Оно того (не) стоит

Минхо появляется в комнате тихо и оттого внезапно. Ручка щелкает, и в кромешной тьме раздается негромкий возглас, в котором Минхо находит нотки возмущения. Он замирает, начиная нащупывать на стене выключатель и слушая напряженную тишину, которая трещит по швам от звуков его шуршащей одежды. — Хенджин, это ты? Минхо в который раз отмечает про себя — голос Феликса звучит так нежно и мягко на первом слове. Что бы ни случалось, Феликс всегда зовет Хенджина так, будто он единственный человек в мире, чье имя ему хочется произносить вечность. — Ты смотрел на время? Минхо наконец сдается и включает фонарик на телефоне, потому что путь к кнопке ему преграждает стул с кучей вещей. Теперь уже шуршит Феликс — он медленно и нехотя вылезает из-под одеяла и прикрывает рукой глаза, защищаясь от прямого света. — Это я. Феликс негромко выдыхает. — Оу, Минхо-хен, черт… это ты. Я не понял сразу. Не то чтобы Минхо слышит легкое разочарование в голосе, но отмечает про себя, что хотел бы услышать чуть более уважительную интонацию. — Что за недовольный тон, — Минхо слегка улыбается, когда на свет попадают светлые взъерошенные волосы, торчащие во все стороны. Феликс проводит рукой по лицу, снимая с себя маску сна и усталости, и снова щурится. Он прочищает горло, как будто его только что выдернули из крепкого сна, и бормочет «ты разбудил меня, хен», и по идее Минхо должен чувствовать себя виноватым за то, что вторгается в его личное пространство в столь позднее время. Феликс поправляет на плече мятую футболку, и Минхо делает вид, что не видит на нем темной отметины. Как и не извиняется за то, что «разбудил его». — Это намек на то, что я сейчас не лучшая компания? А я-то думал, что ты всегда рад мне. Феликс неопределенно фыркает, так и не решив, следует ли посмеяться на это. — Все так. Мне хорошо с тобой. — Или ты ждал Хенджина? Силуэт Минхо становится более широким по мере того, как он приближается к кровати, и в один момент Феликс уже отчетливо видит перед собой очертания рисунка на его свитере. Медленные шаги затихают, и у Феликса по коже пробегает неприятный холодок, когда Минхо замирает напротив него. Он заслоняет собой вид на закрытую дверь и стул с вещами, на который Феликс бросает косой взгляд. Минхо ничего не говорит, пристально смотря на него сверху вниз, отчего обстановка становится еще более таинственной и странной. — Зачем ты пришел, Минхо? — Проведать тебя. Феликс поднимает на него голову, не обращая внимания на холодный свет фонарика, который слепит и раздражает. На его лице отражается смесь недоверия и замешательства, как будто Минхо говорит что-то абсурдное и не отвечающее никаким понятиям логики. Хотя что может быть логичного в том, чтобы вломиться к кому-то в комнату практически ночью. Феликс пожимает плечами и еще раз поправляет футболку. — Со мной все в порядке. Минхо склоняет голову на бок в своей привычной манере, как бы спрашивая, так ли это на самом деле, и Феликс отводит взгляд. Он бессилен перед этим. Он уже давно не обращает внимания на особенности поведения Минхо, когда тот доводит кого-то своими назойливыми приставаниями или выдает шутки, граничащие с прямой угрозой, но когда Минхо делает так… когда Минхо молча смотрит немигающим взглядом на него и, склонив голову, выжидает, когда Феликс сломается и выдаст то, что пытается сдержать глубоко внутри себя… — Хен, уже половина первого. Нам всем пора хорошенько отдохнуть. Тогда Феликсу остается считать минуты, нет, секунды до того момента, когда он безнадежно прогнется под этим пристальным взглядом. Он чувствует себя обнаженным, и ему неуютно — сидеть вот так в кровати, из которой медленно утекает тепло, с откинутым одеялом, которое прикрывает лишь часть его тела, сидеть вот так с обращенной в сторону головой, отчего шея постепенно немеет, и пытаться парой фраз убедить Минхо, что все в порядке. Когда рука Минхо возникает из ниоткуда, кажется, будто она выползает из самой темноты. Минхо вплетает свои пальцы в его растрепанные пряди и ведет ими до самого затылка, приглаживая непослушные волосы. Мерное дыхание Феликса прерывается на неровный вздох. Минхо делает так, потому что чувствует, как Феликс в любой момент готов сорваться с места и сделать что-то, сказать что-то, о чем будет жалеть, за что будет извиняться, и если честно, Минхо даже не за что его прощать, ведь он просто наблюдает, как Феликс разрушает себя изнутри. Он наступает на одни и те же грабли, пытается склеить две детали высохшим клеем и винит себя за то, что ничего не выходит. — Что он опять сделал с тобой? Минхо соскальзывает рукой к шее, и его пальцы касаются теплой кожи. Феликс прижимается к его ладони, как будто давно этого ждет. — Феликс. — Минхо-хен, ты ничего не сделаешь с этим. Ты не понимаешь. Они встречаются взглядами, и Минхо замечает, как глаза Феликса бегают по нему в каком-то нетерпении, в какой-то непривычной спешке. Минхо берет и направляет на него свет фонарика. — Правда? Ты так думаешь? А мне почему-то кажется, что он просто пользуется тобой. Это совсем не звучит как вопрос. Феликсу приходится зажмуриться и прикрыть рукой глаза — Минхо по-прежнему светит на него, и этот испепеляюще белый свет проникает прямо в его тело, достигая самой черноты, что разверзлась в его душе и уже давно заполняет каждый нерв, который Минхо просто не в силах вылечить. Это раздражает. То, что Минхо ведет себя так, будто знает, как Феликсу будет лучше. Раздражает, что он говорит те слова, которые Феликс повторяет себе каждый день, но не прислушивается к ним, и услышанное сейчас вызывает у Феликса одно единственное желание — огрызнуться. Ведь Минхо прав и говорит верные вещи, от которых осознание собственного бессилия перед всем происходящим лишь усиливается. И именно потому, что Феликс ничего не делает, Минхо открывается вид на все его синяки и засосы на шее и плечах, и под беспощадным светом они становятся только ярче и ужаснее. — Ты не мог бы выключить телефон, — говорит Феликс сквозь зубы. — Пожалуйста. — Конечно. Когда они оказываются в темноте, Феликс все еще чувствует себя ослепленным. Перед закрытыми глазами белеют и мерцают смутные образы, в то время как пальцы Минхо обхватывают часть его шеи. — Это нравится нам обоим. И в конце концов, — пожимает плечами Феликс, — это лишь наше с ним дело. Его голос звучит слишком громко для той неуверенной интонации, с которой он выдавливает из себя практически каждое слово. — Он не воспринимает тебя всерьез. — Это не так. — Он бросает тебя каждую ночь, Феликс, не думай, что я глухой, и не знаю его походку, или слепой, и не вижу его одежды на твоем стуле. — Минхо, зачем ты пришел? Под подушечками пальцев быстро бьется тонкая вена. Феликс надавливает на его ладонь так, чтобы вся рука Минхо обхватила его насколько возможно. Минхо понимает его с полуслова, но делает это так нежно, чтобы не было больно, потому что Феликсу делают больно каждую ночь. Он тянется наугад к лампочке у изголовья, по памяти ищет кнопку — и вот уже в слабом желтом свете Феликс накрывает пальцы Минхо своими и сдавливает. Ему не хочется знать, почему Минхо сейчас здесь, ему не нужна жалость, которой будут пропитаны его слова, едва тот начнет говорить. Сочувствие хуже того яда, что Хенджин пускает по его жилам, но Хенджин хотя бы делает это мучительно сладко, а то лекарство, которым Минхо пытается пичкать его, травит горечью и не исцеляет. — Я пришел, чтобы не видеть завтра твоих красных глаз и отеков. Ты ведь даже не мажешь их. Я удивляюсь, как ты их терпишь. Феликс слабо улыбается. — Это не так больно, как кажется. Хенджин умеет по-разному. — Тебе правда это нравится? Когда он не проводит с тобой и половины ночи и оставляет встречать утро в одиночестве. Феликс чувствует, как внутри противно тянет и ощущение пустоты подкатывает к горлу сдавливающим его комом. Милый рисунок на свитере Минхо смотрит на него и постепенно мутнеет, когда Феликс сверлит его неподвижным взглядом, все еще с рукой Минхо на шее, которая покоится, сжавшись теплым надежным кольцом. Желтый болезненный свет падает на одну половину лица Минхо, будто он нарочно хочет, чтобы Феликс не видел его полностью, будто знает, что Феликсу это не понравится. И когда Феликс решается поднять на него взгляд, всхлип непроизвольно застревает в горле. Он не заслуживает этого. Он должен жить с этим сам, гореть в своей страсти и гнить в бессилии, и Минхо не заслуживает быть его сиделкой. Потому что едва Феликс сталкивается со взглядом Минхо, он видит ту ничтожную, ненужную и разъедающую все внутри жалость. — Я слабый. Так ты сейчас думаешь про меня? — его голос ломается на каждом слове. Минхо только сейчас замечает, какие бледные и неживые у Феликса глаза. Его слегка трясет, его плечи, как шаткие мосточки, начинают постепенно подрагивать от каждого вздоха. Феликс бросает все свои усилия на то, чтобы дышать ровно, но ничего не получается. Широкий ворот футболки сползает к плечу, обнажая еще больше темных, расплывчатых и наверняка болезненных отметин, но Феликс как будто этого не замечает. Минхо с щемящей душу заботой стирает с его щеки слезу. Феликс тут же хватает его запястье и возвращает обратно так, чтобы его рука снова лежала на шее. — Пожалуйста, Минхо-хен, — всхлипывает он. — Сильнее. Это все, что мне сейчас нужно. Не думать ни о чем. Только дышать, пытаясь протолкнуть в легкие воздух, и бороться за жалкое подобие жизни, в которое он вгоняет сам себя, каждый вечер открывая для Хенджина дверь. Ожидая его прихода, полностью чистый внутри и растянутый на собственных пальцах, потому что Хенджин любит быстро и жестко, а Феликсу нравится, когда им пользуются. Но об этом знает лишь Хенджин. Порой Феликс с ужасом думает о том, что сделает Минхо, если узнает, какой он на самом деле испорченный. Холод окатывает с ног до головы, когда Феликс представляет выражение лица Минхо, узнавшего о том, что та сила, с которой он сейчас сжимает его горло, — всего лишь обычная хватка Хенджина. А щека, на которой засыхает очередная слеза, час назад горела от того, как Хенджин наотмашь бил по ней. Все потому, что так каждый раз просит Феликс. Он испорченный, и ему нужно, чтобы Минхо либо оставил его, бросив в цепкие лапы собственных демонов, либо обхватил за шею и сжал так же сильно, как это делает Хенджин, когда трахает его и выдавливает из легких последние крупицы воздуха. Он не хочет слышать слов сочувствия или видеть презрение. И Минхо как всегда понимает без лишних намеков, хотя на его месте предпочел бы теплые объятия, медленные поцелуи и нежные слова любви. Но вместо этого он стискивает пальцы так, что у Феликса перехватывает дыхание. — Он не любит тебя, разве ты не видишь? И уходит потому, что его ждет другой. А ты все веришь, что он тот единственный. Феликс отдается Минхо, позволяя взять над собой контроль и полностью доверяясь ему, когда в ушах начинает пронзительно шуметь тишина, а кровь начинает отдавать в голову так сильно, что венка пульсирует еще быстрее. — Любви на век не существует, Феликс. И это точно не та, что дает тебе Хенджин. Ему и не нужна она. И он мог бы объяснить это Минхо, мог бы попытаться облечь в сухие слова то, что испытывает, когда Хенджин прижимает его к стене всем своим телом и заламывает руки за спину. Когда до боли, которая пестрит в каждой клеточке, кусает своими острыми зубами в стык шеи и плеча. Он так хочет, чтобы Минхо понял, зачем умоляет брать себя за волосы и вгонять в себя член так глубоко, что от мощных толчков скрипит кровать. Вот только объяснить свои глупые слезы, которые начинают еще быстрее катиться по щекам, не может. Потому что пока его безответная любовь жива, он будет позволять Хенджину делать себе больно. Он не знает другой жизни, а Хенджин не умеет любить его по-другому. Феликс чувствует, как кровь все сильнее приливает к лицу, и замечает, как вены на руке Минхо еще больше проступают под кожей. В один момент его веки, дрогнув, начинают прикрываться. — Д-да, вот так, — хрипло шепчет Феликс. Организм физически не позволяет ему плакать и пытаться дышать одновременно, но и выбрать что-то одно Феликс тоже не в состоянии, поэтому просто давится, пока с его подрагивающих губ срываются нечленораздельные звуки. — Глупыш ты, — тихо шепчет Минхо, наблюдая за тем, как тот судорожно хватается за его запястье, будто это восполнит воздух в его пустых легких. Будто от того, что сейчас делает Минхо, его пустое сердце станет счастливее. В последний момент, когда глаза Феликса почти полностью закрываются, Минхо разжимает руку, и Феликс издает долгий разочарованный стон. Он заходится в приступе кашля, и Минхо терпеливо дает ему время привести свои мысли в порядок. Феликс затихает, как только напряжение в голове проходит, и тоска по прикосновениям начинает душить с еще большей силой. Он ненавидит себя в эти моменты, когда Минхо смотрит на него такого разбитого, такого хрупкого и нуждающегося в капельке боли, которая напомнит, почему он готов терпеть ее снова и снова. — Это не так, — Феликс исступленно мотает головой. У Минхо сжимается что-то в груди, когда он слышит голос Феликса, совсем тихий и едва различимый. — Минхо, ты должен понять. Это непросто, но, поверь, я знаю, что делаю. Так бывает. Просто у нас все сложно. Минхо резко поднимает его голову и крепко впивается пальцами в подбородок, словно не рассчитывает силу. Или будто нарочно не замечает этого. — Ты должен прекратить это. Если Хенджину все равно на то, что ты превращаешься в живого мертвеца, то он не стоит твоих слез. Феликс похож на статую, которая замирает с вырезанным на лице страданием, которая смотрит вверх на своего творца и не понимает, за что он ее не любит. За что Хенджин не смотрит на него так, как смотрит Минхо, которому должно быть по сути все равно, но который каждый раз приходит поздно ночью и мажет его синяки и следы от укусов, прикладывает лед к покрасневшей коже и как истинный целитель из древних легенд приносит покой одним своим присутствием. Феликс закрывает глаза, смущенно отворачиваясь и сминая между ног одеяло, подтыкая его под себя и чувствуя, как щеки снова начинают медленно загораться. — Ты не захочешь меня видеть, если узнаешь правду. Не заставляй меня рассказывать тебе обо всем. Минхо опускается перед ним на колени, чтобы оказаться вровень с ним, и невесомо проводит пальцем по щеке. Она уже не мокрая, но на ней все еще ощущаются тонкие следы от дорожек слез. — Я никогда не отвернусь от тебя, Феликс, — его голос звучит как мягкий шелест. — Я просто хочу, чтобы ты был в безопасности. Потому что сейчас я вижу, как ты пытаешься собрать себя по осколкам. — Все в порядке, честно. — Феликс, я переживаю за тебя. — Не стоит, хен, не надо. Я не хочу, чтобы ты так беспокоился за меня. — Но ты страдаешь, — Минхо неосознанно повышает голос. — Ты не выглядишь здоровым. — Это не так, — Феликс слабо улыбается и качает головой, стискивая одеяло. — Иди спать, хен, не трать на меня свое время. — Я тебя сейчас ударю, — в сердцах говорит Минхо. Проходит секунда, Феликс вскидывает голову, и Минхо слышит: — Да, пожалуйста. Глаза Феликса расширяются, и к ужасу Минхо в них блестят радостные огоньки. В безучастный взгляд вдыхают жизнь, стоит Минхо разозлиться, и все это выглядит совсем неправильно. Но зато теперь все начинает стремительно вставать на свои места, и едва осознание того, что он только что сказал, доходит до Феликса, он прячет лицо в сгибе локтя. — Так вот зачем ты позволяешь ему делать это с собой. — Нет, нет, ты все не так понял. То, что происходит между ним и Хенджином, выходит за пределы понятия логики. Хенджин научил его другой любви, которая граничит с ненавистью и отвращением, и Феликс с радостью принимает ее. Его границы черного и белого безнадежно стерлись об металл наручников, которыми Хенджин приковывает его к изголовью, когда Феликс пытается его поцеловать. Он делает это по своей воле, это поддерживает его, потому что сам Хенджин не станет его держать. Его рук просто не хватит для того количества осколков, и Феликс не уверен, что Хенджин захочет об них раниться. — Просто мне… мне нравится это, — сдается он перед Минхо. Только почему Минхо каждый раз берет его голыми руками и пытается склеить. Это вызывает у Феликса новый приступ слез, которые он тут же пытается остановить, с силой прикусывая губу и отвлекая себя. Ему нужно забыться. Прямо сейчас. Ему нужно, чтобы Минхо сделал так, чтобы он ни о чем не думал. Он берет руки Минхо и обхватывает ими свою шею. Он думает, что делает ясный намек, но Минхо просто начинает водить большими пальцами по линии челюсти. Феликс часто сглатывает слезы и ждет, растворяясь в касаниях, пока в один момент давление на горле не усиливается. — Спасибо, — шепчет он одними губами, заставляя Минхо чувствовать себя как никогда скверно. Воздух медленно покидает его, тело начинает гореть от недостатка кислорода, и вот уже Феликс ерзает на месте, сопротивляясь самому себе. — Сп… Спасибо, х-хен… Еще чуть-чуть, еще совсем немного. Перед закрытыми глазами мрачный омут, в котором мелькают отблески, столь знакомые и родные, столь желанные и отравляющие, потому что именно так блестят в темноте глаза Хенджина. Феликс чувствует, как его член начинает твердеть, и он пытается стыдливо прикрыться одеялом. — Сильнее, — просит он. Он начинает терять связь с реальностью, не различая вокруг звуков и не чувствуя ничего, кроме железных пальцев на себе. Он не слышит, как Минхо говорит «скажи, если станет больно», он даже не в силах приоткрыть глаз, потому что все его конечности начинают слабеть и тело не слушается. Все его внимание оказывается сконцентрировано на том, чтобы зачем-то пытаться хватать ртом крохи воздуха и заставлять себя сглатывать, чтобы маленькие капельки слюны не запачкали руки Минхо. Так происходит, пока сознание не начинает мутнеть и отключаться, и в момент, когда Феликс готов практически упасть в обморок, в спектре его обостренных ощущений появляется новое. Мягкое, теплое и наносящее сознанию удар под дых. Это заставляет его распахнуть глаза в момент, когда Минхо отпускает его шею и обхватывает щеки так, чтобы Феликс не смог спрятать своего взгляда. Минхо гладит его по ярко-розовой коже, от которой начинает медленно отходить кровь, и Феликсу становится тошно от этого. Давно забытое чувство нежности, о котором он решает никогда больше не вспоминать, расцветает на его коже с каждым легким движением пальцев. Минхо должен оставить его. Просто взять и уйти, отправиться как ни в чем не бывало спать и забыть про все, что сегодня видел и слышал, но вместо этого Минхо пытается его успокоить. — Прости. Прости, Феликс, но я не могу. Феликс ждет этот ответ с самого начала. Он вздыхает. — Все хорошо, Минхо. Ты не обязан этого делать. Ты можешь идти к себе. Хенджин никогда не даст ему любви, а Минхо никогда не будет с ним жесток. Феликс мечется меж двух огней, не зная, какой из них даст ему быструю смерть или вдохнет в его душу надежду. Но он точно знает, что не заслуживает доброты Минхо. Только не когда его идеальные руки заводят настолько, что Феликс забывает про ту благую миссию, с которой Минхо здесь. — Твои руки, хен. Они такие же сильные, как у него. Но они другие — ты не умеешь делать ими больно. На спокойном лице Минхо отражается недоумение, и Феликс чувствует, что у него начинает не хватать слов для объяснений. Он лишь знает, что для Минхо это все будет неправильным, поэтому сам кривится, когда говорит: — Я отвратительный, хен. — Нет, ты прекрасен. — Нет. Ты еще не знаешь, но я покажу тебе. Феликс смотрит ему прямо в глаза. — Я люблю, когда Хенджин делает это. Он оттягивает ворот футболки настолько, что, помимо ключиц, на свету показывается его сосок. Минхо опускает взгляд и непроизвольно задерживает дыхание при виде красноватых следов от зубов вокруг него, которые выглядят нездорово глубокими. — Я прошу его делать мне больно, — продолжает Феликс. Его голос звучит так, будто он уже давно решил, что ему нечего терять. — У него сильные руки, хен, ты знал об этом? И широкие ладони. Он полностью обхватывает ими мою талию, когда насаживает на свой член. Минхо кажется, что Феликс бредит. — Представляешь, кончики его пальцев сходятся, когда он держит меня за талию так, как ты сейчас держал мою шею. — Скажи, что это не так. Ты не можешь любить это по-настоящему. — Однажды он полностью связал меня, — рассказывает Феликс будничным тоном, — и трахал, пока я не начал умолять его. Я не помню, сколько раз он кончил, но меня потом весь день подводил живот. Минхо снова замолкает, и по его внимательному взгляду Феликс понимает — Минхо принимает тот факт, что Феликс идет на все это осознанно. Минхо молчит, готовый выслушать все, что накопилось. Не то чтобы Феликсу так сильно хочется выкладывать перед ним на блюдечке все подробности, но он больше не желает видеть сквозящего в его взгляде сочувствия. Он убирает со своего лица ладони Минхо, будто не хочет, чтобы тот пачкался об него. — Я хотел стащить наручники после записи клипа на Backdoor, но Хенджин купил их, как только заметил, как я смотрел на наш реквизит. Потом он отвел меня в какое-то полуподвальное помещение. Знаешь, хен, оно было практически таким же, как то, где проходили съемки. Минхо не особо хочет знать, что произошло дальше, но Феликс полностью откровенен с ним. — После он приковал меня к трубе и взял практически без подготовки. — С этого все и началось? Ты влюбился в него, когда вместо свидания в кафе Хенджин трахнул тебя в грязном подвале? — Не учи меня, с кем и как мне трахаться. Ты хотел знать правду. Минхо, ты хотел знать, все ли у меня в порядке. Ни черта у него не в порядке. Он успевает наговорить кучу грубостей и все еще не понимает, почему даже это не заставляет Минхо отвернуться от него. — Мне нравится, когда он кусает мои плечи, пока берет сзади. Как будто не хочет смотреть мне в лицо. В нем и правда нет ничего красивого, потому что в эти моменты я обычно плачу. Но Хенджин не слышит этого, потому что в моем рту кляп. Воспоминания успевают рекой нахлынуть на него, и в один момент Феликс чувствует, как член упирается ему в резинку штанов. Если бы только Минхо не был с ним сейчас. Он бы снова захлебнулся воспоминаниями, и скользнул рукой под одеяло, и обхватил себя. Он бы забыл про то, каким ничтожным выглядел бы, толкаясь в собственный кулак, подпитывая воображение сценами его прошлых ночей с Хенджином и надавливая на свежие синяки. Но вместо этого Феликс просто складывает ладони перед собой, накрывая член под плотной тканью, и делает незаметное движение бедрами, как будто усаживается удобнее. — Меня не нужно жалеть, Минхо-хен. Это не поможет. Верно, думает Минхо. Не поможет, когда Феликс сам не хочет ничего менять. Поэтому Минхо тихо, но твердо спрашивает: — Тебе нужно, чтобы я сейчас был с тобой? Он пропускает мимо ушей высказанные ему в лицо грубости, потому что знает, что Феликс сейчас не контролирует себя. Его испорченное сознание окончательно путает реальности. — Феликс. — Да? — Ты должен сказать мне, что я могу сейчас сделать для тебя. Я должен уйти или остаться? Феликс прикусывает губу и опускает взгляд. На самом деле ему не нравится оставаться на ночь одному. Минхо всегда приходит спустя какое-то время после того, как уходит Хенджин. Минхо единственный видит последствия их неправильной любви, и он один знает, как сильно в эти моменты Феликсу нужен кто-то рядом. Минхо касается его щеки, напоминая о себе, и спустя несколько секунд Феликс бормочет: — Остаться. — Я не слышу тебя, — Минхо приподнимает его голову. Сердце Феликса бьется практически у него в горле, так быстро и тяжело, что Минхо думает опустить его и не причинять боли, но потом Феликс произносит: — Хен, останься со мной. Пожалуйста. Его губы трепещут на каждом слове, которое слетает с них вместе с рваным выдохом. Феликс заслуживает, чтобы эти губы целовали, а не затыкали тряпкой. Минхо долго смотрит на него и наконец кивает. — Но сначала я должен обработать эти синяки. Я не могу спокойно смотреть на тебя. У Феликса язык никогда не повернется попросить о большем или принять его помощь, поэтому Минхо сам проявляет инициативу. Феликс сидит с опущенной головой и кусает губы, пока Минхо достает из кармана тюбик с мазью. Минхо боится касаться его где-то, помимо лица, чтобы не попасть в синяк, поэтому он предупреждает: — Мне нужно, чтобы ты снял с себя верх. Когда Феликс послушно стягивает через голову футболку, у Минхо все внутри неприятно скручивает от вида разбросанных по всему телу лиловых и желтушных отметин. Ребра Феликса усыпаны маленькими царапинами, будто Хенджин пытался пробраться к самому его сердцу. Когда Минхо касается одного из засосов на ключицах, Феликс вскрикивает и издает подобие стона. Минхо тут же останавливается. — Ох, прости, я не знал, что этот свежий. Я не буду тебя трогать, если ты не хочешь. Минхо не может оторвать взгляда от открывающегося перед ним вида. Это все слишком ужасно и печально. Он опускает руку к соседнему синяку и легко обводит его пальцем по самому контуру, где боль будет не такой острой. Он ведет прохладными подушечками по коже, успокаивающими движениями исследуя очертания, и Феликс задерживает дыхание. — Ты не должен этого делать. Я не просил… ну, ты понимаешь, — запинается Феликс. — Ты не обязан… Он чувствует, как ткань штанов начинает намокать от смазки, медленно стекающей с его члена. Он очень хочет, чтобы к нему прикоснулись, но он не станет вовлекать Минхо в свои извращенные фантазии. Вместо этого он кивает и позволяет Минхо наносить прохладный гель на каждое уродливое пятно. Он готов поклясться, что помнит, при каких обстоятельствах было поставлено каждое из них. Минхо действует четко выверенными движениями, стараясь не задевать саднящие царапины. Ребра Феликса, испещренные красными ниточками от ногтей Хенджина, мерно расширяются и сужаются в такт его дыханию. Иллюзия жизни, поддельная видимость того, что Феликс существует. — Ты такой красивый, Феликс, — тихо говорит ему Минхо. — Ты заслуживаешь совсем другого. Он убирает в сторону часть одеяла, чтобы было удобнее обрабатывать те царапины, которые Феликс будто бы оставлял на себе сам. Они располагаются в таких местах, за которые обычно никто не хватается, и Минхо старается не думать, каким образом они образовались. Когда открытая ранка, находящаяся почти у самого низа живота, начинает щипать, Феликс не сдерживается и всхлипывает. Минхо тут же склоняется к нему и дует на нее, заботясь о нем как старший. — Хен, это так хорошо… — на выдохе бормочет Феликс. — Так приятно. Минхо поднимает на него взгляд, и в горле Феликса застывает легкий, совсем воздушный выдох, похожий на стон, когда Минхо смотрит на него так… снизу вверх. Это напоминает ему о том, когда Хенджин сам раздевает его, небрежно вытряхивая из одежды, но всякий раз задерживаясь у линии пояса и мрачно смотря вверх на него. И Минхо сейчас выглядит так горячо, что бедра Феликса сами непроизвольно толкаются вперед. — Спасибо, — шепчет Феликс, когда царапина больше не зудит, а лишь чуть пощипывает. Минхо дует на запекшуюся кровь и стирает с нее подтеки, пока взгляд Феликса прикован к его аккуратным приоткрытым губам. — Спасибо, хен, — повторяет он, как мантру, слабо улыбаясь и пытаясь показать, что Минхо правда делает ему лучше. — И за то, что пришел сегодня. Он говорит то единственное слово, что способно сейчас выразить его благодарность. — Это все должен был делать Хенджин, ты же понимаешь? Не я. Феликс быстро кивает и мнет одеяло между ног, нащупывая контур стоящего члена. Это так приятно, но этого все еще мало. Его передергивает от удовольствия, когда он толкается в одеяло, и внезапно Минхо говорит: — Теперь мне нужно осмотреть твою спину. Ты позволишь мне? И здесь наступает тот самый момент, когда Феликсу так или иначе придется выползти из-под одеяла, под которым уже успевает образоваться мокрое пятно. Ему нужно развернуться, а это значит, что его член больше не будет ничего прикрывать, и Минхо увидит его. Увидит, какой Феликс по-настоящему жалкий, что у него встает, пока тот втирает гель в отметины, оставленные Хенджином. Феликс хочет провалиться сквозь землю. Он с неуверенностью говорит: — Там нет ничего особенного. Хенджин практически не трогает меня там. — Ты уверен? Ты ведь говорил, что он обычно кусает тебя за плечи. Феликс заливается краской от того, как пошло и горячо это звучит из чужих уст. Он заставляет себя прикусить губу, чтобы не застонать от того, как слова Минхо отдаются пульсацией, проходящей по члену. — Что ж, раз моя помощь больше не нужна, — с ноткой недоверия говорит Минхо, не желая давить на него, — тогда я пойду. Надеюсь, тебе не будут сниться кошмары. Минхо встает, закрывает мазь и убирает ее обратно в карман. Наблюдая за ним, Феликс чувствует, как в груди внезапно поднимается паника. Он так сильно успевает привыкнуть к тому, что присутствие Минхо не дает всем мрачным мыслям поглотить его, не дает утянуть за собой на дно, что осознание одиночества, в котором ему снова вот-вот грозит остаться, пугает еще больше. Мысли о Хенджине возбуждают и сжирают заживо. Феликс никогда не признает той правды, что на самом деле боится каждый раз оставаться один на один с воспоминаниями, заставляющими его делать себе больно и жаждать новых страданий, что приносит ему Хенджин. — Нет, не уходи. Минхо, постой. Ты прав. Феликс прижимает к животу одеяло и выбрасывает вперед руку, чтобы схватиться за чужой рукав. Член опять проезжается по грубой ткани, и новое, более сильное трение об одеяло разливает в животе жар. Феликс сводит брови от удовольствия. Он плавно покачивает бедрами из стороны в сторону, будто его беспокоит поясница, и притягивает Минхо к себе. — Посмотри мою спину, пожалуйста. В глазах Феликса столько мольбы, что Минхо мысленно укоряет себя за то, что готов был бросить его сейчас таким. — Мне стоило сразу послушаться тебя. Вот, — Феликс разворачивается, уже не помня, оставил ли Хенджин на нем новые следы или это так болят старые. — Пожалуйста, хен, позаботься обо мне. Он убирает отросшие волосы на одну сторону, и Минхо видит темные полосы от ногтей на его острых лопатках. — Как у него рука поднимается делать это с тобой? — спрашивает Минхо, с трудом сдерживая возмущение. — Кто вообще делает это так? В воздухе снова начинает пахнуть мазью, и Феликс склоняет голову, позволяя свету падать на большую часть спины. Он неподвижно сидит, не смея шевельнуться, чтобы не спугнуть с себя ласковые и успокаивающие руки Минхо, чьи прикосновения пытаются исцелить. Он не мешает Минхо и позволяет ему трогать себя там, где до этого было больно. — Это не он, хен. — Ты спишь с кем-то еще? — Это делаю я. На этот раз Минхо ничего не отвечает. Ощущение холодной мази исчезает, и Феликс словно проглатывает огромный сдавливающий горло ком. Черт, черт, черт. Вот он, тот момент, когда Минхо окончательно решит, что он испорченный и его ничто не исправит. Момент, когда Минхо оставит его. Феликс испуганно поворачивает голову в поисках Минхо, но затем прикосновение к коже повторяется, и оно снимает всю лежащую на теле тяжесть. Только на этот раз вместе с ним кожу обдает чужое дыхание, и Феликс вздрагивает от бегущих мурашек. Минхо проводит по царапине кончиком пальца, а затем прижимается к его угловатой лопатке губами. Минхо целует его покрасневшую кожу рядом с ранкой, и Феликс забывает, зачем ему нужно дышать. Минхо осыпает его спину невероятно легкими поцелуями, скользя по коже приоткрытыми губами, и внутри словно происходит перезагрузка всех систем. Она заставляет Феликса вцепиться в одеяло и передернуться, когда дыхание Минхо оказывается близко-близко у его лица, прямо у затылка, прямо там, откуда Хенджин однажды вырвал клок волос. Феликс не выдерживает и стонет: — Минхо-о… Член предательски дергается, когда Минхо приобнимает Феликса и оставляет влажный поцелуй сначала на одном плече, а потом на другом. Феликс больше не может терпеть и, сгорая от смущения, толкается в одеяло. Его бедра совершают плавное движение, которое нельзя трактовать никак иначе, кроме как очевидное желание прикоснуться к себе. — Тебе нравится боль, так, Феликс? — Да, — выдыхает Феликс. — Да, хен. Он чувствует, как руки Минхо обнимают его за талию и заползают под одеяло. — Ты хочешь, чтобы я сделал тебе больно? Феликс замирает. Минхо целует его в самый низ поясницы, обводя губами следы от укуса Хенджина, и его ладони накрывают спереди штаны. Минхо не обращает внимания на липкую ткань и оглаживает член поверх нее, чтобы Феликсу стало легче. Феликс выгибается и издает негромкий стон. Хочет ли он этого на самом деле? Хочет, чтобы Минхо оттянул его за волосы и ударил по бедру, как Хенджин? Или чтобы его снова лишили воздуха, схватив за шею и ткнув лицом в подушку. Сможет ли Минхо впиться своими пальцами в его ребра и стиснуть их так сильно, что они будут готовы вот-вот треснуть? И готов ли Минхо сам к тому, чтобы связать его запястья и трахать, пока сам не устанет. — Феликс, мне нужно, чтобы ты сказал это вслух. Феликс отвечает что-то, но Минхо не понимает. Минхо дает ему время и поднимается с поцелуями все выше к затылку, медленно зализывая некоторые почти исчезнувшие синяки и следы от ударов. Феликс бормочет что-то на своем — Минхо различает имя Хенджина, но не может полностью разобрать. Что-то подсказывает ему, что от растерянности Феликс не знает, как собрать свои мысли в слова, и Минхо начинает негромко нашептывать ему все, что приходит в голову, лишь бы успокоить. Он трется щекой об его лопатки, подбадривая, и покрывает поцелуями чистую светлую кожу, где нет намеков на синяки. Минхо шепчет, какой Феликс красивый и бесценный, и сжимает руку вокруг его члена. Он садится на край кровати и кладет Феликсу подбородок на плечо. Вся его ладонь покрыта смазкой, и Минхо откидывает в сторону край одеяла, полностью обнажая стоящий член. С губ Феликса срывается низкое «хен, ах… х-хен», когда Минхо начинает дрочить ему. И в тот момент, когда Минхо прижимается приоткрытым ртом к его бьющейся венке и сжимает сосок, Феликс весь вспыхивает и откидывает голову назад в немом стоне. И тогда он наконец решается. Феликс поворачивается к Минхо, и его голос звучит слишком уверенно для того, кто недавно едва сдерживал слезы. — Я хочу, чтобы ты сделал мне больно, но не как Хенджин. Он так хочет почувствовать на себе руки Минхо, почувствовать буквально под кожей его касания, ощутить на себе его силу, но он переживает на себе так много боли, что приносит ему Хенджин, отчего бессознательное просто не дает ему просить о большем. Потому что еще чуть-чуть — и Хенджин сломает его. И Феликс правда хочет, чтобы его разбили, но не так, как делает Хенджин. Феликс хочет, чтобы Минхо медленно разбирал его по частям и делал это по-настоящему нежно и… с любовью. — Как ты хочешь сделать это, расскажи мне, — голос Минхо звучит прямо у его уха, и за ним следует легкий укус за мочку. — Я не знаю, как сделать так, как ты просишь. Минхо водит по его напряженному члену и целует куда-то в волосы, наваливаясь сзади и полностью закрывая собой. Феликс спиной чувствует выступающие контуры вышитого на свитере рисунка, и внутри все сжимается от осознания близости. Минхо убирает руку с члена и кладет обе ладони на бедра, притягивая к себе, и Феликс накрывает его пальцы своими — прямо в тех местах, где еще свежи болезненные отметины. — Сожми меня здесь, — просит он. Руки Минхо на нем, они лежат поверх тех мест, где Хенджин зло впивался в него, будто пытаясь добраться до костей, и Минхо надавливает на кожу. Податливая, она проминается под его подушечками, и пурпурный цвет скрывается под его пальцами по мере того, как Минхо обхватывает ладонями бедра Феликса, и в конечном итоге его руки идеально сжимают Феликса практически у самых ягодиц. Тупая и непроходящая боль заполняет тело, и Феликс морщится. У краешков глаз непроизвольно выступают слезы, и одна маленькая капелька уже готова упасть с ресниц, как вдруг Минхо оказывается ближе, чем можно себе представить, тесно прижимаясь к нему сзади, и оставляет поцелуй на виске. Затем еще один на скуле, и Феликс поворачивает к нему голову, подставляясь под легкие поцелуи. Когда Минхо оказывается совсем близко, так что Феликс ощущает его дыхание у своего рта, он останавливается и трется о кончик носа Феликса своим. Феликс отвечает ему маленькой улыбкой. Минхо разжимает ладони и начинает плавно и методично тереть его бедра, пытаясь облегчить боль, чтобы Феликс смог забыть о ней. — Что теперь, Феликс? Что ты хочешь сейчас? Говори со мной. Феликс смотрит на него из-под полуприкрытых век. — Я не могу. Я не могу сказать этого. Минхо собирает его непролитые слезы, невесомо касаясь губами пушистых ресниц, и снова тычется в него носом. — Я сделаю все, что ты захочешь. Феликс наклоняет голову, и их лбы соединяются. Минхо ждет любого намека и наконец слышит: — У меня есть кое-что. Феликс лезет под подушку и шарит там рукой. — Кое-что, что я хочу, чтобы ты завязал на моей шее. Он достает из-под подушки обычный тонкий шарф, и глаза Минхо сужаются, когда он вспоминает, как видел эту вещь на Хенджине. — Пожалуйста, Минхо, — голос Феликса практически переходит на шепот. — Я хочу, чтобы ты затянул его на мне так сильно, как только можешь. — Ты хранишь у себя под подушкой вещи Хенджина? Феликс краснеет и молчит. — Когда я пришел, ты держал в руках этот шарф, так ведь? Поэтому ты был так недоволен? Я не должен был мешать тебе. Сказать по правде, теперь Феликс уже не знает, расстроен ли он тем, что Хенджин не стал к нему возвращаться. В словах Минхо действительно есть правда — Минхо нарушает его ежедневный ритуал, когда Феликс берет с собой в постель какую-то личную вещь Хенджина и засыпает, уткнувшись в нее лицом. Но теперь он как будто бы рад тому, что Минхо наконец-то рвет этот бесконечный круг и появляется в тот момент, когда Феликс чувствует себя в наибольшей степени открытым, обнаженным и израненным. Ладонь Минхо снова оборачивается вокруг его члена, распределяет смазку по всей головке и несколько раз проводит вверх и вниз. Феликс издает череду коротких стонов, возвращающих его к реальности. — Я… ах… не хотел быть тогда грубым. Прости, Минхо, я… Это все, что у меня от него есть. И еще пара толстовок, которые он оставил мне. Минхо сразу замечает их на стуле, как только входит. Он слышит мокрый всхлип и целует Феликса в щеку, когда тот укладывается затылком на его плече. Он начинает ерзать на месте и пытаться подстроиться под движения руки Минхо, и тот без слов помогает ему найти удобный для себя ритм. — Он оставил тебе свои толстовки и разбитое сердце. Скажи, оно того стоило? — Нет, это не все. Еще Хенджин оставил мне вот это. Феликс разводит ноги, и Минхо опускает взгляд на страшные кровавые подтеки на внутренней части бедер. Когда-то они точно были меньше, но кожу в этих местах, видимо, слишком часто сжимали и кусали, из-за чего теперь там чернеют грязной краской засосы. Минхо не понимает, шутит Феликс или нет. — Ох, черт, — вырывается у него изо рта. — Как ты… Как ты ходишь с ними? Вот почему ты сегодня мало двигался на тренировке. Ох, Феликс, если бы я только знал… — Тшш-ш, хен, все хорошо, — палец Феликса ложится ему на губы, и Минхо замолкает. Феликс странно улыбается и снова стонет, когда Минхо сжимает его у основания. Минхо держит в голове тот факт, что Феликс скоро кончит, и продолжает дрочить ему, чтобы отвлечь от воспоминаний. — Все хорошо, Минхо-хен. Я же говорил, все в порядке. Улыбка Феликса выглядит неестественной, и Минхо понимает это по глазам, в которых нет ни капли радости. — Потому что я могу делать так, — Феликс накрывает пальцем большой синяк на бедре и давит на него. — И п-представлять, что это д-делает Хенджин. Он запинается от боли и не может нормально выговаривать слова, но уголки его губ продолжают улыбаться. Он смотрит на Минхо, и больше не видит в его глазах сочувствия. Из них пропадает та глупая жалость, и теперь там только мрачная дымка и ничего более. — Ты хочешь, чтобы я сделал тебе больно, но не как Хенджин? Феликс кивает, выгибаясь в пояснице, когда сладостное ощущение оргазма начинает подступать к телу. — Тогда обещай мне, что избавишься от всех его вещей. — Нет! В глазах Феликса мелькает испуг, когда он поворачивается к Минхо и видит его серьезное выражение лица. — Нет, не заставляй меня делать это. Пожалуйста. Минхо, нет, ты не м-можешь… не можешь быть таким… ж-жестоким. Феликс начинает отчаянно мотать головой, пытаясь возразить, но всхлипы перебивают его нескладную речь. Удушье ложится на грудь, и ледяная волна окатывает его при взгляде на сердитое лицо Минхо. Феликс давится и вбирает в себя воздух, как выброшенная на берег рыба, и уже не замечает, что его голова продолжает вяло покачиваться из стороны в сторону, двигаясь по инерции. Под звуки его голоса, готового сорваться на скулеж, Минхо отпускает его член, и Феликс тут же принимается искать потерянный источник тепла, покачивая бедрами в разные стороны и пытаясь ткнуться Минхо в руку. Его маленькое голое тело содрогается от урагана чувств, что перемешивает все его мысли, и складка на лбу становится более четкой, когда Феликс в тысячный раз повторяет «почему». В его ушах белый шум, и сквозь него не может пробиться ни один из звуков, но стоит Минхо найти среди смятого одеяла шарф и набросить его Феликсу на шею, как сознание снова включается. Запах Хенджина окружает его, вторгаясь в бесцветный воздух, и Феликс наконец успокаивается. Теперь он может глубоко вдохнуть и поднять на Минхо взгляд. И когда он это делает, то видит, как рука Минхо тянется к нему, вероятно, чтобы погладить. Но вместо этого Минхо бьет его. Минхо не замахивается, а делает это так, словно просто сбивает с его лица муху, но вкладывает в удар столько силы, что Феликс, покачнувшись, отклоняется назад. С его губ срывается сдавленный стон. Стыд, удивление и мощная волна возбуждения разом наваливаются на него. Его член дергается, и с него стекает крупная капля. Громкий звук пощечины все еще резонирует в ушах, и Феликс касается покрасневшего места удара, которое сразу же начинает гореть. Он не успевает прийти в себя, как Минхо возвращает его в прежнее положение и отвешивает еще одну пощечину. Феликс слабо вскрикивает и тут же прикрывает рот, но уже поздно — Минхо слышит его очередной скрытый стон. — Хенджин так испортил тебя, — шепчет Минхо. Абсолютно беззлобно и без какого-либо отвращения в голосе. И Феликс любит то, как это звучит. Минхо держит его за шарф, контролируя собственную силу и не давая Феликсу задохнуться, и говорит: — Прикоснись к себе. Феликс тут же шепчет «спасибо, хен» и обхватывает себя. Едва его ладонь накрывает головку, Минхо затягивает шарф на его шее и дергает на себя. Он позволяет Феликсу толкаться в кулак и постепенно затягивает узел, пока свет в глазах Феликса не начинает гаснуть. — Так хорошо, хен, — выдыхает Феликс. Ему правда так хорошо, что чувство накатывающего оргазма быстро возвращается, и кровь стучит в висках вместе с разливающимся внизу теплом. Хенджин не всегда позволяет ему кончить. Иногда он бросает Феликса со стоящим членом и искусанными губами, не заботясь о том, как внутри все тело болезненно горит от возбуждения. Феликс догадывается, что Хенджин делает это потому, что тогда он становится узким и мокрым внутри, сжимаясь от подступающего удовольствия, но не получая его. Феликс замечает, как Минхо следит за его приоткрытыми губами, и непроизвольно облизывает их. Хенджин всегда кусает его и оттягивает зубами за нижнюю губу, словно голодный зверь. Он травмирует его мягкую кожу, смотря на него при этом с нескрываемой животной страстью. И Феликс каждый раз захлебывается ей. Но если бы кто знал, как Феликс хочет, чтобы его нежно поцеловали. — Мне поцеловать тебя? — спрашивает Минхо. Тишина бьет в уши, и до Феликса доходит, что он произносит это вслух. Он не помнит, как эти слова вырываются из его рта, но, видимо, он говорит это достаточно отчетливо. Минхо наклоняется к нему, и их носы оказываются в миллиметре друг от друга. — Или ты хочешь, чтобы я сделал тебе больно? — снова спрашивает Минхо. — Нет. Внутри что-то окончательно ломается. Или это всего лишь ощущение, что он сейчас кончит и ему срочно нужно, чтобы его приласкали. — Хорошо, — шепчет Минхо. — Тогда я могу сделать это? Феликс часто кивает. — Да, хен. Пожалуйста. Минхо притягивает его к себе за шарф и вовлекает в нежный и медленный поцелуй. Минхо аккуратно пробует его, без языка и всей той грубости, с которой сразу же начинает Хенджин. В следующую секунду Феликса накрывает оргазм, и Минхо заглушает его протяжный высокий стон, сминая его губы. Феликс кончает так сильно, что на мгновение в глазах мутнеет, и все его тело пробирает дрожь. Он повторяет «Минхо, Минхо… хен», как будто это спасет его от негромких беспорядочных стонов вполголоса. В уголках глаз стоят маленькие капельки слез, и Минхо отпускает шарф, чтобы стереть их подушечками пальцев. Вся энергия, что когда-то была в Феликсе, иссякает. Задыхаясь, он продолжает двигать рукой по обмякшему члену, вытягивая последние крупицы наслаждения. Но совсем скоро эмоции от всего пережитого — скорее истощение от их переизбытка — наконец берут верх. Феликс расслабляется и наваливается всем своим весом на Минхо, упираясь лбом ему в плечо и устало прикрывая глаза. — Ты должен бросить его, — говорит Минхо и кладет ему на затылок руку. — И сделать это первым. Феликс горько улыбается ему в плечо, и горло снова сжимается, когда из мыслей в голове ничего не остается, кроме слов Минхо. Минхо говорит так, надеясь, что это спасет его, ведь он просто еще не знает, что Феликсу никогда не стать в этом первым. Его мысли — полный раздрай, с которым он не знает, что делать, и в конце концов он просто сосредотачивается на гладящей его ладони. Она убаюкивает, и Феликса начинает клонить в сон. Минхо негромко говорит ему какие-то слова своим ровным приятным голосом, и глаза Феликса сами по себе закрываются. Когда Феликс засыпает на его плече, Минхо с жалостью, нет, с сочувствием… Черт, Минхо сам не знает, что сейчас чувствует, но каким бы ни было это ощущение, оно не позволяет ему оставить Феликса таким, какой он есть сейчас. Он заботливо перекладывает Феликса на подушку, предварительно снимая с шеи шарф и отбрасывая его куда-то в сторону. Проверив, не появилось ли на коже новых следов и не пропустил ли он старых, Минхо укрывает Феликса и выключает свет. Как только он собирается уйти, он слышит, как Феликс зовет его: — Хен… Он останавливается. — Останься. Минхо делает глубоких вдох. Феликс бормочет сквозь сон, и у Минхо болит за него сердце. Он не может ранить Феликса. А спящий Феликс вызывает у него еще большее желание заботиться о нем и оберегать его. Минхо тяжело выдыхает, понимая, что после этой ночи Феликс проснется еще более разбитым и сломанным, и он даже не знает, сможет ли Феликс продолжать говорить, что все в порядке. Стянув с себя свитер, Минхо вешает его поверх вещей на стуле и забирается под одеяло. Он устраивается на краю и обнимает Феликса. Тот сонно сопит, и тут же обвивает его всеми конечностями, и утыкается носом в шею. Минхо крепко прижимает к себе Феликса и оставляет на его лбу невесомый поцелуй. Это все, что он может сейчас сделать для него, прекрасно осознавая, что Феликс заслуживает большего.