Роса опадает, и небо высоко, Осенние воды чисты. В пустынных горах, в одиночестве, ночью, Страшится душа темноты. А парусник тоже один на причале — Там еле горят огоньки. Удары вальков я с трудом различаю, Настолько они далеки. Вторично цветут для меня хризантемы, Слабею я день ото дня. И дикие гуси письма не приносят — Они не жалеют меня. На звёзды гляжу, опираясь на посох, Дорога моя далека. И, кажется, тянется прямо к столице Серебряная река. Ду Фу — «Ночью»
Это заслуга его. Единственный среди множества людей, зал заполонивших, кто признал основную заслугу за ним — Се Ваном — это в белоснежном одеянии создание улетало из поля зрения, с ветром по скорости сравнимое. Изумлённое внимание липло к нему, но лишь в непонимании, к чему такая спешка. Лишь одно сердце среди многочисленности то увядало, то расцветало — не могло решить, радоваться оно должно, или сжиматься, шипы выпуская? Признание? Ифу не раз хвалил его с улыбкой — с застывшей маской на лице — потому Се Ван не мог понять, за правду оно или нет. Несмотря на растущие тепло и радость от любой отцовской похвалы, всегда закрадывались отблески черноты — не морщился, не показывал, лишь застывший ком подозрений и неясной синевы одиночества — даже будь рядом отец, оно не проходило, преследуя на протяжении всей жизни с любым, кто показывал тепло и пытался доверием окружить вечно одинокую фигуру Скорпиона. Наигранность. Шелестящими пожухлыми листьями опускались улыбки — неестественные. Грубыми временами движениями эти улыбки-листья сметались, расчищая место для его заброшенного сада. Но одно древо, сыпались с которого улыбки раз за разом, позволило на миг подумать, что оно взаправду. Лёгким мазком скользнул взор на ифу, затесались в чернильных глазах сомнения столь глубокие, что оно заметно отразилось на лице, сравнимом с задумчивым божеством. Ифу почувствовал неладное, потому с улыбкой, шире чеширской, намекнул сыну выпить вместе с ним ароматного вина. Вишнёвые губы Се Вана медленно расползлись в сладкой — с укрытыми тщательно язвами — улыбке. К вину не прикоснулся. Лишь смотрел на удалявшуюся фигуру Е Байи — вдумчиво, с интересом. Бусинами рассыпались фонари на улице, тропой стелясь после выхода из залы, заторенной людьми, собранных в честь победы над Повелителем долины Призраков — Е Байи спешил покинуть ненужное ему пиршество. После краткого разговора с главой Тай Ху не угодно было и оборачиваться — лишь губы скривились в презрении. Люди в зале — как фонари на улице — только что светят для остальных и для себя патетикой и театральностью. Не раз на пути за всю жизнь древнему монаху горы Чан Мин доводилось пересекаться с подобными. Если раньше к тому относился с равнодушием, будучи молод и более снисходителен, то теперь же по старости не было смысла терпеть и пребывать в неугодном ему месте. По исчезновении в ночи им не было почти замечено — лишь словно осязаемо — внимание обжигающих глаз убийственной лани. Лёгкий интерес застыл в усмешке Короля Скорпионов. Се Ван размышлял, пока Чжао Цзин внимал лести с широкой улыбкой, купаясь в лучах славы. Почему? — крылся вопрос в ночных глазах, искорки в коих сравнимы были со звёздами. Всё внимание направлено на ифу. Но того, кто вложил больший вклад, кто выманил из логова Владыку Призраков, обделили признанием. Зазмеилась усмешка Се Вана. Завершив наблюдение за сальными в искусственности мастерами из Пятиозерья, Царь Скорпионов под всеобщее недоумение поднялся, прихватив нечто завёрнутое в сукно, наконец-то притянул магнитом взоры — даже отца, натянутая улыбка которого застыла на устах в непонимании. Молча одинокая фигура покинула помещение под растерянность, рассеиваемую усиленно Чжао Цзинем. Ощущение с наслаждением застыло в груди Се Вана — точно всё это время его державшая цепь свалилась, разрушенная чем-то, пока ещё непонятным для скорпиона.***
Медовый вкус, напоминающий лето… данное заведение отличалось хорошим выдержанным грушевым вином. Е Байи самое что ни на есть балдел, не притронувшись пока к пиалам с шариками из рисовой муки со сладкой вкусной начинкой, копчёному с вишней окороку, отварной рыбе в остром сычуаньском соусе… блестящие чёрные глазки монаха горы Чан Мин смотрели на сочившийся яствами стол, как у Голлума при виде своей прелести. Ночь была в расцвете — сочно-синяя мадам в звёздной шляпке. Наслаждение человеческой пищей в больших объёмах играло с ним нехорошую шутку, но перед смертью не надышишься. Слишком долгая жизнь, поддержка которой стоила многого — мир менялся, он же оставался прежним. Не о чем жалеть. Ночь была сладкой, как и рисовые шарики с бобовой начинкой, вслед за ними содержимое пиал скоростно убывало, оставляя довольным посетителя. Е Байи хлопнул рукой по столу, привлекая внимание. — Ещё! Ухмылка расцвела на счастливой физиономии. Как дитя малое, нетерпеливо ожидал бутылей вина. К поздней ночи Е Байи всё-таки выполз из-за стола под облегчённые выдохи хозяев и попёр по направлению к фестивалю — ночь обещала быть яркой и пестрящей, но наблюдателем этого он будет тайным — будучи легко взлетевшим на цилиндрическую тёмную черепицу вдалеке от эпицентра событий. Мысли, вязко ползущие к нему, всё-таки рикошетом уходили, позволяя благостному состоянию топко в себя вбирать. Засахаренные фрукты убывали на этот раз постепенно, вдумчиво и с расслабленной улыбкой — за долгое время столь тепло было на душе и гармонично, что не была замечена им мелькнувшая тень. Будучи в разморённом состоянии, как множество лет назад, — ещё молодой и более подвижный — улёгся на крыше как ни в чём не бывало. Именно так бы он и хотел умереть — застывшая древняя фигура под безграничным звёздным полотном. Невольно захотелось, невольно выполнилось — на вид молодая рука заворожённо потянулась к небу, а затуманенный взгляд, вернувшийся к юношеству, пестрил воспоминаниями. Точно так же — до мелочей — с друзьями валялся на одной из сычуаньских крыш и выпивал дружно дешёвое вино. Точно так же — до деталей — глядел на звёзды, выслушивая пророчества да философию — от великого будущего до имения в каждой душе целых вселенных — где-то красочных, где-то заброшенных, но все они, несомненно, были прекрасны и величественны — все. И его тоже. Давно произошедшее, пылью покрытое, выцветало и блекло с каждым прожитым годом. Когда-то на крыше разваливался не он один, вместе с ним — молодые и весёлые спутники жизни — пылью они унесены в прошлое. Одинокая фигура Е Байи вздохнула, опуская бледные пальцы на лицо — кожа мягкая, приятная на ощупь, не морщинистая. Ниже — вздёрнутый подбородок задумчиво очерчен. Выше — губы расползлись в неясной усмешке. Хрыч, заключённый в младое тело. Иногда корни пускали мысли — вот так вот будет завершён его путь, в полном одиночестве под звёздами? Нет сомнений, смерть изящная. Но этого ли он хочет? Е Байи раздражённо отмахнулся от мыслей, таким же тоном произнёс слова, поглощённые далёким шумом фестиваля: — В чём прок об этом думать? Ничего не даст! Уйду под звёздным небом с боярышником в зубах. Но не сегодня… — задумчиво поджал губы, не заметив, как заговорил вслух: — Цзышу… с этим глупцом следует разобраться. Потом можно баиньки. Только потом. Нежданный свист вывел из дум — воздух полоснул серебряный металл, метясь в горло монаху горы Чан Мин. Разворот — успешный изящный уход — металл со звоном опустился на черепицу. На миг коснулся трудноуловимый запах — осознание отравленности орудия. Жёсткая усмешка на устах Е Байи, холодный ответ к пустоте последовал резко: — На что ты рассчитывал, убить меня? Мысли о смерти убежали в лес по ягоды, затаившись в чаще, на их место прибежали иные — что за шут гороховый решил поиграться с ним. Лишь один возможный вариант высветился перед ним. — Наивный мальчишка, — издёвка явственно прорисовалась в старике. — Что вы… как могу я причинить вред пожилому монаху? Тень усмехнулась в ответ, до сих пор не показываясь глазам. — Провоцируешь меня? — жёсткий риторический вопрос. Рывок, расширенные зрачки, попытка вывести к свету тень увенчалась провалом — этот глупец, нарывавшийся на смерть, искусно уклонялся от отточенных выпадов монаха, словно змея под водой, легко уворачиваясь от хищника. — Вам не стоит так много двигаться, милый друг… — сочувствующий вздох и последующий смешок. Е Байи одним ловким движением с рассчитанной силой схватил оборзевшую змею за хвост, вырывая из темноты ошарашенного гада, и выкинул его на свет. Чтобы не рыпался, вжал в черепицу крыши, нависая совой над жертвой. — Вам не стоит… — Пасть закрой! — Но… Одного взгляда хватило, чтобы понять: пора прикрыть рот, потому Скорпион с нежной улыбкой устроился поудобнее, заставив поморщиться монаха и шустро отстраниться от него. — Ну почему же я должен молчать? Этот почтенный господин так груб, неужели у него нет даже крошки приличия для меня? — опасная улыбка, ласковая. — Чего увязался за мной? Се Ван одним локтем опёрся о колено, другим о крышу, изящно закидывая голову к небу — на его губах играла лёгкая улыбка. Могло показаться, что ему нравится эта маленькая словесная битва и оказываемое ему хоть и грубое, но искреннее внимание. Прикрытые глаза, обнажённая красиво блестящая от света летающих фонарей шея — на миг древнему монаху показалось, что с ним кокетничают. Не показалось. — Мои манеры не подлежат рассмотру. Я старый, мне можно. А ты что удумал, с хрычём флиртуешь, совсем стыд потерял?! Се Ван ещё слаще улыбнулся, приоткрывая глаз и устремляя рассеянное внимание на недовольного деда. Е Байи резко взмахнул широким рукавом. — Проваливай! Ему спустя минуту тишины наигранный заискивающий шёпот: — Не могу, вы кое-что забыли… Е Байи развернулся, с подозрением поглядев на протянутый ему свёрток, затем на расслабленное лицо по его душу пришедшего демона, вслух выругался, некоторые слова сохранив в бормотании: — Ты пёрся так долго, чтобы передать мне еду? Глазки скорпиона медленно прикрылись, укрывая нечто. На миг показалось, что вся эта расслабленность — напускное, на самом деле Се Ван испытывал неловкость, ведь сам не понимал, почему преодолел большое расстояние вслед за ним. Только чтобы преподнести ему сладость? — «Борода дракона». Заметив ваш неукротимый аппетит, но обделение вниманием только этой конфеты, — ласково улыбнулся. — …подумалось, что вы пожелаете отведать эту сладость. Прошу, — вальяжно кивнул на свёрток, небрежно принятый дедом. — Почём мне знать, может, оно отравлено? Затаившиеся сомнения вылезали наружу — не было ясно, конкретно с какой целью Царь Скорпионов отправился за ним — лишь для того, чтобы угостить вкусностями? Но приоткрыл свёрток, вдохнув со скрытым наслаждением аромат. Вновь пробудился неутолимый аппетит. — Чтобы доказать вам… Е Байи напрягся, ведь в тоже мгновение лисья морда Се Вана предстала перед ним, мраморные пальцы схватили одну штучку и погрузили в рот — кунжут чуть посыпался с пальцев — глазки прикрылись, пока скорпиоша облизывался, вполне довольный лакомством. Е Байи напрягся ещё больше, вдруг хмыкнул, насмешливо бросив крохи внимания на милую моську. — Может, именно эту конфету ты обделил ядом. Решил запудрить мне мозги, а? — усмехнулся небу. — Мне съесть всё? — загребущие ручки протянулись к свёртку, но тут же остались ни с чем — дед спрятал за пазуху лакомство. — Ещё чего. Проверю на яд позднее. Се Ван только улыбнулся уголками губ, исподлобья наблюдая за монахом со столь грубыми, но честными замашками — что-то тёплое его мазнуло по груди слабо. Погружённые в тишину и созерцание распускающихся в небе спектральных цветов, не заметили, что вместе — без сражений — простояли три бесконечно прекрасных минуты в наблюдении за разрывающимися небесами. Две фигуры, бывшие каждый в своём мире, на крыше одиноко застыли двумя огоньками — белым да чёрным. — Вы… Непроизвольно Се Ван хотел что-то сказать, но тут же замолк, побоявшись испортить хоть немного смягчившуюся тишину — глаза его блестящие растерянно заметались, он вдруг осознал, что по неведомому всплеску покинул ифу и улетел в ночь с застилающими рассудок эмоциями — он потянулся к давшему ему крохотный свет древнему монаху, который был просто с ним честен, он захотел удержать звезду в руках, потому выдумал причину со сладостями да устремился за ним. Осознание собственного просчёта и неузнавание характера, непонимание к вспыхнувшей цели и того, с какой лёгкостью он пошёл у неё на поводу. Се Ван почувствовал себя идиотом. Что это была за цель? Пришедши, накормить и уйти? Получить ещё крохи внимания? Что? Е Байи словно почувствовал его внутренние метания, переключил внимание на застывшую, почему-то казавшуюся совсем заброшенной, фигуру — мальчишка даже не догадывался, что всё у него на лице написано — от на миг дрогнувших губ до блестевших болезненно глаз. О чём он в данный момент думал — сложно было понять. Но Е Байи почему-то догадался, до того наблюдавший за залом, в коем не было никого интересного, кроме Царя Скорпионов, выбивавшегося в их среде своей неправильностью нахождения в подобном месте. Показательное обесценивание заслуг было также замечено монахом, но глубоко вмешиваться он был не намерен, только и бросив сладостную и отчего-то болезненную похвалу для одновременно жаждущего и боявшегося внимания скорпиона. — Мальчишка, ты жалеешь о своём решении? Вопрос застиг врасплох Се Вана — подёрнутые пеленой глаза устремились к Е Байи, одаривая невинной растерянностью. Царь Скорпионов на несколько мгновений обнажил душу, так же быстро возвращая себе вид да качества чёрного лотоса — злая, но почему-то кажущаяся нежной усмешка была тому подтверждением. Е Байи тоже усмехнулся, но с пониманием, которое только больше распалило Се Вана. Хотелось стереть — только бы не видеть этих растянувшихся в понимании происходящего губ. Мысли, которые резко чуть не превратил в реальность, прервал ближе подошедший монах, заглянувший в бездонные глазища — строптивые, злые, не поддающиеся ни ковке времени, ни тем более людям со всеми богами. — Пришёл ко мне за чем? Хочешь чтобы ещё похвалил? Мудрый взор, голос спокойный, но слова — как пощёчина. Се Ван резко отстранился, ошарашенно глядя в полные безмятежности глаза, ведь сказанное — хрустальной воды правда. Подобное раскрытие и заглядывание за настоящую причину его прихода встречено было крепко сжатыми от злобы зубами, хищно показанными в оскале, да нервно раздувающимися ноздрями. От этого зрелища фейерверки на фоне утратили всю красоту, в груди старого монаха что-то слегка дёрнулось — удивительное в своей редкости, но жалеть мальчишку он не был намерен, лишь добавил, вставши в профиль перед ним и обнажив для возможного укусу шею — скорпион пока не шевелился, лишь дышал тяжело, задетый за что-то важное, но тщательно укрытое сарказмом со злобой, выпрыскиваемой в воздух: — Твои… Но в этот раз Е Байи перебили: — Заткнись! Неожиданно одолело желание это маленькое чудовище, росшее в отвратительных условиях, вырвать с корнем из гадюшника и отправить хоть куда — хоть в монастырь — только не к ифу и лицемерам, всю жизнь его окружающими. Старое одинокое сердце почему-то откликнулось на пульсирующее болезненно молодое. — На. Скорпион ошарашенно дёрнулся от скорости, с которой к нему приблизились и всучили бурдюк с грушевым вином да сладость в приоткрытый от злости рот. — Не думай, ешь и пей. Вино — отменное. Не хуже, чем у твоего хозяина. Слово «хозяин» резануло неприятно слух, вызвало волну отвращения и холодное: — Он мне не хозяин. Е Байи ухмыльнулся, хрыч устроил эмоциональные качели ребёнку, который в недовольстве выплюнул сладость изо рта и негодующе воззрился на премудрую бестолочь. Но следующие слова вызвали ещё большую растерянность: — Хорошо, значит, не потерянный. Цепь только перегрызи, а то щеголять красивой послушной зверюшкой — как сам не устал? И что на это ответить? — Замол… Почему-то убивать хрыча не хотелось — казалось бессмысленным, как и ранить. Этот о пощаде молить не будет, да и вёрткий больно — прибить трудновато. — А-ха-ха! Е Байи звучно рассмеялся, заметив потерянность скорпиона, который то жало обнажал, то прятал — да так по кругу — по животу себя похлопал и выдал: — Вино пей, не думай! Или отберу! — Не… — Отдай мне тогда! — Ни за что… Скорпион хлестнул по таким же, как и у него, загребущим рукам, разом пригубил и выпил всё вино до дна, только бы этой старой сволочи не досталось. В ожидании недовольства поднял взгляд и застыл — на него смотрели не со злостью за плохое поведение, с обидой или агрессией… С мягкостью? Дед сошёл с ума? Не понимая, замер, разглядывая это красивое божественное лицо с вопросом. — Умей принимать правду. — Умейте вовремя замолчать, — в ответ от скорпиона потерянное, не до конца осознающее, что можно не притворяться кем-то. На него с усмешкой посмотрели. Е Байи видел перед собой потерянную лань, на морду которой надета маска и гадюки, и скорпиона, и всего того опасного, кем и чем он оборонялся, наставив на мир жало. Лань, затерянная в дебрях дремучих и жгучих, любой шаг просчитан, ведь имение просчёта — возможная смерть — недопустимо, избегать, всегда быть вооружённым, даже сейчас, когда от прямолинейности деда теряется и не знает, как быть. Привык завершать дело легко — убийством или пытками, сейчас вдуплял, наконец, что оно бесполезно — опыта маловато да и бессмысленно, жертва слишком сильная, что разом переводит её на уровень хищника — убить не выйдет, подавно и сломить — скучно, неугодно, неправильно. Этого трогать не хотелось — может, виной послужила его мелкая похвала и честность — иного варианта не видел. Признать было тяжело — ему не хватало внимания, и когда Се Вану дали необходимое, вцепился нежданно цепко и отчаянно. Ты — дал свет. Либо дай ещё. Либо отбери обратно и засунь его себе в глотку. Се Ван привык. Либо что-то ему симпатичное — его. Либо ничьё. Привык. Если ему дарят любовь — то расчёт. Честность — навряд ли. Не привык — к проявлению искренности, но если видел, брал и без остатка выпивал. Ему попался хищник, вынужденно который не одарит вниманием, хищник, возможно, более опасный, чем он. Хотелось испить этот источник — эмоции болезненные, давящие, не желаемые — это осознание становилось всё больнее, чем яснее. Се Ван устал. Среди липкости и неестественности внимания он выцепил одно настоящее. Будь возможность, проглотил бы солнце, но дотянулся до вожделенного. Не имеет права. Откажется, отрежет, но искоренит дрянь. Эта ночь завершится — он вернётся, иначе быть не может. Должен. Должен ли? Е Байи напрягся, приметив отчаяние и безумие, отразившиеся на несколько долгих мгновений в тщательно укрываемых глазах. Повеяло холодом, к ногам опустились лепестки яблони — один ласковый затерялся в чернильных, ночи сравни, косах мальчишки — очаровательное зрелище в связи с его состоянием. Нежность лепестка — хрупкость подвешенной души. Кажется, монах для себя что-то решил. — Ты ел сладкое вне стен своего логова, салюты до этого когда-нибудь видел? Се Ван вынырнул из ненужных копаний, прошептал: — Я… Е Байи только кивнул, усмехнувшись. Неожиданно белоснежный огонёк, подобравшись, подпрыгнул и взлетел, оставив одним чёрного огонька, который с приоткрытым от непонимания ртом смотрел на удалявшуюся фигуру. Что-то оборвалось, он заозирался, но вдруг воскресло с треском и свистом. Лишь пять минут растерянности — огонёк, измазанный в сладком благодаря неугомонному продавцу, вернулся и с чувством всучил сладкий боярышник и множество других засахаренных фруктов в до того поникшие ручки. — На. Се Ван ошарашенно смотрел на сладости, затем на давшего широкую лыбу Е Байи, да понять не мог, почто ночь с ума его сводит. — Всё жуй, пей, да созерцай, глупец. Жизнь одна — пролетит, не заметишь. Наслаждайся пока можешь. Скорпион вернул себе прежний непринуждённый вид и, задумчиво засунув конфетину в рот, приблизился к монаху так, что на него обратили внимание. Большие звёздные глаза лани в себе поместили вдруг невиданную глубину, выразительность и большую осознанность. Измазанные в сахаре да карамели губы растянулись в искренней улыбке, но шёпот был томным и чуть осторожным: — Вы тоже. — Я тоже. Е Байи усмехнулся, за раз выпивши «Глаз дракона», — вкусное оказалось вино, но не заметил, как пальцы мальчишки вдруг скользнули по его испачканному в бордовой сладости вороту ханьфу. — Неуклюжий, — шепнул Се Ван с ироничной улыбкой, мягко касаясь подушечками пальцев сначала запачканного ворота, позднее шеи, только чтобы увидеть расцветающее негодование на лице монаха. Его пальцы грубо перехватили, ответили недовольно, шустро поправляя ворот: — Не трожь, — кивнул в центр города. — Продавец попался больно энергичный. Балда. — И вы балда, не успели увернуться, — хитрый прищур. — Упрекать меня удумал, жить надоело? — Нет, всего лишь позлить… в этом деле вы мастер, успел убедиться, — добродушные, невинные глазки. — Мальчишка. — Да? — сладкая улыбка. — Я слишком стар, не нервируй меня, — отмахнулся от него, попытавшись переместиться подальше — не получилось, как репей прилип и отлипать не желал: — Но я ещё даже не начал… — искусительный шёпот. — Тьфу на тебя! Отдай сюда сладости, остолоп! Не желая больше злить, Се Ван без улыбки — серьёзно и осознанно — произнёс: — Не отдам. Моё, — отрешённо: — Вы говорили про фейерверки… может, посмотрим ещё? Осторожно, с отсутствием надежды посмотрел на него омутами, чернилами расплескавшимися. Е Байи отстранённо воззрился на него, чему-то усмехнулся, взмахнув волосами решительно. Древний белый огонёк опустился на холодную черепицу, его примеру последовал заброшенный чёрный компаньон — взоры их устремились после завершения фейерверков на величественное небо, за которым покоилась невиданная прекрасная вселенная — схватило чувство знакомости. Монах лежал, пил вкусное вино и медленно жевал конфеты, по бок от него потерянная лань валялась чуть спокойнее, чем раньше, ощутив к событию хоть пока и слабое, но доверие. Ещё несколько напряжённый, недоверчивый огонёк, не привыкший к подобному, он часто поглядывал на Е Байи, ища намёки на отвержение и что-то негативное, ища несуществующее, потому что привык это находить, но теперь, не находя, лежал и не понимал, что не так. Лань выбежала к чистому источнику из дремучих дебрей, увидела волшебный мир и поняла, как страшно. Незнакомый, он казался более опасным, чем знакомые дебри, изученные вдоль и поперёк — опасность предугадывалась, но не здесь — в этом куда более громадном и таком непонятном мире. Принять ли его? При взоре на безмятежное лицо Е Байи всё больше начинал убеждаться, что можно расширить границы и выйти из-под контроля дебрей, увидеть мир и лучше уж задохнуться в нём, будучи преданным, чем состариться в полном зловонных испарений лесу. Белёсая прядь волос очаровательно опустилась на прохладу черепицы, захотелось коснуться, но лишь наблюдал, не смея прикасаться к кому-то, хоть и грубому, но возвышеннее всех встреченных у него на пути. Древнее и малознакомое создание почему-то показалось самым родным на свете. Похожий на большого кота Е Байи наслаждался небесами, а Се Ван им. — Хочешь со мной? Неожиданное предложение вывело из мыслей, ставши ушатом ледяной воды — на монаха посмотрели с недоверием. Е Байи открыто встретил его взгляд. — Нечего ерундой маяться. Когда бродил по свету без свиты? Не понравится — уйдёшь. Кто ж тебя держит? Понравится — увидишь многое, полезно. Самостоятельности научишься. Кто ж тебя держит? Надеялся, вы попробуете. Се Ван сосредоточенно размышлял, время же летело незаметно, пока не закончились окончательно фейерверки, а Е Байи не уснул с пустой бутылью из-под вина. Вот так вот уснул на улице, на черепице, не боясь свалиться — не было до этого дела, главное удобно. Не боялся, что горло ему перережет во сне кто-нибудь. Скорпион, как вариант. Доверие показал? Что нечего бояться? Что конкретно? Или уснул нечаянно, без задних мыслей? Не смел касаться — божественно прекрасен во сне, хоть и храпит за троих. Хрыч, зачем предложил? Чего добивался? Надеялся, что согласится? Или из шутки? Просто так? Скорпион покачал головой, убравши жало, потаённо усмехнулся, поднимая взгляд на звёздные небеса. Под боком спал большой кот, лань терялась, не зная, как быть, посмотрела своими большими глазами на небо, потом на кота, потом на спавший город и вдалеке, скрытое за горизонтом, собственное логово. Не понравится — уйдёшь. Се Ван вздохнул — чувства перемешались — вдохнул — раз, два, три — мысли убежали — три, два, один — мысли прибежали. Зачем ты — божество — предложило ему — демону нижайшего уровня — отправиться с собой в дорогу? Тебе должно быть известно о деяниях и репутации Царя Скорпионов, так почему? Что ты разглядел в нём? Неужели считаешь, что возьмёт и пренебрежёт обязанностями, титулом, ифу ради, может, короткого, а может и длительного путешествия? Почему ты дал мне шанс?! Мелькающие эмоции на лике неподвластны были описанию, подавно внутренние переживания. За горизонтом не виднелись дебри лани, ничего не виднелось, кроме темени, отчего-то отталкивающей. Ничего прежнего от родного и манящего не осталось. Но отказаться от всего — власти, интриг и паучьей изящной паутины, в коей он сам — будучи пауком — застрял? Или отправиться со старым чудовищем, хоть и ненадолго, в небольшую прогулку по миру и вернуться? Если не захочет после этого? А если захочет? Обратно в искусственность? Или обратно, но с искоренением ненужного и тяготящего? Се Ван задумчиво вздохнул. Изначально решение застыло в груди, но теперь, всё рассмотрев и размыслив, он даст ответ. — Можно попробовать. В глазах — со слабо цветущей надеждой — звёзды застыли. Большой кот улыбнулся во сне. К нему с опаской опустилась лань, несколько мгновений осторожно посмотрела на небо и, сама того не заметив, переместилась под бок к коту, невинно прижавшись лишь кончиком носа к светлой пряди белого огонька — чёрный огонёк, не обжёгшись, не отстранился. На доске времени, отчаянно бегущем, огоньки — со вселенными величественными в душах — местами кровью обагрённые, местами сияющие в прекрасии молочном, но столь редком, один — полностью расслабленный, другой — постепенно к этому плывущий, застывшие во времени или укрывающиеся от мира за клинками да ядом, только бы не разорвали хрупкую материю космоса, — застыли под чернильными небесами с рассыпанными на них то тусклыми, то яркими блёстками. Далека ли наша дорога?