Хоть и не любимой детству широкой, но настоящей жизни. Если не сработает моя затея, меня просто казнят и забудут. Покаяться вот просто так, не признавая своей же вины, этого я не смогу совершить. - Кармелита, - бессмысленно говорил католик, входя в первый день. Я обернулась и с отвращением оглядела принявшего постриг человека. - Я…думаю, я должна ранее всего объяснить, что считаю Всевышним, - никогда не была проповедницей, мне было трудно говорить в тот момент. – Всевышний это я, вы и каждый в этом мире. А потому мы должны относиться друг к другу как равные. Нас создали как равных, чтобы не говорили люди. Все эти иконы и картины – как древние идолы, которые как раз-таки запрещали, но заменили нынешними художествами, - святой поморщился, выслушав первое моё слово. Он оглядел меня пристально, будто пытаясь что-то найти на худощавом теле, и достал свой золотой крест, украшенный рисунком. - Раз уж это беседа, я попрошу позволения задать свой вопрос. Почему вы начали задумываться о… таком? - Мне подарили книгу. Она была чрезвычайно дорога, но я осмелилась принять её и прочесть. В ней мыслитель Мартин Лютер высказывал своё мнение о христианстве. Я во многом была не согласна, но затем подумала – а как же считаю я? И вот так завертелось. Долго и тщательно, подбирая слова, я рассказывала самому неподходящему человеку все свои замыслы и идеи. Капюшон, покрывавший голову моего собеседника, давно был откинут назад, он внимательно смотрел на меня пыльным взглядом. Думаю, это было моей первой победой. Я добилась внимания. Но на этот раз последней, католик ушёл, отмолчавшись. И так проходили все восемь дней, названные мною «восемью шагами к раю». Истёк срок, откровенности и понимания со стороны хвалёного брата Бэлл не последовало. А раскаиваться было не в чем. На девятый день пришла стража короля и королевы. Содрав с меня все остатки платья, кроме одной рубашонки, повели на давно известное место каждому жителю Мадрида – Площадь Ведьм. Туго стянув верёвки вокруг запястий, меня оставили посреди деревянного плена. Нецелостные брёвна немного пугали. Не сам огонь, а то, что завалит меня ими, и никто не поднимет, всем будет всё равно. Люди глядели на меня, как ранее на Бэлл… Я крикнула католику моё последнее проклятие и, втянув воздух, готова была высказать любое, даже самое неподходящее, но вырвалось незнакомое слово. Ещё до того, как начали пылать языки пламени, исчезла я прочь с Площади Ведьм. А Иаго, сидевший в душной повозке, бездумно глядел на собственные сапоги, ковыряя пальцами рук ранки на шее и руках. Испания вела долгую войну с протестантами, оставаясь католической, погубила множество людей и стала центром инквизиции. Свобода мысли была гибелью в то время. Но, как вы видите, теперь каждый может верить в то, что считает правильным. Безнаказанно.