Зеркальная фантасмагория мистера Куэйда

      Размеренное низкое дыхание согревало чувствительную кожу за ухом, и Феликс, не открывая глаза, подался спиной навстречу, укутываясь в родные объятия. Просыпаться отчаянно не хотелось — снова идти в злополучную школу, сжимать кулаки на нелестные комментарии, останавливать рвущегося подраться Джинни. Куда лучше провести весь день вот так в кровати, пока он крепко обнимает его со спины. Феликс повел головой, уткнувшись носом в теплую руку, пахнувшую травяной свежестью и чем-то древесно-хвойным. Чужой локоть отзывчиво согнулся, притягивая к себе ближе.       — Еще пять минуточек, Ликси, пять минуточек, — пробормотал хриплый голос куда-то в шею, и Ёнбок тут же открыл глаза.       Вместо выученной наизусть комнаты — вереница потемневших досок, пропускающих тонкие полосы солнечного света. Вместо кровати — свалка пожухлого прошлогоднего сена. Сморгнув остатки сна, Ёнбок быстро вспомнил вечерний подъем по скалистому утесу, покачнувшийся горизонт и мерный шаг, втянувший его в глубокий сон.       — Ликси-и, — раздалось сзади, и ярость вернулась обратно.       — Какого хрена?! — выругался Ёнбок, не церемонясь с изяществом. Толкнул локтем в чужую грудь, прижимавшуюся ко спине, лягнул отпрянувшую назад коленку. Хёнджин тихо закашлялся, отплевываясь от сена.       — Какого, блять, хрена ты решил, — дыхание мерзко перехватывало; фоном начали раздаваться возмущения разбуженных собратьев, но остановиться Ёнбок уже не мог, — что имеешь право на что-то подобное?       Хёнджин смотрел на него исподлобья, прижимая ладонь к груди.       Что-то внутри кольнуло лишь на мгновение — сожалением за столь яркую агрессию, но потонуло в чёрных волнах истинных эмоций.       — Ночью было холодно, — от тихого голоса Хёнджина, от чертовой заботы во взгляде, от всего этого утреннего взъерошенного вида Ёнбок окончательно вышел из себя       — Я чертова сирена, Хван! — он едва ли не в первый раз назвал его по фамилии, получив за это выражение лица человека, которому, как минимум, отвесили сильную пощечину. — И, держу тебя в курсе, на дне океана в разы холоднее, чем на твоей гребанной земле!       Ёнбоку отчаянно хотелось, чтобы на него закричали в ответ. Пусть даже обиженно, уязвленно, но строго и с тем взрослым тоном наставника, которого он не слышал уже слишком долгое время. Взяли за шкирку, как непослушного щенка, разложили произошедшее по полочкам, нашли оправдание. Чтобы все сразу стало простым и понятным, без целого океана эмоций внутри, разбивающихся о скалы спокойствия. Но Хёнджин лишь как-то с грустью улыбнулся, не произнеся ни слова. И это стало ответной пощечиной.       — Серьезно?!       — Ёнбок! — рявкнул откуда-то сбоку знакомый голос, и наваждение смыло холодной волной. — Пойдем, выйдем.       Прищурившись, Ёнбок продолжил сверлить взглядом уставшие лисьи глаза, пока внутренний голос призывал слушаться своего хёна. Одно из нерушимых правил сирен, привязанных к своим старейшинам слишком сильно. Бан Чан не успел еще отметить двухсотлетие, чтобы претендовать на подобный статус, но в их ситуации он все же выигрывал по праву рождения.       — Ёнбок! — вновь повторил Чан, и парень тяжело выдохнул, опуская голову.       Снаружи солнце еще не успело достичь своего рассветного пика, но глаза все равно начало неприятно сушить. Хорошенько проморгавшись, Ёнбок, не поднимая взгляда, обошел сарай, следуя за широкой напряженной спиной. Его точно собирались отчитать. Воззвать к разуму, отругать, как маленького, установить правила поведения, которым придется следовать. Бок ненавидел подобное, но еще больше раздражало, когда его не воспринимали за взрослого. И, почему-то, в его голове эти две вещи были слишком тесно связаны, чтобы думать иначе.       Спрятавшись от поднимающегося солнца, Чан присел на высокую поленницу, скрещивая ноги и упираясь руками позади себя прямо на расколотые чурки дров. Ёнбок несмело поднял голову, ожидая увидеть нечто грозное и вполне себе лидерское, но вместо этого нашел лишь заботу и волнение.       — Хён? — тихо спросил он, разнервничавшись куда больше, чем если бы на него начали кричать.       — Ты отключился вчера прямо в начале пути, — тихо начал Чан, смотря ему прямо в глаза. — Я помогал тебе идти, но кроме тебя в стае есть и другие. Например, Минхо, который путается в собственных ногах. Или Чонин, прячущий страх за энтузиазмом. Чанбин все еще не может простить себя за то, что случилось. Сынмин потерял на суше больше, чем в море. Джисон, пытающийся сделать все ради других и забывающий о себе. И я — тот, на кого вы должны рассчитывать.       Все внутри Ёнбока покрылось тем тяжелым чувством вины, от которого нужно было спрятаться глубоко в пещеры и никогда не показываться на глаза тем, кого он поставил ниже самого себя. Он хотел опустить глаза, но подумал о том, что это разочаровало бы хёна куда больше, чем все остальное. Сглотнув, Бок продолжил слушать, заранее готовый к любому исходу разговора.       — Хёнджин предложил свою помощь. Я ему не отказал. Не смотря на все, что было в прошлом, он нес тебя на себе долгие пять часов, потому что мы свернули не на ту тропу, и нам пришлось петлять, выискивая эту деревню, — Чан шумно вздохнул, барабаня пальцами по поленнице. Словно подбирал правильные слова, которые Ёнбок точно поймет. — Пять часов, Бок-и. Не сдаваясь, не прося перерыва или помощи. Он просто шел вперед, следя за тем, чтобы ты не упал, ни на что не жалуясь и при этом оглядываясь на состояние остальных. И когда мы зашли в этот сарай, а он положил тебя на самое мягкое место…       — Что? — не выдержал паузы Ёнбок, повинуясь лишь чему-то странному внутри. Не в голове, но где-то на уровне сердца. Чан задумчиво прикусил губу, переводя взгляд куда-то на землю.       — Хён? — попытался Бок снова.       — Когда он положил тебя и отошел, ты сам попросил его остаться.       Ему хотелось возразить. Не могло быть такого, не после всего, что было. Не с той гордостью, что он в себе вырастил с годами, не с той обидой, превратившейся в чистейшую ненависть вместо равнодушного спокойствия. Да что там, он ведь даже смотреть на Хёнджина не мог без этого мерзкого узла, сворачивавшегося глубоко внутри, заставляющего сжимать кулаки и вытягиваться всем телом в оголенный, грубо разрезанный провод, раскидывающий искры вокруг себя. Не мог и все тут.       Но, в то же время, это было слишком понятным. Видимо, за мягкой пеленой вымученного сна, лишившись сил на борьбу, он, в самом деле, потянулся к тому, что было самым родным и известным. Как тогда, в детстве, в приемной семье. В те годы он боялся не темноты, а одиночества, как бы названные родители не были к нему добры. И Хёнджин был сосредоточием тепла, уюта, комфорта — защиты посреди бескрайних ночей. Они ведь, дейстивительно, долгие годы не спали раздельно. Лишь вот так, свернувшись двумя полумесяцами рядом друг с другом, переплетаясь руками и ногами.       Только с тех пор так много всего случилось, что прошлое казалось теперь глупой шуткой.       Бан Чан легко поймал его пальцы в свою руку, вытаскивая из воспоминаний, от которых ощутимо пощипывало в носу.       — Послушай, Бок-и…       — Нет, хён, — Ёнбок резко дернул головой, прекрасно понимая, что ему собирались сказать. — Ты не понимаешь! После того, что…       — Я понимаю, — твердо перебил старший, крепче сжимая пальцы вокруг его собственных. — Если ты не забыл, я был рядом тогда. Я видел, через что тебе пришлось пройти, и это я помогал тебе найти силы для того, чтобы двигаться дальше. Ёнбок виновато кивнул, не собираясь спорить с очевидными фактами. Хотя бы за это Чан заслуживал его беспрекословное уважение. Если бы не поддержка и внимание, совершенно неосязаемые и ненавязчивые, но слишком реальные, едва ли он смог бы справиться.       — Подумай вот о чем, Бок-и. Он вернулся за тобой. И сейчас остался с нами ради тебя. Ради тебя нашел выход, ради тебя заботится обо всех нас. Я не прошу тебя забывать и прощать, — повторился Чан, и в этот раз его слова уже не вызывали внутри Ёнбока столь острого желания возражать. — Так же, как не прошу давать ему шанс.       — Я не понимаю, — честно признался Бок, сдвинув брови. Чан тихо усмехнулся, невесомо пройдясь подушечкой большого пальца по его ладони.       — Тебя так злило то, что он видел в тебе ребенка, но рядом с ним ты ведешь себя именно так.       Ёнбок дернулся, зажмурившись. Подавил в себе желание выдернуть руку, топнуть ногой или убежать куда-нибудь подальше. По-детски. Бан Чан был прав, и от этого было обиднее всего.       Открыв глаза, он лишь коротко кивнул, нисколько не сомневаясь в том, что старший совсем не поверил. Слишком много времени они провели рядом, слишком часто открывали перед друг другом самое сокровенное. Но Чан кивнул в ответ, подыгрывая, будто кидая надувной пляжный мячик.       Они вернулись обратно в сарай, когда солнце уже перестало отбрасывать розоватые тени на горизонт. Ёнбок, виновато скривив губы, взъерошил волосы на затылке, ловя на себе злобные и обиженные, но все же теплые взгляды собратьев. Не смотрел лишь один: Хёнджин, присев на корточки, копался в мешковатом тканевом рюкзаке. Его спина была до того ровной, обнимаемая тонкой тканью рубашки, что внутри Бока вновь столкнулись два противоположных чувства. Убив в себе оба, он с силой оттолкнул подальше желание смахнуть прилипшую к длинной шее иссохшую травинку. Отошел — на всякий случай — подальше, зачем-то потрепав заспанного Чонина по плечу.       — Есть хочу, — отозвался на прикосновение младший, прижимая ладони к животу. Ёнбок кивнул. В желудке противно посасывало. Будь они под водой, это не составило бы никаких проблем.       Человеческая жизнь была в разы сложнее. Здесь нельзя было протянуть руку, виляя хвостом и выхватывая увесистую рыбешку из быстрого косяка. Нужны были деньги… или ловкость рук, смекалка и способность нарушить закон.       — Вот, держи, — задержав дыхание и за секунду сжав кулаки, Ёнбок искренне постарался не взорваться, когда прямо поверх его плеча рука с длинными пальцами протянула Чонину красную пачку с нарисованной сосиской в солнечных очках. Раньше его совершенно не волновало личное пространство — на самом деле, он безумно обожал вторгаться в чужое — но теперь это становилось невыносимым. Хёнджин исчез так же резко, как и появился, пока довольный Ин-и разрывал упаковку копченых колбасок.       Они собирались обратно в долгий путь — не слишком быстро для беглецов; недостаточно спокойно для простых путешественников. Собратья перекидывались короткими комментариями. Кто-то жаловался на сухость, кто-то вспоминал счастливые дни под водой. Ни один из них не поднимал тему той ночи, когда они потеряли дом и остатки детства. Ёнбок, неосознанно обнимая себя руками, смотрел на стаю с щемящим сердце чувством сожаления, хотя и не был ни в чем виноват. Что-то внутри хотело позаботиться о них, научить вновь улыбаться солнечному свету через толщу воды. Увидеть юркие хвосты, мелькающие между рифами. Услышать споры о том, кто выше выпрыгнет и достанет до закатного солнца. Посплетничать о влюбленных, отказавшихся от плавников. Все это теперь казалось таким далеким — будто из прошлой жизни.       — Все еще носишь его? — тихо выдохнул на ухо голос, вернувший его обратно в реальность. Хёнджин, приподняв одну бровь, лукаво кивнул на его руку. — Пойдем, а то совсем отстанем.       — Это ничего не значит! — крикнул Ёнбок в изящную спину, прижимая большим пальцем чужое кольцо, от которого он так и не смог избавиться, к своей ладони. Стая покинула сарай как-то совсем незаметно для него самого, и это Боку совсем не понравилось.       С того дня, как Хёнджин вернулся за ним, реальность слишком сильно пошатнулась, чтобы продолжить здраво мыслить.       Плетясь последним из восьми, Ёнбок отчаянно пытался нащупать нечто важное. Ускользавшее от него под обидой и ненавистью, под детским нежеланием разбираться в самом себе. Маячившая перед глазами спина, по которой ветер ласково прогонял тонкую ткань, отвлекала — и направляла в правильное русло.       Факт: Хёнджин бросил его почти год назад, прямо перед сезоном, уговаривая вернуться на берег.       Факт: Хёнджин не объявлялся долгие месяцы, как бы сильно Ёнбок не кричал в толщу морской воды.       Факт: Хёнджин вернулся.       Он звал его с собой тогда. Ёнбок сам отказался, отвернулся первым и смотрел в ускользавший силуэт. Не пошел следом. Не умолял остаться. Не делал ничего. И не встретил радостно спустя время. Злился. Слишком.       У него перед глазами ведь был Чан. Тот, кто искренне любил своих собратьев. Желавший им счастья, какой бы выбор они не делали. Ёнбок видел такое — сирену, что предпочла жить среди людей. На нее не обижались. Ей желали удачи, счастливой жизни и повторяли, что она всегда может вернуться домой. Вспоминали с теплом, волновались, радовались весточкам, если они приходили. Стая не считала себя брошенной.       — Если человек, которого я люблю, счастлив — я счастлив тоже, — сказал тогда Чан. Примеряя эти слова на себя, пока под ногами трава сменялась песком, камнем и землей, Ёнбок никак не мог понять, почему совершенно не чувствовал того же. Если Хёнджин так хотел жить среди людей, почему он не мог просто порадоваться тому, что названный брат нашел свое счастье? Почему это было так больно, будто часть его разбили об утес, а после выкинули на берег погибать под раскаленным солнцем?       — Зачем? — спросил Ёнбок вслух, запинаясь.       — Что зачем, Бок-и? — откликнулся слева голос Минхо.       Резко покачав головой, Бок вынырнул из мыслей, разглядывая поле вокруг себя. Он совсем не заметил, как они вышли на отвесную равнину. Море тихо шептало далеко на горизонте, солнце успело подняться до самого пика. Проведя рукой по лбу, Ёнбок со смущением стер проступившие капли пота. Сколько они уже прошли?       — Витаешь в облаках, рыбка, — тепло, но насмешливо улыбнулся Минхо, становясь похожим на кота. — Опять вспоминал своих друзей-дельфинов?       — Вы с Джисоном никогда не ссоритесь? — внезапно спросил Ёнбок первое, что пришло в голову. Старший остановился лишь на мгновение, вновь продолжая шаг.       — Конечно ссоримся, ты же видел. Но потом один из нас вспоминает, что оно того не стоит, — спокойно ответил Минхо, смотря куда-то перед собой. Ёнбок кивнул, но все же не понял до конца, что именно тот имел в виду.       Неосознанно покрутив свернувшуюся вокруг большого пальца серебряную змейку, Ёнбок постарался переключить внимание на развернувшийся вокруг пейзаж. Скудный, но слишком насыщенный красками и солнечным светом. Нутро рвалось обратно в воду, тепло высушивало — и согревало одновременно, обнимая лицо ласкающими лучами. Ёнбок облизнул губы, когда взгляд случайно уловил стекающую капельку пота на шее того, кто шел впереди.       — Есть вода? — словно прочитав мысли, спросил Чанбин откуда-то из-за спины. Хёнджин, не останавливаясь, перебросил рюкзак через плечо и кинул за спину бутылку через мгновение.       — Спасибо, Джинни! — перекрутившаяся змея впилась мордой прямо в мягкую подушечку под большим пальцем почти до боли.       — Долго еще? — низко спросил Ёнбок прямо в маячившую перед ним спину.       — Минут двадцать, — спокойно ответил Хёнджин, даже не повернувшись. Отчего-то внутри вновь кольнуло — уязвленно, ущемленно и совершенно точно невыносимо.       После произошедшего утром, Хван ни разу не встретился с ним взглядом. Кажется, он и вовсе прятал свое лицо, постоянно оставаясь где-то спереди, сзади или сбоку. Ёнбока это нервировало куда сильнее, чем должно было. Он ведь этого просил, разве нет? Не приближаться, не трогать, не смотреть, не говорить сверх необходимого. Тогда почему это ранило настолько, что вновь хотелось вести себя, как ребенок?       Хёнджин не обманул — меньше, чем через полчаса они вышли к окраине прибрежного городка. Высушенные под палящим, пусть и всего лишь весенним, солнцем, изнуренные долгой прогулкой на человеческих ногах. Большинство готово было упасть замертво с непривычки, но держались — ради своих хёнов, уверенно шагающих вперед.       Кто-то из них договорился о паре номеров в дешевом хостеле — смотря на расплачивавшегося наличными Хёнджина, Ёнбок не мог не задаваться вопросом, сколько денег тот уже потратил на побег стаи и, что важнее, сколько еще у него осталось. Мир людей был слишком материальным и мелочным, чтобы не задумываться об этом. Им предстояла долгая дорога. Дни, месяцы — возможно, годы. Что они будут делать, когда запасы Хёнджина опустеют? Пустят в ход способности к убеждению или опустятся до человеческих грехов?       — Осторожно, оно жирное, — Чанбин умостил на стол в номере бумажное ведерко с острыми крылышками, и Ёнбок рассеянно повел взглядом по комнате. Их было восемь. Четыре не четыре. Чанбин, Чонин и Чан стояли рядом, готовые приступить к обеду. Бок протянул руку к зажаренной курицей, затаптывая внутри себя сожаление о том, что Хёнджин оказался в другой комнате.       Это было к лучшему.       Это было катастрофой, потому что сейчас, не видя его лица и не чувствуя дыхания собственной кожей, он, как и раньше, ощущал лишь щемящую тоску. Запихнув в рот крылышко, отозвавшееся на языке покалыванием от остроты, Ёнбок тяжело опустился на краешек одной из двух широких кроватей.       — Может, все же поговоришь с ним? — тихо спросил Чан, усаживаясь рядом. Близко — бедро к бедру, давая ощущение заботы и поддержки. Ёнбок дернул головой в сторону, вгрызаясь в первую за день пищу. Действительно жирную, недостаточно острую — по абсурдности сухую при этом. Одно, второе — толкаясь руками с другими внутри тесного бумажного ведерка — с перерывами на слишком сложные мысли и жадные глотки слишком теплой воды.       — Я ненадолго, — бросил Ёнбок, выходя из номера.       И замер, уткнувшись прямо за дверью в слишком знакомую шею.