Reichsmodeurteil

- Так, Йоганн, прямо после обеда мы едем выбирать тебе костюм. Йоганн Вайс положил вилку с наколотым на неё куском шницеля и поднял взгляд на полное решимости лицо Генриха Шварцкопфа: - У меня уже есть костюм. - Видел я твой костюм! Для Варшавы-то может и сойдёт, а в Берлине тебя в этих старомодных тряпках ни в один приличный дом не пустят. Ты же хочешь понравиться фон Виртам? - Вообще-то это была твоя идея. - С которой ты согласился. Старик, поверь, я в этих делах разбираюсь. Тебе нужно что-то соответствующее твоему новому месту и статусу. - В чём проблема прийти в униформе? Весь статус, можно сказать, на рукаве. Генрих скривился: - Пошлая формальность. - Но ведь аристократы обожают пошлые формальности, - парировал Вайс. - Только те, к которым привыкли за века, - Генрих хлопнул по столу и поднялся с места, - заканчивай и поедем. Никаких но! Байками о срочном задании меня не проведёшь. Йоганн вздохнул, мысленно проклиная себя за то, что обмолвился Генриху о том, что ему сегодня дали увольнительную на после обеда. - А если оно у меня по другой линии? - спросил он, цепляясь за последнюю соломинку. Генрих нагнулся к нему через стол: - По другой линии знакомство с такими людьми тебе невероятно ценно, думаешь я не знаю? - сказал он многозначительно и тихо, - поэтому считай это долгосрочной инвестицией в твоё дело. - Завербовал на свою голову, - мрачно процедил Вайс. - Всё ради будущего великой Германии, - криво усмехнулся Генрих и щёлкнул пальцем по недопитой кружке Вайса, - прозит. Вайс угрюмым взглядом проводил Генриха, направившегося к вешалке за плащом. - У меня нет для такого костюма ни необходимости, ни денег. - Необходимость я тебе уже ясно обрисовал, что ж ещё надо? А за деньги не беспокойся, улажу. - Нет, Генрих, я… - Час, не более. Всего один часок, Йоганн, - мягко прервал его Генрих. Вайс недовольно сжал губы, посмотрел на свои часы, затем на часы, стоявшие у противоположной стены кафе. - А чёрт с тобой. Поехали. Генрих победно улыбнулся. *** Магазин-ателье герра Тишлера располагался в на удивление тихом переулке за Курфюрстендамм. После антиеврейских погромов конца 30-х этот район больше не бурлил той жизнью, за которую был известен в веймарские годы — заведений заметно поубавилось, вывески стали менее красочными и фривольными, а причудливые надписи в стиле ар-нуво всё больше уступили место строго чернеющим рядам фрактуры. Однако те, чей гешефт не был тронут волнениями, сумели извлечь выгоду из смены обстановки. Так, заведение Тишлера обрело импозантную фешенебельность в определенных кругах и за последние два года стало одним из тех мест, которым не надо было рекламировать себя ни на улицах, ни в газетах — сила молвы среди богатых и влиятельных жителей Берлина обеспечивала Тишлеру стабильную клиентуру и круглую сумму в банке. Когда Генрих открыл массивную дверь из потемневшего от времени дуба, связанная с ней сложная система тяжелых, похожих на игрушечные органные трубы колокольчиков под потолком зазвонила, оповещая о посетителях. В плоском механическом перезвоне Вайс с трудом узнал начало Седьмой симфонии Брукнера и переглянулся с Генрихом, который пожал плечами и шутливо отметил: - До Фуртвенглера далеко, конечно… Мраморный пол у входа быстро сменился глубоко-синим ковром, на который Йоганну поначалу стало даже неловко наступать запылившимся за день форменным сапогом — роскошь ворса требовала, чтобы на неё ступали затейливыми брогами или лоснящимися от крема блюхерами, трогающими мостовую только когда их владельцы выходят из новенькой машины, чтобы зайти в заведения, по фешенебельности не уступающие ателье Тишлера. На перелив колокольцев вышла приземистая женщина средних лет с большими серыми глазами и квадратным лицом, черты которого, однако, удивительным образом смягчились, как только её взгляд упал на Генриха: - Добро пожаловать, герр Шварцкопф, - произнесла она елейно, - мы рады вновь приветствовать вас в ателье Тишлера. - Здравствуйте, фрау Зайль, - ответил Генрих не без учтивости, но с простотой, свидетельствовавшей об их предыдущем знакомстве, - моему другу и коллеге Йоганну Вайсу очень нужен новый костюм. Фрау Зайль перевела гостеприимный взгляд на стоявшего чуть позади Генриха Вайса. Тот поприветствовал её коротким сухим поклоном: - Рад знакомству. Хотя уверяю вас, герр Шварцкопф несколько преувеличивает мою потребность в костюме. - Каждому уважающему себя немцу нужен костюм от герра Тишлера, - с ласковым укором ответила фрау Зайль, наклонив голову. - Не смею перечить столь прекрасной женщине. Вижу, вы мастерица своего дела, - сказал Вайс и улыбнулся одной из своих улыбок, которыми привык обезоруживать собеседников и, в особенности, собеседниц. - Ваш друг исключительно любезен, - сказала фрау, повернувшись к Генриху, и от Вайса не ускользнуло то, как она на долю секунды смущённо потупила глаза, - пройдемте. Утопая тонкими короткими каблуками в синем ковре, она прошла в зал. Генрих и Йоганн проследовали за ней. - Герр Тишлер сейчас немного занят. Придётся подождать минут двадцать, если хотите, чтобы он занялся вами лично, - деловым тоном произнесла фрау Зайль, не оборачиваясь на следовавших за ней мужчин. - Я без тени сомнения доверю Йоганна вашим рукам, фрау Зайль, - бодро ответил Генрих. Они пришли в круглую комнату, вдоль стен которой простирались ряды одежд и тканей. В дальней части было несколько дверей, за которыми располагались отдельные примерочные. Середину комнаты, покрытую всё тем же тёмно-синим ковром, занимало два массивных дивана и два стеклянных стола, на которых лежали книги по истории мужской моды — похоже, для декорации, — и несколько довоенных французских и английских модных журналов. - Вы разделяете доверие вашего друга? - с лукавинкой спросила фрау Зайль. - Всецело, - подхватывая её тон, ответил Вайс, - полностью отдаюсь вашим рукам. *** Ассистентка принесла посетителям свежий кофе и поставила перед развалившимся на диване с сигаретой Генрихом изящную серебристую пепельницу, в чьей резьбе угадывались очертания широко раскрытой пасти дракона, к которой, огибая пепельницу, стремился его собственный хвост. Фрау Зайль вооружилась сантиметром и подошла к Вайсу: - Будьте добры снять китель. Саше Белову было почти до стыда неловко чувствовать, как умелые руки фрау Зайль едва касались его покрытых лишь тонкой рубашкой плеч, рёбер и живота, пока она отточенными за годы быстрыми движениями проводила замеры, командным тоном называя ассистентке выходившие цифры. Всё происходящее казалось Саше до позорного буржуйским — этот бесстыдно мягкий ковёр, незнакомая женщина, которой, пусть и через рубашку, приходится касаться чужого мужского тела, чтобы облачить его в костюм, за стоимость которого можно было бы неделю откармливать целый лагерь несчастных детей… Йоганн отбрасывал Сашину неловкость как совсем уж неподобающие взрослому человеку глупости и следил за фрау Зайль взглядом аккуратным и самую чуточку надменным. Следил за ними и Генрих — затягиваясь сигаретой, сквозь клубы дыма смотрел за зрелищем, незаметным постороннему глазу, но уже хорошо знакомым ему: как Йоганн обживается в новой ситуации, стремительно сменяя стеснительность спокойной уверенностью, что у него вновь всё под контролем. Феноменальная способность Вайса контролировать всё и вся неизменно восхищала Генриха, годами страдавшего от душевной раны собственной беспомощности и позорного безвластия даже над своей судьбой. С тех пор, как он вступил в ряды антифашистского сопротивления, Генрих почувствовал, что впервые начал получать крупицу контроля над своей жизнью — и тогда же осознал, что гораздо больше, чем он над своей крупицей, над ним властвует Йоганн. Да, Генрих своей бойкой развязностью золотого мальчика рейха способен подбивать Вайса на мелочи вроде сегодняшнего визита в ателье и заказывать музыку на фестивале повседневной жизни, пока Йоганн, потупив взгляд, следует за ним. Но всё, что было в жизни Генриха действительно важно, всё, что его спасало и создавало, было неразрывно связано с Йоганном — нет, оно было Йоганном, обнаружил для себя Генрих одним вечером, когда впервые за несколько месяцев тронул бутылку коньяка и выпил ровно достаточно, чтобы лёгкость мыслей позволила привычному самокопанию перейти в русло философских открытий о собственной сущности. В тот же вечер он поехал к Вайсу на квартиру и, притворяясь более пьяным, чем был на самом деле, прямо в прихожей картинно споткнулся и упал Йоганну в объятия только лишь для того, чтобы после уже не впервой заплетающимся языком произнесённого “Я люблю тебя, Йоганн” посмотреть ему в лицо совершенно чистым и прямым взглядом. “Я знаю”, ответил Йоганн тихо и пронзительно, и Генриху нестерпимо захотелось поцеловать его, но вместо этого он протянул руку и убрал со лба Йоганна выбившуюся к вечеру прядь. - Зачем ты здесь? - заговорил Йоганн, вглядываясь в лицо друга. - Понял сегодня одну вещь. Я же полностью завишу от тебя, - сказал Генрих, нервно хмуря брови. - Это глупости, Генрих, - отмахнулся Йоганн. - Но я не это понял, - продолжал Генрих, будто не обращая внимания, - меня это устраивает, вот что важно. Ты даёшь мне смысл, но я просто хочу знать, нужен ли я тебе так, как ты нужен мне, и клянусь, если ты сейчас скажешь что-то о том, что я нужен сопротивлению, Германии или ещё что-то такое, я дам тебе в морду. Генрих говорил всё быстрее, словно боясь застыдиться собственных слов, если успеет их услышать, и остановился с выражением небывалой серьёзности на лице. В полумраке прихожей его глаза были мутно-болотными, и грозный вопрос мерцал в них тусклым факелом, от которого даже привычная невозмутимость Вайса поникла. Йоганн впервые увидел на лице Генриха за сконфуженностью такую страшную и мучительную решимость и понял — впервые неотвратимо и оглушительно понял, что от него хотят. Он взял лицо Генриха в свои руки и обнаружил, что его щёки горят. Генрих не отшатнулся, лишь продолжал смотреть своим выжигающе-ищущим взглядом, и закрыл глаза только когда Йоганн поцеловал его. Напряжённые плечи Генриха обмякли и ноги подкосились — на этот раз уже по-настоящему, но Йоганн продолжал держать его, сменяя стеснительность уверенностью, и поцелуй его был острым и жёстким. - Я и думал, что ты целуешься именно так, - сказал Генрих с ласковой насмешкой. - Как так? - во взгляде Йоганна мелькнула настороженность. - Словно в твоих руках весь мир. - Коньяк делает тебя мелодраматичным, Генрих, - сказал Йоганн хмуро, прекрасно видя по взгляду Генриха, что коньяк здесь не причём. - Можно у тебя остаться? Там дождь пошёл, а я на мотоцикле. Мокнуть неохота. В прихожей было глухо и не было окон. Но Йоганн кивнул. Проснувшись утром на не самом удобном диване и увидев за небольшим кухонным столом Йоганна, ещё взъерошенного после сна, деловито прочищаюшего свой пистолет, Генрих поразмыслил о результатах своих вчерашних изысканий ещё раз на трезвую голову и решил, что такое положение вещей его в общем-то устраивает. Хотя, подумал он, растягивая подзатёкшую спину, кое-что могло быть и получше. - Диван у тебя никуда не годится, Йоганн. Как под ёлкой спать. - Почему под ёлкой? - Йоганн поднял на него глаза, и Генрих увидел, что они у него ещё совсем сонные. - Сплошные шишки. Надеюсь, кровать получше? Йоганн отложил пистолет и криво усмехнулся: - Что, сегодня опять вечером дождь обещают? - Только если прикажешь. *** Генрих из раза в раз ловил себя на том, что в груди его что-то сладко трепетало всякий раз, когда Йоганн показывал ту холодную властность, которую он впервые в нём увидел в Варшаве. Инспекция детских концлагерей была одним из худших воспоминаний Генриха последних лет, но внутри него таилось одно из лучших, постыдных и завораживающих. С восторженным ужасом Генрих вспоминал, как Йоганн отчитывал командование лагеря, неприступной сталью чеканя приказ за приказом, будто способный в любой момент безо всякого усилия придушить высокого и обрюзгшего коменданта лишь одной затянутой в перчатку рукой. Тогда он был Генриху страшен до омерзения, но сейчас, когда Генрих узнал о Йоганне правду, это воспоминание служило ещё одной частицей того всеподчиняющего образа, которому Генрих готов был поклоняться. Чувства его притом обострились, и ставшая за годы привычной черная униформа вдруг стала впиваться в разум Генриха жуткой неправильностью всякий раз, когда он предавался своим мечтаниям и — реже — когда пытался претворять их в жизнь, падая перед Йоганном на колени и жарко целуя его руки. - Сними китель, прошу тебя. - Генрих, нам выходить через пять минут. - Ну опять наденешь! Генрих поднимался на ноги, раздражённый своей новообретённой чувствительностью, и ночью в одиночестве собственной комнаты представлял Йоганна таким, каким нынче видел редко — в простой серо-коричневой рубашке и холщовых штанах, в которых он возился с “Цундапом” в Риге; в потускневшей от частых кипячений белой майке, в которой он ложился спать; или таким, каким не видел никогда — в его, Генриха, кровати, обнаженным и горячим, нетерпеливо облизывающим припухшую нижнюю губу; а иногда, наоборот, одетым в застегнутый на все пуговицы костюм, берущим Генриха, прижимаясь дорогим сукном к его коже и впиваясь тонкими пальцами в его ягодицы, разводя их как можно шире. Последняя мысль, обнаружил Генрих, будоражила его особенно. Было что-то завораживающе порочное в том, чтобы обнажить себя перед таким Вайсом, неприступным и надменным за слоями дорогой ткани, готовым брать Генриха по своему усмотрению, пробуя его как новое вино, распоряжаясь его удовольствием с аристократической прихотливостью, которая так шла его умному взгляду и тонким чертам лица. Генриха бросало в жар при мысли о том, как ладно подогнанный жилет костюма-тройки подобно корсету обхватывает худую, почти женскую талию Йоганна, за обманчивой нежностью которой скрываются крепкие мышцы. В этом был весь Йоганн — внешняя хрупкость со стержнем, о который любой неосторожный обломает зубы, и единовременно ледяная неприступность, в глубине которой теплятся отзывчивость, нежность и даже внезапные всполохи чувственности, которые Генрих ценил больше редчайшего сокровища. В один из таких всполохов претворилась в реальность первая его фантазия. Припозднившись за обсуждениями судеб рейха с дядей Вилли, Йоганн остался на ночь в одной из гостевых комнат огромной квартиры Шварцкопфов на Фридрихштрассе. Генрих лежал в своей спальне, смотря в темный потолок и чувствуя, как его желудок, будто от голода, сворачивается от мучительного желания быть рядом с Йоганном. Когда дверь еле слышно скрипнула и в комнату вошёл Йоганн, словно тусклый призрак в белой майке, и молча лёг на край кровати, Генрих поначалу решил, что наконец задремал и видит сон. Но когда он повернулся к нему, накрыл краем своего одеяла и осторожно прижался к его спине, наваждение не прошло. Йоганн был теплым и успокаивающе настоящим, и Генрих с удовольствием зарылся носом в короткие волосы на его загривке. Они оказались на удивление мягкими, и свет уличного фонаря, проникавший в комнату, еле золотил начинавшую пробиваться седину. Так лежали они некоторое время почти недвижно, словно боясь спугнуть друг друга, пока Вайс вдруг не повернулся к Генриху, и слабый фонарный луч осветил его исказившееся в душевном мучении лицо: - Генрих, я… - Тссс, - остановил его Генрих, легко приложив пальцы к его губам, и его сердце чуть не остановилось, когда по подушечкам пальцев прошёлся острый язык, а в глазах Йоганна открылся неведомый блеск. Нет, Генрих знал этот блеск — он его не раз замечал у других — но во взгляде Йоганна видел впервые. И Генрих повиновался этому блеску — снял с Йоганна тонкую майку и долго и нежно целовал всё, до чего мог дотянуться, от ушных раковин и напрягшейся шеи до тонкой тропинки темных волос, начинавшейся у пупка и спускающейся к паху. Куда-то делась казавшаяся влитой легендарная выдержка Вайса, и уже через считанные минуты он метался по кровати, словно в горячке, сминая простыни и хныча всё громче, и Генриху пришлось навалиться на него всем телом и накрыть его рот своим, заглушая стоны, когда он начал скользить своим членом вдоль члена Йоганна и вскоре, наконец, взялся за них рукой, неспешно и сильно лаская. Йоганн, взмокший и побледневший, казался вне себя, звучно стонал Генриху в рот и кончил раньше него, страдальчески подняв брови и изогнувшись в спине так, словно его прошибло током. Генрих был настолько очарован таким невиданным всплеском чувственности, что не мог сосредоточиться на собственном возбуждении и только потом кончил, глядя на Йоганна, распластавшегося по кровати в беспорядочном смятении простыней — мокрого, испачканного семенем и дивно красивого посреди волн порока, которому ранее был чужд. Они так и не обменялись ни одним словом в ту ночь. Отдышавшись, Генрих прокрался в ванную за мокрым полотенцем, а когда вернулся, то Йоганн уже спал и лишь тихо охнул во сне, когда Генрих осторожно его обтёр. Заснуть было легко и Генриху. Наутро Йоганна рядом с ним не было. Он обнаружился в столовой, где служанка подавала утренний кофе — уже затянутый в форму, выбритый и тщательно причесанный. - Поздно встаёшь, Генрих, - отметил дядя Вилли, когда племянник показался в дверях столовой полуодетый и сонный, - тебя уже шофёр ждёт. - Долго не мог заснуть, - хрипло ответил Генрих, бросая тяжелый взгляд на Вайса, сосредоточенно пившего кофе. - Что же тебя занимало, мой мальчик? - Судьбы рейха, я уверен, - бодро ответил за Генриха Йоганн и внезапно сверкнул цепкой и жесткой, почти акульей улыбкой. - Именно они, - слабо подтвердил Генрих, - пойду соберусь. Генриха вдруг обуяла досада — ему показалось, что Вайс над ним смеется, и что прошлая ночь была не то наваждением, не то провокацией, не то насмешкой. Но когда он уже шёл на выход, от злости положив за пазуху флягу коньяка, в коридоре его словил Йоганн и пробормотал “Спасибо за вчера” с такой искренней и нежной благодарностью во взгляде, что Генриху немедленно стало стыдно за собственное малодушие. - Всё отлично, старик, - похлопал он Йоганна по плечу, замечая, что из-за угла коридора выходит Вилли, - ты самый лучший друг. - В машине есть зонт на всякий случай? - спросил Йоганн, когда они уже были на улице, - а то дождь будет, говорят. - Точно, будет. Хорошо, что напомнил, - ответил Генрих, садясь в машину, - увидимся, Йоганн! С тех пор их вечера часто были дождливы — даже когда на город месяцами не падало ни капли, и Генрих вдоволь наслаждался исполнением своей первой мечты. Но червь порочного сомнения не покидал его в те ночи, что он проводил один, неизбежно распуская в его мыслях распаляющий образ второй мечты. Поэтому, когда стала ясна необходимость их визитов к фон Виртам и прочим представителям берлинской элиты, Генрих не мог упустить возможность соблазнить Йоганна на новый костюм. Который бы соответствовал не только моде столичного бомонда, но и сокровенным желаниям самого Генриха. Это провернуть легко — у него есть имя, деньги и развязное шварцкопфовское обаяние. И если быть достаточно настойчивым, то фрау Зайль прислушается к пожеланиям Генриха вперёд пожеланий Йоганна… - Какие будут предпочтения? Ткань, цвет, крой? - спросила фрау Зайль, вешая сантиметр на шею манекену, стоявшему слева от примерочных, - могу предложить просмотреть некоторые отшитые варианты, если нужны идеи. - У меня был серый костюм, - начал Йоганн, но Генрих прервал его, поняв, куда тот клонит. - Нет уж, позволь мне как человеку сведущему решить этот вопрос, - сказал он, поспешно вставая с дивана. Фрау Зайль обернулась к нему с насмешливым удивлением на лице: - Вы настолько не доверяете вкусам вашего друга? - Боюсь, Йоганн несколько старомоден, а впечатление надо производить на самые взыскательные круги нашего общества, - пояснил Генрих, игнорируя гневный блеск в глазах друга, - позволите? - он шагнул к ряду вешалок с отшитыми комплектами вдоль стены. Фрау Зайль кивнула и повернулась обратно к Йоганну: - Ваш друг очень заботлив. - Да, чрезвычайно, - процедил Йоганн, следя за Генрихом испепеляющим взглядом. Генрих тем временем выцепил с вешалок костюм из бордового шевиота, который с натяжкой можно было бы назвать классическим, если бы не пуговицы на рукавах, аляповато имитировавшие рубиновые запонки, и торжественно его продемонстрировал: - Ну, что думаешь? Уж получше твоего серого уныния будет. - Быть может, - осторожно начала фрау Зайль, - герр Вайс захочет примерить этот вариант. Если мне не изменяет память, он лишь на размер больше вашего, так что получите представление. Это замечательный оммаж английскому стилю при сохранении имперской солидности. Йоганн, у которого в гардеробе отродясь не было ничего, даже отдалённо попадающего в красный спектр, не считая нарукавной повязки, невольно вжал голову в плечи. Но в глазах Генриха за хитринкой светилась жалостливая просьба, как во взгляде голодной собаки, и Йоганн не нашёл в себе силы ему отказать. - Ну, давайте. *** Следующие полчаса Йоганн провёл в одной из примерочных, послушно пробуя костюм за костюмом, которые ему предлагал Генрих. Почти все они были ему заметно велики, и приходилось терпеливо ждать, пока фрау Зайль хитросплетением булавок и резинок подгонит каждый костюм под него, давая общее представление о том, как подобная модель бы смотрелась, будь она сшита по его меркам. Со свинцовым взглядом Йоганн выходил из примерочной осторожной поступью, боясь потерять обнимающую его россыпь булавок, и всякий раз Генрих искрился восторженным одобрением к новонайденному модному решению. Йоганн же с каждым разом чувствовал себя всё более неловко и глупо, и к пятому костюму решил, что настало время прекращать это нелепое дефиле. К тому моменту, когда фрау Зайль принесла ему шестой костюм, он уже переоделся обратно в форму — оставалась только портупея. - Прошу прощения, но время поджимает, нужно возвращаться на службу, - он извинительно развёл руками, но в голосе его блеснула бескомпромиссная сталь, и Генрих, услышав её, не посмел вслух упомянуть увольнительную. - Но вы же так ничего и не выбрали! - аккуратно возразила фрау Зайль. - Оставляю это на откуп герру Шварцкопфу. Практика показывает, что он разбирается в этом на порядок лучше меня. Благодарю за ваш труд, фрау, - Йоганн учтиво ей улыбнулся, затем обернулся к Генриху и добавил, - я буду в машине. И он направился к выходу, беззвучно ступая сапогами по синему ковру и на ходу застегивая портупею. Генрих присоединился к нему через несколько минут, когда Йоганн стоял, прислонившись к капоту машины, и курил. - Вопрос, считай, решён, - сказал Генрих радостно, - через полторы недели будет готово. - Страшусь подумать, что ты ей назаказывал по мою душу, - вздохнул Йоганн. - Исключительно самое лучшее, - заверил Генрих, ловко выхватывая из его пальцев почти докуренную сигарету и делая последнюю затяжку, - поехали на Фридрихштрассе? Йоганн покачал головой: - Сегодня никак. Могу на выходных заехать. Тебя куда подвезти? - спросил он, садясь за руль. - Да я…прогуляюсь, пожалуй, - ответил Генрих, оглядываясь по сторонам, - увидимся на выходных. Йоганн согласно кивнул ему, завёл машину и поехал. Генрих смотрел вслед, пока „Хорьх” не свернул за угол, улыбнулся сам себе и зашёл обратно в ателье Тишлера. *** - Дядюшка Вилли уехал в Потсдам, прислугу на выходные отпустили, - с непринуждённой бодростью рапортовал Генрих по телефону несколько дней спустя. Йоганн, находившийся в особняке Бригитты и Алоиза, плечом прижав трубку к уху, ожесточённо излагал на клочке бумаги зашифрованные сведения о следующей акции, предстоявшей группе Зубова, попутно заверяя Генриха, что непременно приедет, как только закончит дела. - Но слишком не спеши, у меня тоже есть дело, которое надо сперва закончить, - ответил Генрих, вертя в пальцах квиток, на котором узким почерком фрау Зайль были указаны детали заказанного четыре дня назад костюма и красным карандашом сверху добавлен росчерк “срочно”. - Зачастил ты к своему немцу, - ухмыльчиво отметил Зубов, когда Вайс положил трубку. - Ну теперь-то он наш немец, - невозмутимо ответил Саша, передавая ему записку. Зубов прошёлся глазами по шифровке и поднял внимательный взгляд обратно на своего сподвижника: - И всё-таки больше твой. Йоганн и Саша дружно закатили глаза. *** В воскресенье впервые за много месяцев и вправду полил дождь. Полил сильно и внезапно, когда Йоганн, будучи в хорошем настроении, решил оставить машину в гараже и пройтись до Фридрихштрассе пешком. До квартиры Шварцкопфов он добрался уже изрядно промокшим. - Я смотрю, ты сегодня без зонта. Заходи. Улыбка Генриха была широченной и хитрющей. - Злорадствуешь оплошности лучшего друга, вот как, - отметил Йоганн, с трудом стягивая с себя промокший старый пиджак, слабо спасший рубашку под ним от дождевых потёков. - Оплошность? Отнюдь, - ответил Генрих, красноречиво заглядываясь на рельеф Йоганнова торса в тех местах, где пошедшая мокрыми пятнами рубашка прилипла к коже, став полупрозрачной. От этого взгляда где-то под горлом Йоганна кольнул сладкий жар, но он не подал виду и, изображая невозмутимость, принялся расстёгивать рубашку. - Дашь что-нибудь своё переодеться? - спросил он ровно, почти извинительно, когда они добрались до комнаты Генриха. - Есть кое-что получше. Генрих нырнул в шкаф и с торжественным видом вытащил оттуда тканый чехол. Йоганн приподнял брови: - Ты говорил, через полторы недели. - Имя Шварцкопфов творит чудеса, - с притворной горделивостью пояснил Генрих. - Только ли имя? - многозначительно спросил Вайс. - Считай, что деньги Вилли Шварцкопфа идут на пользу будущему Германии. Вайс усмехнулся: - Тебе дай волю, вся новая Германия будет одета как на приём в Каринхалле. - Мне хватит и тебя одного так одеть. Пробуй. Вайс наспех отёр сухим краем рубашки мокрые волосы и послушно взялся за подарок. В чехле обнаружилась тёмно-синяя почти до черноты рубашка и костюм серебристо-голубого цвета, наводящего на мысли об альпийских ледниках. Жилет, по бокам которого хитро скрывались шнуровки, был отделан мелкой и витиеватой шёлковой вышивкой, подходящей скорее камзолам галантного века, но никак не промышленно-партийному бомонду нынешнего Берлина. В Каринхалле такое никто точно уж не носил — зато Вайс отлично мог себе представить, как таким щеголяют в редких и сокрытых уголках Берлина, где ещё оставались живы всполохи веймарского декаданса. Воображение нарисовало ему подозрительно похожих на Генриха юношей с напомаженными волосами, броско накрашенными в цвет костюму веками и облегающими шелковыми жилетами, надетыми на голые тела. Йоганн так и застыл перед раскрытым на кровати чехлом, созерцая его содержимое неверящим взглядом. - Тебе помочь? - усмехнулся Генрих, положив руку на плечо Йоганна. - К фон Виртам я в таком точно не пойду, - сказал Вайс глухо, - это же не костюм, а готовое обвинение по 175-му параграфу. - Неужто даже не примеришь? - жалостливо спросил Генрих, выцепляя из чехла рубашку, - ну же, Йоганн. Пожалуйста, - добавил он прямо на ухо Йоганну, прижав раскрытую рубашку к его обнажённой спине. От его тихого и бархатистого голоса у Йоганна по позвоночнику пробежала искра, и он позволил надеть на себя рубашку. Ткань холодила тело, но Йоганн остро чувствовал, что жар Генриха совсем рядом, и спешно потянулся за костюмными брюками, дабы сохранить самообладание. Натягивая на себя брюки, он повернулся к Генриху, который тут же сосредоточенно взялся за застёгивание его рубашки. - Никогда не думал, что ты будешь на мне застёгивать рубашку, а не наоборот. - Значит, о том, как я её расстёгиваю, ты думал? - В качестве анализа практического опыта. - Ха! Признайся, твоя рука трогала член во время этого анализа? - ухмыльнулся Генрих, возясь с тугой пуговицей на воротнике. - Не все пользуются твоими методами, - парировал Вайс, принуждённый неудобно вытянуть шею, но силившийся не показывать этой стесненности. - И очень зря, - Генрих наклонил голову и звонко поцеловал Вайса в шею прямо над свежезастёгнутым воротничком. По бледной коже тут же пополз румянец, настигавший шею и грудь Вайса всякий раз, когда тот был сконфужен или возбужден (а чаще и то, и другое одновременно, ибо Йоганн всё никак не мог отделаться от смущения собственной подверженностью плотским наслаждениям, которую в нём столь мастерски открыл Генрих). Расшитую жилетку Йоганн надевал с внутренним протестом, перешедшим в трепетное предвкушение, когда Генрих опустился перед ним на колени, чтобы было проще разобраться со шнуровками. - Зачем они там? - слабо спросил Йоганн, глядя на белокурую макушку, - это вообще мужской крой? - У тебя удивительная талия, Йоганн, было бы грехом не подчеркнуть её. - Скажи, что это ты репетируешь комплименты перед визитом к фон Виртам. У мужчин не бывает талии, - отметил Йоганн, окрасив последнее слово каплей презрения, взятой, видимо, из закромов Саши Белова, имевшего весьма строгие представления о том, что дозволяют мужественность и женственность. - Как, а это что? - с деланным удивлением вопросил Генрих, вставая на ноги и кладя ладони на затянутую жилетом талию Вайса, - неважно у чекистов с анатомией, однако. - Ты уверен? - Йоганн внезапно схватил Генриха за пах и умелым движением прокатил меж пальцев яички под тканью брюк. В его глазах мелькнули азарт и лёд, и Генриху, который до этого скорее веселился, внезапно стало почти плохо от нахлынувшего желания. Йоганн, заметив эту сиюминутную слабость, довольно отпустил его и взялся за примерку пиджака. Из левого кармана торчала пара перчаток из тончайшей тёмно-синей замши в цвет рубашки. Не очень понимая, зачем к такому костюму перчатки, Йоганн тем не менее надел их, пока где-то в глубине сознания Саша опять ворчал что-то про непозволительную буржуазность. - Ну? - требовательно спросил он, повернувшись обратно к Генриху. Тот посмотрел на Вайса потемневшими глазами и, сглотнув навернувшуюся слюну, выдавил: - Тебе так идёт. - А галстук какой сюда? - Он...не предусмотрен. Йоганн видел, как в Генрихе от каждого его строгого слова и движения зреет странное восхищение и, желая как следует распалить любовника, решил потворствовать этому интересу. - И чем же тебя душить в порыве страсти? - почти будничное и слегка насмешливое. Генрих ничего не ответил, но по его заострившемуся лицу и вздыбившимся брюкам было ясно, что Йоганн не просчитался. - Я на минутку. Тебе же её хватит, чтобы снять лишнюю одежду? - спросил Вайс елейно. - А какая лишняя? - уточнил Генрих с хитринкой, пробивающейся сквозь восторг от созерцания мечты. - Вся, - шёлково ответил Вайс, закрывая за собой дверь. *** Уже прошибаемый волнами возбуждения от одного вида восторженного Генриха и воспоминаний того, как он стоял перед ним на коленях, возился с пуговицами и целовал шею, Йоганн дошёл до ванной и посмотрел на себя в зеркало. К своему удивлению, он совсем не выглядел как профурсет из веймарского кабаре — не было ни тени безвкусицы или развязности; крой, несмотря на эксцессы ткани, радовал старомодные вкусы Вайса знакомой солидностью, а льдистый оттенок полотна замечательно вязался с холодным голубым цветом его глаз, добавляя строгости. Не привыкший любоваться собой Вайс был вынужден признать, что совместное творчество рук фрау Зайль и фантазии Генриха оказалось на редкость удачным. Он зачесал влажные от дождя волосы на свой обычный пробор; откинув полы пиджака в сторону, посмотрел, как на нём сидит столь смущавшая его жилетка и осознал, что сам был бы не прочь увидеть Генриха в подобном. Но сейчас Генриху, очевидно, нужно было не это, поэтому Вайс глубоко вздохнул, справляясь с волнением, оправил пиджак и подобрал самое аристократически-холодное выражение лица. Машинально проверил карманы и обнаружил в правом аккуратно сложенный кусок шелковой ткани — очевидно, шейный платок. Повязывать его Вайс не стал и убрал обратно, но в мыслях его сверкнула соблазнительная идея. Почти все их совместные вечера Генрих проводил в пылких стараниях об удовольствии Йоганна, не считаясь с собственными порывами, словно само блаженство друга, редкое и выстраданное, было ему главной наградой. Но в заворожённом блеске зелёных глаз Йоганн сегодня увидел иное желание: чтобы Вайс сам брал своё удовольствие, не поддаваясь ласкам друга, а вырывая их из него. Саше Белову это влечение казалось странным и губительным, но Йоганн понимал, что за ним стояло, потому что сам обычно пользовался благосклонностью Генриха ради того же — ради возможности отпустить контроль, хоть на считанные сладкие мгновения позволить своей судьбе существовать в чужих, но любимых руках. “...Словно в твоих руках весь мир”, вспомнились Вайсу слова Генриха после их первого поцелуя. Сегодня Генрих хотел быть для Вайса всем миром. И ради Генриха Йоганн был готов властвовать более, чем ему самому это было нужно. *** Генрих сидел на краю кровати обнажённый, сжимая колени и нервно поглядывая на дверь. - Встань, - сказал Вайс, заходя в комнату, и Генрих подчинился этому тихому и непререкаемому слову, будто бы с нетерпением ждал его. Вайс окинул его оценивающим взглядом, подмечая полувставший член, и улыбнулся, нащупывая в кармане платок: - Замечательно. - Но я… - тихо запротестовал Генрих, когда Вайс зашёл ему за спину и перевязал глаза прохладным шёлком. - Ещё успеешь насмотреться, поверь, - заверил его Вайс и ласково поцеловал в ухо. Закончив с повязкой, он неспешно провёл указательным пальцем затянутой в перчатку правой руки по позвоночнику Генриха от основания шеи до ложбинки у копчика, довершая движение легким шлепком по ягодицам. Затем, взявшись за его предплечья, принялся аккуратно целовать его загривок, плечи, лопатки. - У тебя прекрасное тело, Генрих. Генрих еле заметно вздрогнул, когда пальцы Вайса вцепились в его бока. - А что, скажешь нет? - продолжил Вайс с медовой вкрадчивостью в голосе, - или ты, никак, удивлён, что святоша Йоганн это заметил? - Так уж и святоша, - слабо усмехнулся Генрих, - вспомнить тебя в постели… Руки Йоганна стальным обручем обвили его рёбра, резко прижимая обнажённую кожу к дорогой костюмной шерсти. Ладонь правой руки немилосердно легла на шею, сдавливая её. - Ты забываешься, Генрих. Генрих не сделал попытки выпутаться из жестокого объятия и лишь шумно вздохнул. - Позволь… искупить, - прошептал он, откидывая голову на плечо Йоганна. Принимая правила игры. - Это мы ещё посмотрим, - ответил Вайс, не меняя хватки, - а пока лучше скажи, что думаешь о своём подарке, хороша ли ткань? - он потёрся пахом о ягодицы Генриха, обнаруживая грубость сукна и настойчивость вставшего под ним члена. - Весьма добротна, - прошипел Генрих, вздрогнув от резкости прикосновения. Левая рука Вайса скользнула вниз, к бёдрам Генриха. Его член от возбуждения уже прижимался к животу, обнажая напрягшиеся яички. Вайс опустил на них несколько хлёстких шлепков, отчего Генрих прикусил губу и ещё сильней выгнулся к плечу Вайса. - И перчатки…весьма ничего, - пробормотал он с дурманной усмешкой. С его члена начинала капать смазка и, побоявшись испачкать новую замшу, Вайс поспешно снял перчатку, потянув зубами, дабы не убирать второй руки с шеи Генриха. - Доволен приобретением? - протянул он на ухо Генриху, берясь освобожденной от перчатки рукой за его член и дразня головку. - Оооч-чень, - полублаженно ответил Генрих, сдерживая мучительное желание толкнуться в руку Вайса, - но хотелось бы видеть… - Это ещё надо заслужить, - категорично отметил Вайс, - открой рот. Где-то в поджилках у Генриха заискрилось сладкое предвкушение, и он повиновался, позволяя пальцам Вайса, покрытым его смазкой, проникнуть в рот. Генрих, несмотря на неудобное положение шеи, облизывал и обсасывал пальцы Йоганна с исступлённым рвением, звучно постанывая и руками беспорядочно ища позади себя бёдра Вайса в стремлении ещё сильнее прижаться к нему. - Какой старательный у тебя рот, Генрих, - с картинным одобрением сказал Вайс, - он явно достоин большего, - и он отпустил Генриха, который, лишившись точки опоры, едва не потерял равновесие. - Идёт на повышение, - засмеялся Генрих, перехватывая дыхание. - Чисто технически это понижение, - заметил Йоганн, снимая пиджак, в котором становилось жарко, и расстёгивая брюки, - на колени. Генриха слегка пошатывало, и Вайс осторожно придержал его за плечи, помогая принять нужное положение. Опустившись вниз, Генрих запрокинул голову, с готовностью приоткрывая губы, и брови его над краем повязки приняли нетерпеливый излом. Вайс одобрительным жестом погладил его по щеке и приставил головку члена к губам Генриха, едва их касаясь. Генрих ретиво подался вперёд и, опершись руками о бёдра Вайса, принялся обсасывать его с поразительно изголодавшейся жадностью, похабно причмокивая и не жалея слюны, то и дело на мгновение отстраняя рот, чтобы в почти кошачьей ласке притереться к члену Вайса лицом. Эта разнузданность одновременно смущала Вайса и сводила с ума, и он полузабвенно перебирал волосы на макушке Генриха, силясь не потерять над собой контроль. Генрих, словно ему всё было мало собственного разврата, громко застонал и принялся обсасывать яички Вайса, позволяя измазанному слюной члену скользить по щекам и пачкать повязку. - Пожалуйста, Йоганн, - пробормотал он хрипло, отрываясь от непотребной ласки. Вайс взял его за подбородок, подцепил пальцем капельку слюны, тянувшейся от уголка рта, и размазал по его раскрытым и покрасневшим губам. - Ох и знал бы ты, как ты сейчас выглядишь, - протянул Йоганн и похвально потрепал Генриха по волосам. - Как? - еле слышно прошептал Генрих, вытягивая шею в сторону голоса Вайса. Вайс наклонился к его лицу близко-близко, чтобы Генрих ощутил его дыхание, стянул с него повязку и произнёс неспешно и бархатисто, глядя ему в глаза почти с нежностью: - Как заправская шлюха. Генрих сглотнул, и его зрачки, сузившиеся было от возвращения к свету, расширились. Йоганн взял его за загривок и притянул к себе, резко входя на всю длину. Генрих рефлекторно дёрнулся от вторжения в глотку, но быстро подавил в себе порыв отстраниться и, прикрыв глаза, попытался расслабиться. В нём разрасталось пламенное желание, чтобы Вайс мог беспрепятственно пользовать его горло, и разум его совсем помутнел от возбуждения, когда обманчиво тонкие пальцы Вайса легли на его шею крепкой хваткой. - Ты же хотел смотреть. Открой глаза, - потребовал Вайс, и спокойный холод в его голосе никак не вязался с тяжестью перевозбуждённого члена на языке. Генрих распахнул глаза, в которых сквозь болотную муть невольных слёз остро сверкали огоньки желания, и посмотрел на Вайса. Под стать своему голосу, Вайс весь казался сотканным из причудливого льда — холодно и неприступно блестел взгляд из-под длинных ресниц, против ночной синевы рубашки аристократической бледностью светилась шея, а ладно подогнанный жилет своей серебристой вышивкой утягивал тонкую талию в корсет из сказочной филиграни. Он весь был льдистым до хрусткости, тонким и бесконечно далёким, и только член его был невозможно горячим и близким, требовавшим ласки и подчинения. Генрих сглотнул вокруг распиравшей его горло головки, очарованный этим пронзительным контрастом, одурманенный диктатом движений Вайса, которые стали безжалостными и отточенными, не дающими передышки. Вайс брал своё удовольствие, не считаясь с ним, и от подчинения этой власти у Генриха сладостно кружилась голова. Обильно капавшая с его губ слюна смешивалась со смазкой, которой сочился его член, и Генриха кольнула блаженная в своей непристойности мысль, что, прикажи Вайс слизать её прямо с пола, он сейчас без раздумий подчинился бы. От вспыхнувшего в голове образа Генрих громко застонал, и вибрация его голоса разлилась по члену Вайса. Йоганн почувствовал, что близок к разрядке, и отстранился от Генриха, пережав себя у основания, чтоб не кончить раньше, пока не завершилась их распутная игра. Генрих, тяжело дыша, потянулся следом и прижался щекой к его бедру. Йоганн погладил его взмокшую спину, вытер безнадежно испачканным платком слюну с его подбородка и ласково сказал: - Давай-ка на кровать. На непослушных ногах Генрих добрался до постели и лег на спину перед Вайсом — раскрытый, взъерошенный, раскрасневшийся. Вайс встал перед ним и неторопливо принялся снимать с себя костюм, с надменной полуусмешкой наблюдая за лихорадочным блеском зелёных глаз. Оставшись в одной лишь расстёгнутой рубашке, рукава которой он закатил по локоть, он, наконец, тоже опустился на кровать к изнывающему Генриху и издевательски легко поцеловал его живот — совсем рядом с членом, но не касаясь его. - Ты негодяй, Йоганн, - буркнул Генрих, жалостливо изламывая широкие брови. - Терпение, Генрих, терпение, - назидательно ответил Вайс, развёл в стороны бледные генриховы ягодицы и припал губами к его промежности, щекоча языком напрягшийся вход. Генрих громко задышал, вцепившись пальцами в покрывало, пока Йоганн беспощадно изводил его, и неожиданное бесстыдство Йоганна пленяло Генриха ещё ярче, чем неизведанная и изощренная ласка. Когда Вайс отстранился, Генрих нашел в себе силы открыть глаза и посмотреть на него — и был ошарашен широкой и хитрой улыбкой, сиявшей на порозовевшем лице. - Никогда не перестаёшь меня удивлять, - мечтательно сказал он, откидывая голову обратно на подушку. - Это всё наше негодяйское, - беззлобно съязвил Вайс, подцепляя со своего члена смазку и принимаясь неспешно вкручивать палец в разгоряченное лаской отверстие. - Воистину, - страдальчески прошептал Генрих, подаваясь ему навстречу, - Чер-рт, Йоганн, я кажется, прямо так кончу, - пролепетал он, когда Вайс, добавив второй палец, задел его простату. Вайс убрал руку, взялся за многострадальный платок и, скрутив его в жгут, крепко повязал вокруг генрихова члена. - Так лучше? - спросил он невозмутимо, скользнул пальцами обратно в Генриха и немилосердно принялся охаживать его простату. Генрих хотел было снова сказать что-то про негодяйство, но удовольствие было столь неотвратимо острым и не сулящим разрядки, что заполнило всё его существо, лишая способности ко всему, кроме похабного извивания под безжалостно-точными пальцами. - Тшшш, - свободной рукой Вайс гладил громко хнычущего Генриха по бедру, не прекращая жестокой ласки, с наслаждением глядя на то, как изгибается пошедшее испариной тело и хватают воздух пересохшие губы. Очень быстро Генриха начало трясти, а всхлипы превратились в сплошное завывание, и тогда Йоганн убрал пальцы и вошёл в Генриха, уже растраханного и податливого, одним длинным и мучительно медленным движением. Генрих протяжно заскулил, а Йоганн припал прохладной грудью к его разгоряченному телу, прижимая к себе, и зашептал: - Тебе нравится? Генрих лихорадочно закивал. Йоганн скользнул пальцами в его рот, трахая его в такт движениям бёдер, и продолжил говорить ему на ухо шелковисто и горячо: - Ты такой молодец, Генрих. Ты так замечательно меня принимаешь. У тебя замечательный рот и восхитительная задница. Ты одновременно узкий и податливый, это удивительно. Тебя бы трахать и трахать. А твои глаза, они такие ненасытные. Признайся, ты хочешь, чтобы тебя так имели чаще? Во все дыры, пользуя, как шлюху? Генрих застонал вокруг пальцев Йоганна и кивнул, насколько позволяло его прижатое к постели положение. - Умничка, - ответил Вайс и скользнул длинными пальцами в горло Генриха, отчего тот дёрнулся и крепче сжался вокруг члена Йоганна, - думаю, ты заслужил кончить. Он поднялся и развязал схватывавший член Генриха платок, не переставая вбиваться в Генрихово нутро чётко и жестко: - Можешь себя трогать, - голос его всё ещё был бархатистым и ровным, будто бы трахать любовника не стоило ему ни капли усилия. Дрожащей и взмокшей рукой Генрих взялся за свой побагровевший член и неровными, грубоватыми рывками довёл себя до разрядки. Широко распахнутыми глазами, полными страдания и удовольствия, глядел он на Вайса, содрогаясь в долгожданном оргазме, кусая губы и звучно всхлипывая, и под этим удивительным и пронзительным взглядом Йоганн наконец позволил себе освободиться и, стремительно теряя выдержку, кончил внутрь раскрывшегося ему навстречу Генриха, впившись пальцами в его бока. *** - Что ж, я весьма доволен покупкой, - отметил Генрих, когда они оба немного отдышались и лежали поперек кровати, мокрые и растрепанные. - Понимаю, - сказал Йоганн, - но всё-таки в люди в таком костюме не выйдешь. Выходит, твоя главная цель не достигнута. - Скажешь тоже, - усмехнулся Генрих и поцеловал Йоганна в нос, - у Генриха Шварцкопфа всё схвачено! Он вскочил на ноги, нырнул в шкаф и выудил из него такой же чехол, какой был у льдисто-голубого костюма. - Гееенрих, - с неверящим укором протянул Йоганн. Во втором чехле лежал строгий темно-серый костюм — неуловимо похожий на тот, к которому Вайс привык и который по-своему любил, но вместе с тем заметно более солидный и подходящий берлинскому бомонду, в который Генрих так хотел привести своего Йоганна. Вид Йоганна сделался смущённо-благодарным. Генрих, несмотря на наготу, выглядел величественным триумфатором, и было в нём что-то от древнегреческой скульптуры, когда он вытянулся в победной позе и провозгласил: - Вот в таком и в Каринхалле можно. fin