обещание

— Вы говорите, что это будет важно для нашей организации, верно? Поверьте, таких, как вы сотни, а то и тысячи. Почему же я должен выслушать именно вас? — Голос Достоевского спокоен, но в душе творится настоящий пожар: гнев, раздражение и…возбуждение. Ох, нет его возбудила далеко не выгодная сделка, которую ему только что предложили, и даже не молодая помощница делового партнера, мило улыбающаяся ему самой сладкой улыбкой, которая могла бы свести с ума любого, кто хоть каплю имеет возможность видеть. Но что же еще тогда может заставить его испытывать столь грязные чувства, еще и в подобной обстановке? Не может же его настолько взбудоражить обычный разговор? Ответ прост — шаловливая ладонь Гоголя. Ладонь, которая с помощью способности бесстыдно путешествует по всему телу Фёдора. Она заставляет его задыхаться, давиться воздухом, отчаянно кусать губы и заламывать пальцы, чтобы хоть как-то контролировать возбуждение, разливающеся под кожей вязкими волнами тепла. Его спасает лишь то, что в случае этого разговора, все можно списать на нервозность и легкий стресс, который обычно испытывают люди при общении с кем-то важным. Только вот Достоевский никогда не показывал такие чувства на публике. Обычно он был похож на ледяную статую, чье лицо при разговоре не напрягается ни на мускул, а глаза, будто мутные стекляшки, неотрывно смотрят на собеседника холодным оценивающим взглядом с долей скептизма. Его лицо, на сколько бы оно не было красиво, в таким моменты было настолько безэмоциональным и жутким, что кровь в жилах стыла, а люди боялись даже взглянуть на него, сразу соглашаясь со всеми условиями. Но сейчас оно было полной противоположностью обыкновенности. Фарфоровое личико было чуть напряженным с еле заметным розоватым румянцем, разлившимся по щекам, слезящимися глазами и изломанными от удовольствия аккуратными черными бровями. Невероятное зрелище. И всему виной был Гоголь, чье имя Фёдор проклянул уже несколько раз за этот несчастный десяток минут. Коля свою шалость делает невероятно мастерски, будто планировал это уже не один день, продумывая все нюансы. Он действует так незаметно, что ни одна складочка одежды не шевелится и не шелестит, даже не смотря на беспредел под ней творящийся. Настоящая ювелирная работа. Колю выдавало лишь одно — гаденькая ухмылка, красующаяся на смазливом личике, которую он был не в силах скрыть, ведь душу переполняла радость за осуществление такой прекрасной затеи. Его лицо выражало явное удовольствие от ситуации, а в глазах горел такой дьявольской огонь, что казалось, что он охватит своим пламенем все вокруг. Он выглядел так завораживающе в своем безумии, что взгляд было невозможно оторвать. Гоголь начал с малого — положил ладонь на колено Достоевского, чуть смяв ткань обтягивающих стройные ноги брюк. Это стоило ему малого — лишь спрятать руки под ткань длинной мантии, жалуясь, что в помещении слишком холодно, и очень жаль, что они с «Феденькой» что-то совсем просчитались насчет отопления. Только вот, стоит учесть, что на календаре уже оставались лишь последние деньки апреля, и за окном давно светило весеннее солнце, заботливо прогревавшее землю и воздух. И с чего же Гоголь резко стал таким мерзлявым, если раньше зимой мог выбежать на улицу в одних штанах и не замерзнуть? Своими словами, поджатыми губами и наигранно обиженным видом Коля вызвал смех у других, чуть разбавляя обстановку серьезного разговора. Только вот, Фёдору было вовсе не до смеха, ведь ладонь ощутимо сжала его колено, а затем плавно двинулась вверх, останавливаясь на бедре, которое сразу же одарила легкими и нежными поглаживаниями, явно направленных на то, чтобы распалить интерес спутника. Достоевский уже начал молится, чтобы это все сейчас на этом и закончилось, но ладонь аккуратно провела по верху бедра, проводя линию вплоть до тазовых косточек, затем вновь возвращаясь ниже для того, чтобы одарить ласками излюбленные бедра, вызывая легкую дрожь наслаждения по всему телу у черноволосого. Призрачная надежда, что эта сладкая, но такая непристойная пытка кончится быстро, растворилась так же быстро, как и появилась. И зачем только Фёдор согласился взять этого клоуна с собой?! Всегда ж на переговоры один ходил, так нет же, купился на мольбы. Эх, кто ж знал, что его любимый Гоголь просился на сделку именно ради того, чтобы помучить его таким неприличным способом! Достоевский тяжело вздохнул, не стремясь мириться со своим положением. Ему не нравилось чувствовать себя уязвимым, но он никак не мог убрать руку своего нахального возлюбленного, ведь для этого стоило отвлечься от разговора, который как раз шел в выгодную сторону. Контроль ситуации находился полностью в руках Николая, и от осознания этого напряжение заметно усилилось. Кто ж знает, что он еще удумает, чувствуя вседозволенность? Фёдор, продолжая слушать условия сделки, лишь кинул на Гоголя раздраженный взгляд и одними губами прошептал «Что ты, чёрт тебя дери, делаешь?! Совсем стыда нет?», на что блондин лишь чуть шире улыбнулся, озорно подмигивая и заигрывающе щекотя кончиками пальцев внутренную часть бедра возлюбленного, явно намекая о своих дальших планах. Черноволосого настигло осознание, и он сжал зубы от досады, желая самому себе дать пощечину, ведь в его голове всплыл недавний разговор с Николаем, где он сам согласился на подобное, причем с большой радостью. Тогда он был лишь в эйфории от близости с избранником, и просто не думал, что Шут и правда решится на подобное. Но он решился. Вот тебе и публичные ласки, о которых беловолосая бестия мечтала уже долгое время, каждый раз намекая, что очень хочет попробовать. Только Достоевский никак не соглашался, но ритмичные движения внутри и горячий томный шепот возлюбленного на самое ушко, вторящий о том, как же он хочет прилюдно и страстно ласкать его в самых интимных местах, принося небывалое удовольствие, показывая всем, что они целиком принадлежат друг другу… Это не смогло оставить Фёдора равнодушным, ведь этот шепот всегда сводил его с ума, побуждая к необдуманным действиям. В тот момент он просто не мог не простонать согласие на эту шалость, позабыв про эту ситуацию уже через несколько десятков минут, провалившись в глубокий сон. А Гоголь, как видно, все запомнил. «Ты обещал, Феденька», — сладким голосом шепчет Коля по чьим хитрым глазам и искривленным в хищной ухмылке алым губам, читалось лишь одно — «расслабься и получай удовольствие, поверь, тебе понравится, мой сладкий». Он облизывает пересохшие губы и даже не скрывает свои желания, буквально пожирая взглядом человека напротив, считывая каждую эмоцию, движение, жест, наблюдая, как возбуждение медленно захватывает его тело и разум. Истиный змей искуситель. Фёдор вздохнул, взглатывая накопившуюся слюну, пытаясь не обращать внимание на настойчивые ласки, затрагивающие весьма чувствительные зоны, но получалось с трудом. Остаться с невозмутимым лицом почти невозможно, когда ловкие пальцы специально медленно и нежно оглаживают внутреннюю часть бедра, а затем немного грубо и требовательно сжимают, заставляя сжать зубы, чтобы не издать более громкий вздох, так и рвущийся из уст. От таких приятных действий даже флегматичность Достоевского дала сбой, рассыпаясь на глазах, как и вечно натянутая на лицо маска спокойного человека, которую Гоголь смог разбить лишь несколькими отточенными касаниями и до ужаса завораживающей ухмылкой. И, Господи, скрыть, что это приятно, будет настоящим грехом, как и то, что это нравится им двоим в равной степени, даже несмотря на попытки Достоевского доказать себе обратное. Раздражение стало совсем незначительным на фоне возбуждения, которое все сильнее захватывало голову Беса, не давая здраво мыслить и отдавать себе отчет. Он уже не мог сосредоточиться на разговоре, когда к ладони на бедре добавилась вторая, бесстыдно пробравшаяся под край рубашки, ласково касающаяся идеальных, так красиво выпирающих ребер. Его зубы были плотно стиснуты, а радость от того, что он отказался снимать плащ, росла с каждой секундой, ведь если бы не он, все махинации Коли были бы весьма заметны под тонкой рубашкой, что повлекло бы необратимые последствия в виде убийства двух деловых партнеров. Хотя, они и так слишком много видели. Им явно не жить. Ладонь в атласной алой перчатке гладит торс Достоевского, невероятно нежно и трепетно, уделяя внимание каждой впадинке, каждому миллиметру бледной бархатистой кожи, надавливая и массируя эрогенные зоны, которые Николай знал знал наизусть, учитывая долгую совместную жизнь. Вот пальцы гладят нежные бока, делая хватку чуть сильнее на изгибе талии, оглаживают впалый живот, дернувщийся от ощущения трепетных касаний, вызвав довольный смешок у Коли. Затем пальцы ловко проникают под ремень штанов, специально расстегивая тяжелую металлическую пряжку, явно дразня и без того возбужденного парня, вызывая ощущение тянуще-вязкой тяжести внизу живота, от которой хотелось замычать, прячая лицо в ладони, и хоть на момент свести широко раздвинутые ноги. Множество мурашек, которые сейчас были так не к стати, пробежали по всему телу Фёдора, когда несколько пальцев почти невесомо провели по эрекции, появившейся от почти безобидных касаний. И с каких пор его стало возможно так легко возбудить? Достоевский готов молится, ведь еще немного, и скрыть его полный желания взгляд уже будет невозможно, как и алеющие щеки, скрытые сейчас за скрещенными в жесте задумчивости пальцами, которые еле заметно подрагивали от нахлынувших чувств. Вместо разговора в голове проносятся лишь сцены того, что бы он хотел сделать со своим возлюбленным: как бы он страстно и жадно целовал Колю, прижимал к себе, душил, кусал и заставлял отчаянно умолять, грациозно выгибаться, скулить и стонать до срывающегося голоса, прося не останавливаться ни на мгновение. Как бы не было стыдно признавать, но он бы хотел взять его прямо на этом столе, и желательно, чем быстрее, тем лучше, ведь от желания разум плывет, словно кубик льда под палящим летним солнцем. Эх, плоть слаба, и даже такой человек как Фёдор не может сдерживаться перед таким сильным соблазном. Достоевский потряс головой из стороны в сторону, надеясь, что это поможет хоть немного избавится от навязчивых пошлых мыслей, но стоило ему лишь взглянуть на Николая, так его будто насквозь прошибло электическим током. На него смотрело два разноцветных, почерневших от возбуждения глаза. Причем они взирали с такой жадностью и желанием, что Фёдор на секунду забыл, что нужно дышать и что-то говорить. Его тело отказалось слушаться, становясь ватным. Будто ладони сейчас не ласково гладили его, а в миг перекрыли необходимый кислород, сжав тонкую шею. Это невыносимо. Ладонь на торсе вновь поднимается вверх, проводя по выемке между ребрами, проделывая дорожку от самого низа живота, вплоть до груди и выше. Пальцы касаются острых ключиц, оттягивают ворот рубашки, скрытой под плащом, и чуть опускаются вниз, задерживаясь там дольше, оглаживая ореолы затвердевших от возбуждения сосков, от касаний к которым дыхание становилось настолько сбивчивым, что невозможно описать. Коля проводит ногтем прямо по соску, чуть царапая, и наблюдая за реакцией возлюбленного, а затем сжимает, легонько оттягивая и сминая, повторяя свои действия ни один раз, сладостно мучая Фёдора, которому с трудом удавалось поддерживать диалог. И почему этот разговор так затянулся? Уже и предложение не кажется таким выгодным… Или Достоевский просто потерял нить повествования? «Коля, прекрати, это переходит уже все границы» — Почти беззвучно произносит Бес, зажмуривая глаза, чувствуя, как все тело млеет, а по спине бегут мелкие мурашки. Перед глазами пелена возбуждения, не дающая смотреть ни на кого кроме довольного и распаленного избранника напротив. Рука Николая ложится на его пах, бесцеремонно проводя сквозь брюки по всей длине вставшего органа. Из горла Фёдора вырывается приглушенный хрип. Губы начинают болеть от постоянных укусов, а речь получается настолько сбивчивая, будто Достоевский сейчас задохнется в собственных словах. Длинные изящные пальцы чуть сильнее сжимаются у основания, а большой палец массирует чувствительную головку, этими действами моментально вгоняя в краску закашлявшегося, в попытке скрыть стон, Достоевского. Брюки невыносимо сильно давят, а пальцы, расстегивающие ширинку нисколько не помогают справится с возбуждением. Желание кончить бьется о черепную коробку усиливаясь с каждым новым движением ладони. Все, на этом стоит закончить, иначе руки Гоголя доведут его до оргазма прямо сейчас. Этого нельзя допустить. — Спасибо, мы обязательно подумаем над вашим предложением. — Говорит Фёдор, громко захлопывая папку перед собой, резко вставая с места, надеясь, что плащ прикрывает расстегнутые штаны и подрагивающие бедра. — Поговорим в следующий раз. — Гости быстро уходят за дверь, смотря непонимающим взглядом на Крыс, которые будто бы и не слушали, что они говорят. Достоевский быстро берет со стола рацию, передавая служащим одно короткое сообщение: «Убейте их, быстро», сразу откидывая ненужную вещь подальше. Раздается звук защелкивающейся на ключ двери.