Девять-один-один

—Девять-один-один, слушаю. —В мою квартиру ломится мужчина, помогите, пожалуйста, - Накахара говорит достаточно тихо, потому что комок в горле, застывший то ли от страха, то ли от отчаяния, большего не позволяет, —Это мой бывший молодой человек. Я не знаю, что ему нужно. —Конечно, оставайтесь на месте и попытайтесь забаррикадировать дверь. Вы в доме один? —Да, адрес.. Оглушительный грохот. Рыжеволосый на автомате вздрагивает. Телефон выпадает из дрожащей ладони. Голос оператора ещё слышится из динамика смартфона, когда в дверном проёме возвышается фигура мужчины. Лишь лунный свет, что падает из приоткрой балконной дверцы, освещает лик его, однако Чуе даже не обязательно видеть лица. Накахара и так знает, что перед ним Фёдор. Тот самый Фёдор Достоевский, что обещал найти парня хоть на другом конце света, если тот покинет его. И в какой-то момент рыжеволосому просто по-человечески надоело. Надоело находиться в этих абъюзивных отношениях. Надоело бояться выйти из дома лишний раз. И он ушёл в одно утро, даже ни разу не оглянувшись назад, пока брюнет спокойно досыпал в их тёплой кровати, в которой раньше Накахаре спать нравилось. Было тепло, приятно, уютно. Фёдор прижимал к себе любяще, пока те нежились в кровати по утрам. А теперь место рядом с брюнетом остыло. Он ждал день-два, а Чуи не было. Прошла неделя-другая, а Чуи всё ещё не было на привычном месте. Достоевский прождал месяц. После терпение сдало. И теперь мужчина неспешными шагами к рыжеволосому приближается, поднимает с пола чужой телефон, сбрасывая звонок службы спасения, да смотрит прямо в глаза не отрываясь. Голубые радужки бегают по кухне нервно, пока весь Чуя вжимается в деревянный гарнитур спиной лишь сильнее, скрещивая руки у груди и пытаясь закрыться. Однако "защита" не срабатывает, потому что парня за воротник заставляют приподняться. Секунда, и брюнет прижимает его к столешнице, перехватывая запястья над рыжей макушкой. Накахаре по-животному страшно. Хочется вырваться, что он, собственно, и пытается сделать, пытаясь мужчину ногами оттолкнуть. Только вот в одно мгновение воткнутый прямо возле конопатой щеки в горизонтальную поверхность нож, способствуют полному онемению. —Любимый, отчего же ты предал нашу идиллию? —Федя, я-я.. —Нет, ты предал не просто меня, ты предал нас, понимаешь? —Нет, я просто вдруг осознал, что наши отношения убивают меня. —Убивают? Рыжая сучка. Брюнет сильнее прижимает чужое тело к столу, нагло залезая под домашнюю футболку, еле прикрывающую бледные бёдра. Достоевский определённо ощущает, что Чуя под ним на гране истерики, потому что ноги чуть ли не безжизненно свисают со столешницы, а аккуратные рыженькие брови искривляются в молящем жесте. —Федя, пожалуйста.. —Ещё хоть одно слово, и наша любовь станет для тебя убийственной в прямом смысле. Накахара на автомате сглатывает вязкую слюну, накопившуюся во рту от стресса, зрачками поймав своё отражение в лезвии кухонного ножа. Талию мгновенно окольцовывают, притягивая ближе, пока таз рыжеволосого не утыкается в чужое подуставшое "возбуждение". Накахара запрокидывает голову, чтобы не дать подступающим слезам скатиться вниз по щекам. На бывшего возлюбленного смотреть совсем не хочется. Ему больно, страшно, мерзко. И он слишком ярко ощущает, как нижнее бельё стягивают достаточно резким движением, а аккуратные пальцы проникают внутрь. Чуя молчит как партизан, пряча лицо в собственных ладонях, стараясь не закричать от отчаяния. На душе кошки скребут, однако он терпит, даже когда чужой член заполняет его до упора. Внутренности горят от недостаточного количества растяжки и, конечно же, смазки, а рыжеволосый тихонечко скулит в замок из ладоней. —Малыш, пожалуйста, не молчи, - Достоевский молвит это уж слишком нежно, зато руки сжимает больно, разводя по сторонам. Кожа предплечья рассекается под давлением лезвия ножа, но обоим уже всё равно. Фёдор втрахивает хрупкое тело под собой в твёрдую поверхность, а Накахара почти вопит, стараясь унять поток горячих слёз, что начинают щипать глазницы. Ему всё равно на ранение. Ему абсолютно плевать на то, что по полу начинает растекаться лужа свежей алой крови. А ещё больше ему плевать на то, что темп ускоряется, с каждым толчком всё сильнее раздражая нежные стенки изнутри. Пару движений бёдрами и брюнет кончает внутрь, не спеша выходить, пока второго парня дугой от боли выворачивает. Чуя кричит. Чуя мечется, словно умалишённый. Запястья отпускают, а Фёдор выходит из чужого нутра. По бёдрам, больше напоминающим женские, стекает кровь, смешанная со спермой. Проходит ещё мгновение, как со стороны входа в квартиру слышится некая суета, а Накахара озлобленно заезжает ступнёй прямо в середину грудной клетки бывшего молодого человека, заставляя того отшатнулся на пол. Окровавленный нож в мгновение оказывается в хрупкой ладони и выставляется прямо перед собой, чтобы Достоевский и не подумал приблизится. Ноги касаются пола, пачкаясь собственной кровью, пока рыжеволосый окликивает вошедших в квартиру полицейских. —Извини, рыжих сучек закон тоже против всяких ублюдков защищает. И Чуя облегчённо обмякает в руках подскочившего к нему полицейского, как только двое правозащитников вламываются в кухню. Ноги предательски дрожат, а на веснушчатых щеках высыхает оставшаяся влага, оставляя лишь неприятное ощущение солёности. —Мне нужна медицинская помощь, - единственное о чём успевает попросить парень, перед тем, как потерять сознание.