Вопреки разуму

Дорогие читатели, простите за такую задержку. Но я вернулась к работе и обещаю ее закончить. *** Оставшись, наконец, одна в мрачной большой комнате, Мария-Луиза без сил опустилась на кушетку. Она Взглянула на мокрый изорванный подол своего платья и истоптанные промокшие туфли со сломанным каблуком. Королевские портные и обувных дел мастера явно не рассчитывали, что их «произведения искусства» подвергнутся подобной трехчасовой проверке; лес — это не парковые дорожки. Так же, как и ее королевские ноги не привыкли к подобному. Хотя она, в отличие от большинства дам, всегда любила пешие прогулки. Хорошо еще, что она для дороги отказалась от привычного, но всё равно ненавистного корсета, решила быть в карете по-домашнему. Мария-Луиза стянула с себя грязную мокрую обувь, мокрые чулки, закутала ледяные ноги в обнаруженный на спинке кушетки шерстяной плед. Это, конечно, не спасет от простуды, ей необходима горячая ванна, хотя бы бадья с горячей водой для ног. Ей надо оставаться здоровой и не терять надежду на спасение. Как ей заявили по дороге в замок, она нужна бунтовщикам, как залог того, что Австрия не введет в их страну свою армию для защиты монархии. Больше половины ее австрийских гвардейцев героически погибли — и от взрыва пушечного ядра, и сражаясь. Остальных, тех, кто не был сильно ранен, отпустили с письмом-ультиматумом императору, от благоразумия которого теперь зависит ее жизнь. Если ее племянник согласится оставаться в стороне, то ее, именем революции, лишают лишь королевского титула, не посягая на ее гражданские и человеческие права. Так заявил их предводитель, так называемый товарищ Ульрих. Судя по манерам, этот молодой человек получил должное воспитание, что не скажешь о других членах этой банды. Особенно хамоватый верзила с мерзкой ухмылкой, который, как она поняла, заправляет в захваченном замке, вызвал у нее омерзение. Ульрих сразу осадил его пошлый комментарий и сказал, что тот головой отвечает за безопасность и комфорт их «особой гостьи». Но, даже если тот и сдержит свое слово, одна мысль, что она, урожденная Габсбург, находится в полной зависимости от подобного быдла, вызывает желание биться головой об стену. Раздался вежливый стук, и в комнату зашла пожилая женщина, — Вот, выпейте, это подогретое вино, ваше величество, — служанка с поклоном подала Марии-Луизе кубок, — Сейчас ванну для ваших ног принесут, — Королева поблагодарила и осторожно пригубила горячую терпкую жидкость. Через минуту мужчина внес бадью, от которой поднимался пар. Она вспомнила, что Ульрих обратил внимания на ее мокрые ноги. Видимо, заложница им больной не нужна. — Где я нахожусь? — спросила Мария-Луиза женщину, когда они остались одни, и Анхен, как звали служанку, стала разжигать камин. Мария-Луиза опустила ноги в бадью с водой и сделала несколько маленьких глотков горячего вина. Она уже и сама почти догадалась по гербу с орлом и волком, держащими рыцарские щит и меч, что мятежники захватили замок старого опального барона Фон Штольца. — Наш господин сражался до последнего, не согласился уступить этим бандитам. И несколько верных слуг рядом с ним погибли, — запричитала женщина со слезами на глазах, — Им бы на головы кипящую смолу вылить, но нашлись окаянные предатели, ворота им открыли. Чтоб им в геенне вечно гореть! Не все господина нашего любили, хотя никого зря не наказывал. А что под розги воров и пьяниц отправлял — так это и правильно. Сам же как святой жил, после смерти госпожи ни на одну девку не позарился. Мария-Луиза про усмехнулась про себя, — праведность опального барона была притчей во языцех. В его владениях до сих пор царили средневековые законы и права, пожалуй лишь исключая права «первой ночи». Ее супруг, после того, как фон Штольц в очередной раз попытался наставить его на путь истинный, грозясь «карой свыше», запретил тому появляться у него на глазах. Барон тут же уехал, нисколько не переживая из-за удаления из «вертепа разврата». А вскоре «кара» таки и пала на ее венценосного супруга в виде галльской болезни.* Если часть прислуги искренне любила покойного барона, то можно найти помощников. Вряд ли потомственный аристократ делился с челядью своим отношением к королевскому двору… Тепло приятно растеклось по телу, а горячая вода оживила ноги. Главное — не отчаиваться и сначала просто осторожно наблюдать. — Революционерами себя называют, свободу, равенство и братство устанавливают, говорят-то красиво, а сами что изверги делают? — не унималась Анхен, — Невинное дитя, бедняжку фрейлин Лизхен, к себе этот изувер забрал. Забрал сразу, как только их главный отъехал, воспитанный юноша, который обещал нам здесь безопасность. Жива ли еще она? — на глазах женщины выступили слезы, — Ее же господин барон в строгости держал: молитвы, вышивание, музицирование, чтение книг благопристойных. Бедняжка скорей умрет, чем позволит себя осквернить, — служанка уже не смогла сдерживать рыдания. Мария-Луиза вздрогнула — она попала в вертеп бандитов, среди которых таких, как Ульрих, наверно, единицы. И эти скоты «воспитанного молодого человека» вполне устраивают — кому-то надо воевать за его революцию. А бедная девочка — внучка барона, сирота и его единственная наследница. Она слышала, что он забрал ее из монастырского пансиона, не доверяя благочестию наставниц и ограждая от тлетворного влияния других воспитанниц. Ироническая трагедия — избежать куртуазных разговоров и относительно невинных игр с подружками, чтобы потом оказаться во власти скотины. — Сколько здесь этих бандитов? — спросила она женщину, — Как хорошо они охраняют замок? Сколько осталось людей, преданных покойному хозяину? Информация оказалась неутешительной, — несколько людей барона, имеющих военную подготовку и поднявших оружие против бандитов, были убиты. Пара раненых вероятно долго не встанут с постели. Остальные — женщины и старики — не способны противостоять двадцати с чем-то молодым вооруженным здоровякам. А на кухню они благоразумно отрядили пару своих женщин. Мария-Луиза усмехнулась — в ее дорожном ларце имелся флакончик с ядом, непонятно зачем заказанный у придворного фармацевта. У нее не конфисковали личные вещи — лишь бегло обыскали, забрав при этом кошель с золотыми монетами и драгоценности, на нужды революции. Правда, кольца с рук не сняли. Кроме яда, у нее есть кинжал и пистолет. То, что у ее ларца двойное дно, осталось незамеченным. Ульрих спешил, чувствовал себя явно неловко в роли ищейки, но и поручить кому-либо другому это деликатное дело не хотел. После слов Анхен, она будет держать оба оружия в непосредственной близости, когда отойдет ко сну. — Я надеюсь, что Лизхен еще можно спасти, я подумаю, что можно сделать, — попыталась утешить женщину королева. Кроме этих пустых слов, она ничего предложить, к сожалению, не могла. Хотя, это ее непосредственная обязанность — защищать своих подданных. Вскоре Анхен принесла Марии-Луизе обед, состоящий из куриного рагу с овощами, свежеиспеченного хлеба и кувшина яблочного сидра. Мария-Луиза настояла, что прислуживать ей за столом совершенно лишнее и отпустила женщину. Она же здесь гражданка, а не королева! Рагу было пресновато, но вполне съедобно: недоставало лишь привычных приправ. Наверно, придется надолго забыть деликатесы дворцовой кухни. Хотя, это самая меньшая из всех ее проблем. Главное — каким-то образом выбраться из этого замка, а то еще и голова окажется на плахе, если австрийский император решит все-таки вмешаться. Она плохо знала Франца, который был на шесть лет моложе ее. И если для его отца, скоропостижно почившего Императора Леопольда второго, она всегда оставалась любимой младшей сестренкой, то отношение к ней Франца было загадкой. Она несколько раз, еще в детстве, гостила у Леопольда в Тоскане, где отдыхала от строгого австрийского двора. Франц тогда был эгоистичным избалованным ребенком. Потом, через много лет, из противного ребенка он превратился в холодного и скучного молодого человека. Правда, родившуюся в прошлом году дочку Франц назвал Марией-Луизой*. Но она подозревает, что это случилось по сентиментальными настоянию своего отца, который уже тогда, видимо, предвидя возможность беспорядков, пытался уговорить сестру уехать в Австрию под его защиту. Она тогда не послушала, обижаясь на брата, что тот все медлит с оказанием военной помощи монархам Франции. А еще, конечно, пыталась оставаться верной непонятно какому долгу! Она осмотрела свою «тюрьму» повнимательней. Действительно, мрачные покои с выцветшими гобеленами и темной мебелью. Ничего здесь не радует глаз. Учитывая характер барона, то, что ни «живописный», ни «греческий» вкусы*, не коснулись его твердыни, удивления не вызывало. Судя по запаху, в комнате давно уже не жили, и сейчас ее лишь наскоро убрали, готовясь к важной «гостье». Бывшие покои старой баронессы, как сообщила ей Анхен. Узкие стрельчатые окна находились достаточно высоко, что, наверно, и послужило выбору. Но, в любом случае, подобная авантюра не для нее. У нее недостаточно сильные руки для классического побега по сделанной из разорванных простыней веревке. Так что, остаются лишь два варианта — переодеться в чужое, лучше мужское, платье, устранить охрану у дверей, а потом ускользнуть каким-то образом из замка, когда ворота будут открыты. Или, еще лучше, найти подземный ход, ведущий за замковый стены. Такие ходы не такая уж и редкость в старых замках и крепостях. Но оба варианта невозможны без помощником, готовых рискнуть для нее своей собственной жизнью. И без сопровождающего, знающего, как по лесу выйти к большому тракту, на котором и случилась трагедия. По нему можно за несколько часов пешком добраться до соседнего княжества. А дорога, которая из замка фон Штольца ведет к ближайшему населенному пункту, наверняка патрулируется преступниками. И сам городок уже тоже наверняка принадлежит восставшим. Начало смеркаться. Анхен пришла с помощницей помоложе, которая обсмотрела ее с ног до головы, как какое-то невиданное прежде чудо. Ну что ж, в простом платье-контуше, без прически и макияжа, и, к тому же, уставшая, она, наверно, сильно разочаровала служанку провинциального замка, перевернула все ее представления о настоящей королеве. Между тем, женщины принесла чистые простыни и одеяла, перестелили постель, унесли прочь старые, пахнущие пылью покрывала. Потом, на ужин, подали молоко и хлеб с медом. Уходя, сказали: «Спокойной ночи, ваше величество», и с вежливым поклоном удалились. Жуткая усталость постепенно уступила место отчаянию — думать и искать возможные пути спасения больше не было сил. Она разделась и освежилась розовой водой, которой предусмотрительно запаслась для путешествия. За перегородкой, которая служила туалетной комнатой, не было ни привычного кресла-клозета, ни биде — лишь огромный медный ночной горшок с эмалированным рельефом пожилого смеющегося мужчины на дне. Она вспомнила, что ее бурдалу* осталось в карете. Ванной тоже естественно не было, только вода в кувшине на столике и небольшой тазик. В таких некомфортных условиях она еще не была. Интересно, где и как часто она сможет здесь принимать ванну, если все мысли о побеге окажутся напрасны, и придется здесь задержаться? Мария-Луиза разыскала и надела шелковую ночную рубашку. Рассчитывая на ее длительное прибывание в этих стенах, революционеры доставили один из ее сундуков — небольшой, с более простыми, дорожными и ночными вещами и, просмотрев содержимое, оставили ей все это. Интересно, что стало с сундуками, в котором она везла в Австрию свой придворный гардероб? Наверно, попытаются устроить аукцион на нужды революции… Перед тем, как лечь, она открыла свой тайник и достала оружие. Она зарядила пистолет и спрятала его под соседнюю подушку, а кинжал в ножнах положила рядом с собой под одеяло. Конечно, все это было смешно — какой из нее боец? Хотя, стрелять она умеет неплохо, — научилась, чтобы выезжая с супругом на охоту, не чувствовать себя никчемной неженкой. Из глубокого сна ее вытащили какие-то звуки. Шуршание, шаги. Кто-то был в комнате. Мария-Луиза открыла глаза и осмотрелась. Свеча в канделябре, которую Анхен зажгла перед своим уходом, почти догорела — видимо, была уже глубокая ночь. Поленья в камине тоже догорели. Но был еще один источник света. Вдалеке у стены она различила светлое очертание женской фигуры, которая медленно двигалась в ее направлении. Она уже смогла рассмотреть, что это девушка в растрёпанной одежде, которая нерешительно осматривалась вокруг. Остатки сна как рукой сняло. Это может быть только Лизхен, которая сбежала от мучителя и прячется. Но каким образом она попала в так хорошо охраняемую комнату? Или «стража» напилась и заснула, или секретные ходы из одних покоев в другие. Если девочку окликнуть сейчас, то она точно не выдержит и вскрикнет, испортив все. Мария-Луиза осторожно приподнялась, не отводя глаз от несколько полноватой фигуры. Как только девушка приблизилась к кровати и повернула голову в ее сторону, Мария-Луиза приложила палец к губам, — Тише, не бойтесь, я друг, — И жестом подозвала девушку к себе. Девчушка медленно приблизилась и Мария-Луиза смогла ее немного рассмотреть. Аппетитного телосложения, с сильно развитой грудью, которую она стыдливо прикрывала разорванными кусками ткани. Растрёпанные светлые волосы не давали возможность хорошо рассмотреть лицо, хотя отчетливый след на щеке от крупной пятерни и засохшая сукровица на опухших губах были видны даже при слабом свете. — Фрейлин Лизхен? — Мария-Луиза поднялась на встречу девушке. Анхен рассказала мне о беде, приключившейся с вами. Мои соболезнования, ваш дедушка погиб, как герой. То, что с вами случилось, ужасно, но, чтобы отомстить этим подонкам, нам надо выбраться отсюда, — она понимала, как жестоко звучат ее слова, но второго шанса у них может не быть. Раз девчушке удалось скрыться из поля зрения насильника, или, что тоже возможно, насильников, значит «революционеры» отмечают свои победы, поглощая содержимое погребов покойного барона. Расслабляются, пока их идейный и аскетичный лидер находится в отъезде. Она в нескольких словах объяснила все еще прибывающей в шоке девочке о своем положении, — Давайте только без титулов, Лизхен. И не молчите, вы теперь баронесса, вы должны жить и бороться за то, что принадлежит вам по праву, — она встала, подошла к дрожащей девушке и обняла бедняжку за плечи. В нос ударил резкий запах пота. Интересно, это из-за случившегося, или они здесь просто редко моются? Мария-Луиза подвела Лизхен к креслу, в которое та покорно опустилась. Она взяла свечу из рук девушки и зажгла свечи в подсвечнике на столике, — Вам нужно привести себя в порядок, я вам помогу. У меня даже есть с собой аптечка. — Как вам угодно, ваше величество, — Лизхен слабо кивнула. Затем она опустила голову и закрыла лицо руками, — Я обесчещена, погублена бесповоротно, меня уже ничего не спасет, — она начала всхлипывать. Понятно, что для религиозной девушки потеря девственности представляется концом света. Марии-Луизе пришлось напрячься, чтобы найти ответ. — На вас нет ни вины, не греха. Я вижу, вы всеми силами пытались воспротивиться этому животному. Да, именно животному, скоту. Вы не можете допустить, чтобы вашу жизнь, жизнь женщины благородной души и крови, разрушил скот. А вот отчаяние и особенно мысли о самоубийстве — грех. Лизхен вдруг внимательно посмотрела на нее, прищурив глаза, — А ведь вы не верите, что плотское — это грех. Вы сами раздразнили народ, сами давали пример таким вот скотам. Дедушка же предупреждал вашего супруга, чем все может кончиться. Только почему мы, не причастные к этой вакханали, должны за это расплачиваться? — истерично выплюнула Лизхен. Прямолинейность, видимо, родовая черта фон Штольцев. Мария-Луиза была довольно пассивным участником так называемой вакханалии, и сейчас расплачивалась за грехи своего супруга, но оправдываться перед какой-то девчонкой было ниже ее достоинства. — Могу я узнать, как вы попали в эту комнату? — спросила она ровным голосом, проигнорировав выпад. Она оказалась права насчет существования ходов между некоторыми комнатами. Лизхен объясняла все спокойно, взяв себя в руки, как и подобает настоящей баронессе. Хода во двор не оказалось, или наследница замка о нем просто не знала. А вот за крепостную стену ход был через сторожевую башню. Правда, им не пользовались более ста лет, — с тех пор, как прекратились военные стычки с соседями. Это означало, что без очень сильного мужчины со специальными инструментами пытаться не было смысла. — Безвыходных ситуаций не бывает, — как можно тверже произнесла Мария-Луиза, не очень-то и веря в это. Лизхен апатично покачала головой. Бороться и сама о чем-то думать хозяйка замка была точно не в состоянии. На дальнейшие оскорбления, видимо, тоже не способна. Мария-Луиза заставила девушку выпить стакан молока, дала ей чистую и самую непрозрачную из своих ночных рубашек, — Зайдите за ширму, там есть немного воды, протирка для тела и тряпицы. Подумав, Мария-Луиза достала из аптечки успокаивающие капли и еще одну баночку. — Лизхен, вотрите эту мазь себе в ноги, на всякий случай, — она протянула девушке за ширму коробочку с ртутной мазью.* Она взяла ее с собой для профилактики, на случай неожиданного приключения, — Ну и около ваших интимных мест… И нет, я этим не больна, — уточнила Мария-Луиза, подавив гордость. Конечно, у святоши после этого закрепится и без того уже не лестное мнение о ее фривольном образе жизни, но какое, собственно, ей до этого дело. Девушка появилась из-за портьеры. От нее больше не пахло, только волосы остались растрепанными. Но Мария-Луиза не могла заставить себя предложить ей свою щетку для волос. Ночная сорочка была натянута на Лизхен, как перчатка, но такой праведнице не предложишь спать в чем мать родила. — Вот, выпейте успокаивающее и ложитесь, — она показала Лизхен на широкую постель и протянула мензурку с каплями, — Завтра придет Анхен и, судя по тому, в каком отчаянии эта честная женщина от происшедшего с вами, она постарается нам помочь. — Спасибо за заботу, ваше величество, и простите мою недавнюю резкость, — вдруг сказала девушка, вроде бы вполне искренне. Ну что ж, уже хорошо, что ее злость прошла. Подругами или возлюбленными они всё равно не будут, но и врагами «союзники» в таком опасном деле быть не должны. Мария-Луиза неодобрительно скользнула взглядом по аппетитной фигуре девушки. Трудно будет утянуть такую грудь, да и нижняя часть у нее почти как с картин Рубенса. А жаль — в мужской одежде, а особенно в одежде простолюдинов легче раствориться в безликой массе, так как подобного от знатных дам никто не ожидает. Лизхен послушно протянула руку со страшными синяками на запястье и залпом выпила успокоительное. Не скоро бедняжка забудет содеянное с ней этим извергом. После всего пережитого, держится она на удивление хорошо. Главное, чтобы не проснулась с рыданиями посреди ночи. Мария-Луиза не очень подходила на роль утешительницы, да и чувствовала себя опустошенной, лишь неимоверным усилием воли заставляя себя держаться и проигрывать все возможные варианты спасения. Лизхен уже спряталась под одеяло и уткнулась лицом в подушку, по счастью, не в ту, под которой был спрятан пистолет. О пистолете Мария-Луиза тут же вспомнила, услышав шум и ругань у дверей. — А ну, посторонись, я здесь сейчас главный, мне плевать и на указания Ульриха, и на эту вашу королеву, — выкрикнул пьяный голос, — Я уверен, девчонка спряталась у нее. — Быстро идите обратно в потайной ход и переждите там, — приказала Мария-Луиза, но девочка от испуга не двинулась с места, лишь повернула голову и подняла на нее умоляющие глаза. Будь что будет, но она не отдаст Лизхен этой твари. За дверь продолжали бороться. Мария-Луиза укрыла девушку одеялом с головой, достала из-под подушки оружие и приготовилась. Вскрик, звук упавшего тела, и в широко распахнутую дверь ворвался верзила с покрасневшим лицом. — Еще один шаг, и я стреляю, — четко проговорила Мария-Луиза, направив на мужчину дуло пистолета. *** *«живописный вкус»– так современники называли стиль рококо, «греческий вкус», соответственно, позднее рококо или ранний классицизм. *Мария-Луиза, дочь Франца, (последнего императора Священной Римской Империи и первого императора Австрии) была выдана в 1810 году за Наполеона для заключения мирного союза. * Бурдалу — специальная дамская утка, по форме и размеру напоминающая соусник. *Галльская болезнь — сифилис Ртуть — самый старый противосифилитический препарат, применяющихся с начала 16 века.