было так здорово

      А потом брёвна поехали.       Медленно и неумолимо. Неизбежно.       И даже тогда ему ещё не стало страшно. Человеческий мозг забавен по природе своей и иногда склонен беречься до последнего, уходя в отрицание. Удивительно, но Алекс успел выдать пару шутеек. На редкость ублюдских, надо сказать, сальных шутеек про сушильные машины, кузин и штат Алабама:       — Я застрял. Ты ведь поможешь мне, старший братишка? Не бросишь меня в беде?       От них Марк всегда краснел как печёный с маслом и чесноком лобстер. Бесился, зверски с ним ссорясь. Доходило до подзатыльников и молчаливых по многу дней бойкотов. Признаться честно, ради подобных клокотаний маркова существа и завелась та привычка. У всех есть свои маленькие слабости-сладости.       Доканать умницу-Марка было сложно, но очень и очень вкусно.       Не в тот раз.       В тот раз Марк выкатил глаза — что-то подобное они вместе видели в мультиках про мышей и падающие с Небес наковальни, и полотном побелел. И принялся вытаскивать из заднего кармана джинс мобильный, уговаривая его не размахивать так руками:       — Пожалуйста, только не двигайся! Услышь меня! Алекс, пожалуйста, услышь меня… — В отличие от пальцев голос его не дрожал. Не зря Марк звался «умницей-Марком».       — Здравствуйте. Меня зовут Марк Андерс. Произошло… Происходит ЧП. Лесопилка Густава Гарда. Да, та самая. Да, поворот на шестое шоссе. Мой младший брат…       Тут Алекс ухнул и съехал ещё чуть ниже ногами. Шаркнул подошвами кед по покатыем бочка´м. Ухнул опять. Стало тесней. Не страшней. Где-то внутри посыпалась осколками сухая кора. Потащило. Где-то снаружи Марк уронил в траву телефон, позабыв об операторе службы спасения.       Динамик, приглушённый свежей зелёной порослью, продолжал задавать вопросы, ответить на которые временно стало некому.       — Марк, твой теле… — На полуслове дёрнуло снова, стирая улыбку. Стункуло твёрдо в колено:       — Ай! Сука! Марк…— И начало, ускоряясь, гнуть. Вот тут уже стало страшно:       — Марк!       Можно подумать, Марк мог помочь.       Еще страшнее стало в момент, когда пропущенный при обработке сук прижался к его икре. Или слом ветки? Едва ли для Алекса эта разница имела большое значение. Особенно после того, как зазубренный выступ начал винтом по икре этой проворачиваться. Проворачиваться, прокалывая сперва джинсу, а после — совсем не джинсу, и пуская по коже первую кровь. Потом мир загрохотал глухо и покатился весь, выдавливая из глотки первые вопли и первое понимание происходящего, на адреналиновом приходе кристально ясное. Чистейшее. Кристаль-ёб его-нейшее.       Вы когда-нибудь сжимали в руках пачку картофельных чипсов? Слышали ли вы хруст лопающихся под давлением хрупко-солёных пластинок? Так вот…       Тот звук был совершенно иным.       Даже спустя время Алекс не смог придумать, на что был похож тот звук. Он никому и никогда не пожелал бы подобных звуков услышать. Ещё он никогда не предполагал, что способен так визжать. Так высоко и тонко визжать. Насколько хватало воздуха в лёгких и заново. И булькать, потому что от боли и животного ужаса его начало выворачивать желчью и сраным «бад лайтом».       И съеденной ранее кислотой, разумеется.       Никаких чудесных клише-спасений не случилось. Не случилось и перехода склейкой, когда герой кричит, выныривая из сна, и перемещается по воле сценаристов в свою уютную спальню. Уже там он ужаленно вскакивает, утирает рукавом пижамы пот со лба и кутается в одеяло поглубже, защищаясь так от кошмара.       Не случилось с Алексом даже обморока. Не сразу, по крайней мере. Не тогда, когда он пришёлся бы очень кстати. Случилась с ним беспощадная реальность и оголённая агония ломающихся костей, рвущихся мышц. И Марк. Перекошенный, пережимающий руками виски. Протяжно воющий на одной ноте. Картина Мунка плюс спецэффекты. На десять из десяти получился перфоманс. Темнота навалилась многим позже, вместе с прибежавшим на их крики сторожем, со сна мятым.       Отец выпьет из него всю кровь, год протаскав по судам. Наймёт самого зубастого в округе адвоката и выиграет дело. И добьётся окончательного разорения на компенсациях как лесопилки, и без него хиреющей, так и мистера Гарда, её хозяина. Некогда своего лучшего друга:       — Какая тут на хер дружба? Ты в своём уме, Клайв? Из-за этих двух мудаков… — Будет он каждую пятницу распаляться, стуча пивной кружкой о стойку и тыкая пальцем в воздух. Наверняка представляя там «этих двух мудаков».       — …похерена жизнь моего ребёнка! Ещё одно слово — я дам тебе в морду. И плевать, что ты мой брат.       Дядюшка Клайв замолкал, уходя с зыбкой темы, которую как ни крути — с любой из сторон всё одинаково дрянь. Вытирал полотенцем бокал и запускал грохотать донышком по столешнице порцию лагера:       — Лови. Тебе это надо. За счёт заведения.       — Мой парень мог бы играть в футбол как и я в его годы. — Добавлял Трэвис обычно, выгадав паузу для глотка.       «Его парень» никогда не играл в футбол. Он футболом даже не интересовался. В футбол играл Марк.       Странно, но из всей семьи смотреть матчи «Касаток» под его капитанством ходил только Алекс.       После нескольких часов борьбы врачи сообщили родителям, что именно выброс адреналина и кустарный «аскорбин» позволили ему насладиться всеми прелестями брёвен и боди-хоррора.       В день выписки Трэвис первый и последний раз в жизни поднял на кого-то из них руку.       Нет, не так. Не поднял.       «Поднял» — не самое подходящее слово.       Он изметелил Марка по всей кухне до почти что потери сознания. Излупил его до густых красных соплей и орал, захлебываясь отчаянием, так громко, что лежащего в гостиной Алекса прошибало сквозь смесь седативов и анальгетика:       — Ты хоть представляешь, что натворил? Я тебя, кусок имбицила, спрашиваю? Как тебе только в голову пришло?! Потащить его туда! Накачать этой дрянью, Марк! Как ты мог? Как ты посмел?! Ты понимаешь, что ты… Что ТЫ!… Сделал со своим братом? С нашим единственным сыном!       Бедный Марк… Его бедный умница-Марк.       Умница-Марк молчал, закрывая голову руками, и глотал горячие слёзы. Хлюпал текущим по подбородку ягодным морсом и вжимался в кухонные ящики, ища в них защиты. Умница-Марк ни одной живой душе не рассказал, что понятия не имел ни об алексовых планах на лесопилку и заброшенный строительный вагончик, ни о содержимом его рюкзака.       И тем более, даже отдалённо он не был знаком с Флинтом, единственным местным источником «этой дряни». По совместительству басистом единственной местной группы, рубившей в единственном местном баре уродливый панк по пятницам. Рыжим обладателем кудрей и стеклянного глазного яблока, выигранного им в кармической лотерее благодаря любви к страйкболу без защиты, но под «будвайзером».       — Отличная хрень чтобы тискать кошечек. — С заговорщицким подмигиванием напутствовал его Флинт, закидывая в мятый полиэтиленовый пакетик пару розовых шайб с выдавленными на них звёздами.       — Смекаешь, о чем говорю, друг?       Кошечки в планы Алекса не входили, а вот один капитан футбольной команды — вполне. А точнее, входило в них скормить этому капитану маленькую шершавую шайбу и узнать: останется ли Марк и после неё всё той же рассудительной умницей. Не смоет ли «весёлая аскорбинка» — именно так Флинт называл толкаемые им пилюли, кое-чьё принципиальное:       «И я тебя. Очень. Ты ведь знаешь, но это ничего не меняет.»       — Глазом клянусь, друг. Вот этим самым глазом клянусь, что ты притащишь ко мне свои ноги ещё не раз. О да, друг, притащишь. Помяни моё слово. Флинт никогда не ошибается, друг.       Позднее Алекс частенько возвращался к этой брошенной ему уже в спину фразе.       Пиздецкая приключилась ирония, не находите?       Возвращался Алекс и к другой фразе, слетевшей с другого совершенно языка в жестокой горячке, и зацепившейся за мутное его сознание. Он перекатывал слова отца по всем уголкам своего ватного на трамадоле мозга, постепенно раскусывал их, мял на зубах. Тянул как жевательную резинку, и чем дольше он этим занимался, тем больше находилось оснований верить.       Ни у кого в их семьей больше не было карих, с лисьим разрезом глаз. Не было и солнцебоязненной склонности к веснушкам, образованию жуткого вида родинок на плечах.       Догадка была почти сладкой на вкус, и вскоре переродилась в навязчивое, сдерживаемое только лежачим его положением, желание добраться до родительской спальни и перевернуть там всё к верху дном. Повытаскивать к чёртовой матери ящики из комодов чтобы найти в одном из них подтверждение. Или в рабочем столе отца, где-нибудь под ипотечными договорами на дом. Или на верхней полке платяного шкафа, среди коробок из-под туфель и фотоальбомов. Снять обои со стен в поисках тайников. Выдрать ковёр. И клал Алекс на то, чем будет объяснять после причину погрома.       Он должен найти! Хоть что-то, но должен!       Только вот как? Как он доберётся до верхней полки в шкафу? До спальни как доберётся, если та находится на втором этаже, а от цели его отделяет непреодолимая теперь лестница?       «Драная лестница!» — Плевалось ядом сознание. Злобно плевалось, будто именно она виновата в его состоянии.       Та самая лестница, по которой Алекс ходил приблизительно с года. Сперва — только с мамой и строго за ручку. Потом — по-утиному переваливаясь с ноги на ногу и шаря по стенке ладошкой, другой — сжимая подол клетчатой юбки-солнца Алиссы. Через время — бегом или наперегонки. Вприпрыжку. Вниз на заду по перилам.       Как-то раз они с другом пытались съехать по ступеням в тазу. Дело закончилось выбитым о колено молочным зубом и синяками, но он, пёс подери, ни о чём не жалеет.       Само собой, Марк, в очередной раз проявивший себя сознательной умницей, в катаниях не участвовал, упрашивал их не чудить. Да кто его слушал? Идея бурлила в венах.       Само собой, факт сей не спас его от лишения мультиков на неделю:       — Ты старший, Марк! Пойми же это наконец. — Алисса выстроила сына посреди гостиной и сверху вниз поучала:       — Ты должен следить! Это твоя вина, Марк! Ты понял, за что я тебя наказываю?       Марк кивал, изучая мыски своих кроссовок. Стоптанных каждый немного набок и расцарапанных в играх.       Сидящий за обеденным столом Алекс теребил гнездо в десне, на языке солёное словно луковые кругляши-крекеры, и всё никак не мог взять в толк:       «А за что, мамочка? Год разницы — разве так много?» — Болтал ногами и, в общем-то, не испытывал большого интереса к просмотру «Луни Тюнз шоу» в одного.       — Так-то. — Свысока назидательно. — Пусть это будет уроком на будущее.       Марк хлюпал носом, зажимал кривящиеся обидой губы. Прикусывал их чтобы успеть унести слёзы куда-нибудь подальше отсюда.       — А теперь отправляйся в комнату и подумай над своим поведением.       Марк отправился думать и дверью не хлопнул. Алекс бы хлопнул. Ещё как хлопнул, до посыпавшейся с потолка штукатурки.       — Солнышко, как твой зубик? — Спрашивала Алисса, присаживаясь на корточки перед стулом. Гнула губы улыбкой:       — Хочешь, сходим к тёте Мод после обеда? Она сегодня готовит печенье и ждёт нас в гости. — Приглаживала волосы на тёмной его макушке.       Он насупился, удивившись столь резкой смене настроения матери.       — Твоё любимое. — Продолжала воркование та. — С шоколадной крошкой.       Алекс мотал готовой в попытке увернуться от настырной ладони. Косился в сторону лестницы.       Никаких печений, равно как и гостей, «солнышко» не хотел.       Хотел он вверх по ступенькам в соседнюю комнату. Забраться на одеяло и похвастаться цветным пластырем, прилепленным к ссадине. Показать красную выемку, оттянув широко щёку:       — Шмотьии! А шепеи ак пиат!       Высунуть обслюнявленный палец, поняв, что должного эффекта не произвёл. Придвинуться ближе, повернуть к себе практически силой. Может, влезть на острые коленки. Обязательно обнять острые плечи. Спросить:       — Ты всё ещё грустишь из-за мультиков? — И прижать поцелуй к солёной щеке, расстроившись чужой обиде сильней, чем расстроился бы обиде собственной.       — Они нам не нужны. Они тупые.       «Чёртова лестница!» — Подавала голос ненаходящая иного выхода ярость.       Да обычная, никакая не чёртова: перила из крашенного в белый дерева, из него же балясины. Песочного цвета ковровое покрытие, пришпиленное по краям золотистыми гвоздиками. Семейные снимки с отпусков на оштукатуренной стенке. Десять ступенек. Четвёртая сверху — скрипит, но если наступать ближе к центру, то выйдет чуть тише. Мелочь, что нужно знать на случай, когда собираешься сбежать из-под домашнего ареста за выкуренную на двоих сигарету и пробеситься до поздней ночи на концерте. Вернуться домой естественно на рогах — слушать корявые каверы флинтовой группы на сухую не представлялось возможным.       Дядюшка Клайв обещал молчать, но продавать племянникам виски отказывался наотрез:       — Парни, не наглеем. Алисса удушит меня голыми руками и будет права. Хватит того, что я вас покрываю. — Говорил он, подтаскивая к крану свежий кег, и напрасно старался: в толпе всегда найдётся добрая душа старше двадцати одного. С них даже не всегда брали деньги, от чего и вечер, и добыча казались лишь слаще.       На сцене вокалист «Креветок» вскидывал тощие ноги, топтался по кабелям усилков, и очень хотел стать чьим-то там псом прямо сейчас. Звучало призрачно знакомо и отдавало лентами Гая Риччи. Светил со сцены щербиной между передних двух. Вдавить бы туда пару десятицентовиков, заказать песню как в автомате.       Придурок наверняка мнил себя вторым Кёртисом. Или Элвисом? Выходила запутавшаяся в высоковольтных проводах Кейт Мосс в худшие годы её героинового шика. Выбирать не приходилось: едва ли в их городишке давали развлекательные программы интереснее.       Было так здорово стоять на выходе абсолютно потным и красным, совершенно счастливым. Хватать воздух и вытирать щёку футболкой. Раздутую, потому что приблизительно на середине «Откопай её кости» он отличнейше рухнул с плеч Марка в слэм, где получил в лицо армейским ботинком. Потом у Флинта вылетел протез. Выступление пришлось временно прекратить.       Конь, он же Константин, он же щербатая Кейт Мосс, флиртовал с барабанщицей. В микрофон обещал укатать нашедшего глаз. Все ползали и искали. Наверное, даже нашли.       Марк предложил не дожидаться и сваливать:       — Пора идти. Нас скоро хватятся. Влетит всем с Клайва начиная.       Уходить совсем не хотелось, но Марк на то и умница, чтобы его слушать. Тем более, дальше обещали «Рансид». Комнатный протест от «Рансид» он всё равно не любил.       Было так здорово плестись по пустым улицам, вихляя от столба к столбу. Допивать пиво из прихваченного в баре бокала.       Было так здорово крадучись пробираться к постелям, давить смех в кулаках.       Было так здорово удерживать подмышкой новые «вансы», бесповоротно ушатанные в давке под «Умри, умри, моя дорогая».       Было так здорово.       Было. Так. Здорово.       «Ебучая лестница!» — Билось тихой истерикой в голове. — «Ебучая лесопилка! Ебучие ноги! Ебучее всё! Ненавижу…»       Надо думать.       Он думал.       Наверное, только думами теми Алекс и не сошёл с ума.