белые хризантемы

После выпуска Эрик Циммерман стал довольно известным художником. Это понятие «довольно известный» слегка щекотливое, потому что популярным в привычном понимании он не был. Его не караулили папарацци и фанаты не сходили с ума от счастья, когда пожимали его руку и получали автограф. Широко известный в узких кругах — пожалуй, именно так его можно описать. Его знали в основном как парня-инвалида, который рисует странные картины, и эти картины вполне сносны. Свои работы он публиковал в личном блоге, где удалось набрать достаточное количество подписчиков. Что так зацепило публику в его работах? Пожалуй, Домовская атмосфера во всей своей красе — всегда жуткая, мрачная, невзирая на палитру со светлыми красками, — неразличимая для людей, далеких от Расчесок и Серого Дома. Не так уж давно состоялась первая выставка его особо удачных и известных работ, о которой даже составили мини-репортаж на местном телеканале. Отец очень гордился его успехом, несмотря на то, что был против выбора обеспечиваться рисованием. Но, с другой стороны, разве Эрик мог многое? Помимо работ, достойных чужого взгляда, в ящиках его письменного стола хранились те, что никому ни за что нельзя показать — эти наброски слишком дороги сердцу, к ним Эрик чересчур ревностен и самокритичен. На ту выставку одним из первых пришел Сфинкс — своеобразный друг семьи, не иначе. Причем друг он в основном для отца, чем для самого Эрика, но Циммерман младший не против — компании мудрого знакомого ему хватило еще в Доме. Пришел и Лэри со Спицей, они обнимали его по очереди, восхищались, бывший Лог хорохорился тем, какой же «классный» у него друг, а его благоверная скромно улыбалась и расправляла длинную юбку, глядя на картины. Эрик видел еще некоторых, с кем не был особо близок. В толпе он их бы не узнал. Своих различал только по поведению — даже самый преданный поклонник не станет стоять у одной картины добрые полчаса со слишком нечитаемым выражением лица. Больше всего Эрик расстроился, что к нему не пришел Черный, но быстро свыкся, не позволив этому испортить впечатление журналистов и посетителей о нем — неудавшаяся дружба не повод светить кислым лицом на весь зал. Наружность на то и Наружность — ты должен полностью искоренить из себя Дом, вырвать его ростки без остатка, жить по другим правилам, общаться с другими людьми, не ведающими о Сером Доме, в конце концов, чтобы стать другим человеком. И если отношения с Наружностью у Курильщика всегда были намного лучше, чем у доброй части Дома, то после выпуска он не верил в то, что так и останется. У него появились хорошие знакомые в месте, которое он любил и ненавидел, которого боялся и которым восхищался. Ближе к концу учебы Эрик даже подумывал, что неплохо было бы собраться в Наружности хотя бы разок с некоторыми из стаи. Понимал, что разойдутся, кто куда, но куда именно — понятия не имел. Больше всего хотелось бы увидеть Черного и Македонского: Черный стал ему другом, несмотря на то, как они отдалились друг от друга после событий в Шестой, а с Македонским у Курильщика были личные счеты… И личный интерес. Но в Наружности его не нашлось. Между ними было что-то такое… не оговоренное. И дружбой не назвать, и любовью — тоже. Что вообще нужно двум одиноким парням в шумной стае? Спокойствие, да и только. Курильщик находил это спокойствие, хотя бы в рисунках разломанным карандашом на помятом кем-то альбомном листе. Его бесконечно бесили состайники, но раздражение можно было перекрыть ненадолго, хотя бы сигаретами. Спокойствие же у Македонского — вещь довольно спорная, дивная, но Курильщик всеми силами пытался облегчить его участь. Так они и сцепились, так и повелось. Особо проницательные личности закатывали глаза и отчего-то краснели, не решаясь говорить загадками и подколами. По большинству, им совсем никто не мешал. Это была безобидная дружба, приятельство, не приносящее никому дискомфорта. Для Четвертой самым главным было, пожалуй, то, что Македонский все еще исполняет свои обязанности. Ну, а теперь он пропал, — исчез, растворился — а перед Эриком предстала Наружность. Необъятная, бесконечная, безмерно скучная Наружность. Отец пытался вытянуть его из апатии, потом, наконец, дал немного покоя. Полегчало, но не отпустило, и через некоторое время Эрик все же признал, что как раньше уже не будет. Он понимал это и раньше — не глупый же. Но осознание все равно сильно ударило по его восприятию мира. Благо, доступ к интернету хоть как-то разнообразил его будни. Вскоре попытка глотнуть свежего воздуха через сериалы привела к желанию не сидеть на месте и хоть что-то делать. Решив вернуться к любимому делу, Эрик записался на онлайн-курсы по рисованию. Он не обманывал себя тем, что из этого хоть что-то выйдет, нет. Отцу стало легче от того, что сын занят любимым делом, даже если Эрика тошнило от запаха краски, акварельных разводов и отпечатков грифеля на ладонях. Тем не менее жить стало действительно легче. Эрик создал блог со своими работами. Начал зарабатывать — немного, но достаточно для того, чтобы обеспечивать себя продуктами и прочим. Пытался помогать деньгами отцу, но встречал отказ. Впрочем, через некоторое время его работы завирусились, внимание к блогу возросло, а заказы стали брать в несколько раз больше. Через два года после выпуска Эрик отвоевал возможность жить отдельно. Внимание отца от этого не убавилось, но стало морально легче. Пусть единственными друзьями в соцсети у него значились Сфинкс и немногие художники со схожей тематикой, Эрик не совсем страдал от одиночества. Он тосковал по одному человеку, бесконечно воссоздавая его образ в памяти, в альбомах, на холстах. Но абсолютно одиноким Эрику не удалось пробыть долго. Довольно хорошие отношения построил с соседкой по лестничной клетке. С совсем-совсем соседкой: дверь ее квартиры справа от его двери. Сидя в гостиной, можно услышать, как проходит время у нее и ее восьмилетней дочери. Как-то так вышло, что девушка увидела его, открывающего дверь квартиры, и завязался непринужденный разговор. Старалась не спрашивать о коляске, но все же посматривала на нее. Уставший от разговоров с организаторами выставки (той самой первой выставки!) Эрик обреченно подумал, что этот разговор — один из сотен, если не тысяч, бессмысленных и жалких разговоров в попытке не упоминать его недостаток. Но девушка — Анна — оказалась очень приятной и добродушной. На следующий день в его дверь робко постучали. Дернувшись от негромкого, но неожиданного звука, Эрик нечаянно мазнул кистью там, где этого делать категорически нельзя. Он быстро вытер краску, не успевшую схватиться, и поспешил к двери, разочарованно размышляя о том, что тревожат его наверняка продавцы каких-то безделушек или пылесосов, если не сектанты с брошюрками, ходящие по подъездам, и этот визит явно не стоит едва не испорченной картины. Когда он открыл дверь, Анна уже разворачивалась, намереваясь уйти к себе и не беспокоить соседа. Взмахнула темными волосами. — Ох! — воскликнула она, не ожидав, что сосед все же выйдет. — Простите, я вас потревожила! — Нет, все в порядке, — поспешил успокоить ее столь же удивленный Эрик, — я просто… замечтался. — Понимаю-понимаю! — подхватила разговор Анна. — Погода тоскливая такая, Мишель целый день капризничает, — поделилась девушка. Мягко улыбнувшись, она повернулась к Эрику, представляя его взгляду большую тарелку с пирогом. — А мне утром не спалось, решила приготовить что-нибудь, да увлеклась… Вот, подумала, почему бы не поделиться. Она быстро, но осторожно, передала тарелку ему в руки, преодолевая любые возмущения и отказывания. — Спасибо большое, — растерялся Эрик, перемазанными в краске пальцами схвативший неожиданный подарок. — Вам спасибо! За то, что у нас появился такой приятный сосед. Знаете, раньше тут жил не внушающий доверия тип… Потом подевался куда-то, квартира года два пустовала. Вот, снова сдали. Или продали? — Сдали. Теперь отношения между жителями двух квартир можно назвать приятельскими. Анна иногда просит, не переходя границы и спокойно воспринимая отказ, чтобы Эрик посидел с дочкой, пока сама занята. Мишель называет его дядей Эриком и завороженно, с блестящими глазами и открытым ртом, наблюдает за тем, как создаются картины. Настоящие картины. Девчонка растет довольно дружелюбной и отзывчивой, но если бы она была чуть поактивнее и шумнее, то Эрик не вынес бы ее визитов. А так его все более чем устраивало — компания милой девчушки не может не радовать. В свою очередь, семья по соседству часто заносит ему кулинарные шедевры, преимущественно выпечку. И, что важнее, Анна покупает ему продукты, предварительно получая список и деньги (больше, чем требовалось), когда Эрику не хочется выползать в мир и колесить по магазину, ловя всякие взгляды. Вообще, все это время, как съехал от отца, привык пользоваться доставкой на дом, но затворничество понемногу отбирало здоровье и здравость рассудка. Такой образ жизни не идет ему на пользу, но и пребывание в общественных местах, тем более в магазинах, не приносит ему спокойствия, скорее наоборот, — расшатывает и без того неспокойные нервы. В очередной почти что бессмысленный день ему пришлось выползти из темноты квартиры на уличный свет — кончились столь нужные белила, да и парочка скошенных кистей всегда пригодится. Одна только поездка в канцелярский вымотала его так, словно целый день писал — весеннее солнце не щадит никого. Свежий воздух же никому еще не вредил, да? Эрик перестал сжиматься в кресле от того, как глазеют на него особо неприятные прохожие. Рюкзак надет наоборот, на животе, он выполняет роль некой баррикады от противных взглядов. Что лучше, жалость, отвращение или полное игнорирование, он не знал и выбирать не хотел. В желудке заурчало. Он выперся на улицу не позавтракав и торчал вне дома добрых часа два. Как назло, из пекарни поблизости доносился уж очень приятный запах. Эрик остановился почти что посреди улицы в раздумьях буквально на десять секунд, но его внимание привлек голос, обращающийся прямо к нему из-за спины: — Добрый день, — поздоровалась его обладательница, ровняясь с Эриком. Он осмотрел ее на наличие какой-нибудь атрибутики или листовок, но нет — совершенно обычная прохожая без видимых странностей. — Добрый, — буркнул Эрик, схватившись за рюкзак. Не из-за каких-то опасений, скорее, чтобы чем-то занять руки. Последовал неожиданный вопрос: — Простите, но вы, может, хотели бы посетить пекарню? Эрик окинул уставшими глазами ее приветливое лицо. Девушка, спохватившись, поспешила оправдаться: — Не подумайте ничего такого! — она взмахнула руками и хлопнула в ладоши. — Я работаю здесь, как раз спешу на смену. У нас очень вкусная выпечка, — добавила для достоверности. Оценив ситуацию, Эрик прикинул, что терять ему нечего. Все равно дома его никто не ждет. Почему бы и нет? Девушка показалась ему приятной, да и голод не тетка, как говорится. Он быстро оглядел свою правую ладонь в мозолях и скосил взгляд на скверный пандус у той самой пекарни. — Позвольте помочь? — мягкий голос нарушил поток его горестных мыслей. Эрик мог бы возразить, но он эту прогулку проклял еще у своего подъезда. Мозоли от коляски, конечно, ужасные. Еще и одежда рвется, но это так, мелочи жизни, а вот мозоли для художника — одно мучение. Да и не только для него. Девушка прекрасно умеет заговаривать зубы — так, что он даже не сильно пожалел о том, что так ее запряг. Она представилась Евой. Пройдя в двери пекарни, Ева придвинула коляску чуть ближе к прилавку, говоря о булочках, и, кивнув сменщику, которого Эрик еще не разглядел, скрылась в комнате для персонала. Запах действительно чудесный, насыщеннее и приятнее, чем с улицы. Да и уютная обстановка, чуть ли не домашняя, с парочкой темных диванов по уголкам, радует глаз. Ни за что бы Эрик сюда сам не добрался. Он все еще настроен скептично, но аромат свежей выпечки действительно расслабляет, от обилия ассортимента за витринами разбегаются глаза. Достаточно времени проходит за изучением всяких булочек. — Добрый день, — раздался голос парня за прилавком, чуть хриплый. Подозрительно знакомый — Эрик поднимает глаза на продавца. На него смотрит знакомая пара карих глаз, а сердце позорно пропускает несколько ударов. Пока оно пытается догнать привычный ритм, Эрик бесстыдно изучает лицо парня за прилавком. Признаться, он еще не разучился искать в прохожих знакомые черты. На рабочем столе ноутбука до сих пор живет папка с фотографиями незнакомцев из интернета. Рука не поднимается бросить ее в корзину. У одного — веснушки почти такого же расположения, у другой — прическа точь-в-точь, какую он запомнил. Свитера, джинсы, фигура. Руки. Но глаза, глаза… никогда еще Эрик не видел тех самых глаз, хотя бы отдаленно похожих — и сейчас они смотрели на него. Это его — Македонского — голос, его глаза. Эрик чуть тряхнул головой, сбив поток беспорядочных мыслей. Он почувствовал себя идиотом за то, что успел надумать невозможное, будто перед ним правда стоит давний друг, но парень, до этого немного отвлеченный, перевел взгляд прямо в глаза. Кашлянул в рукав — и этот негромкий звук показался громом среди ясного неба. Все другие шумы ушли на дальний план, и Эрик вздрогнул. — Добрый, — собственный осипшим голос кажется Эрику совершенно чужим. Глаза зажгло, вот-вот и горячие слезы потекут по щекам — до чего комичная ситуация. Отчего-то Эрик знал, что это совершенно точно Македонский, но продолжал разубеждать себя: читал же в сети, что у всех есть двойники, просто лица похожи, голос, радужки глаз и взгляд в целом. Бред какой-то, это точно не он. Еще раз глянул на молчаливое лицо напротив — выгнутые брови, прикушенная губа и сотни ярких веснушек. Точно, точно он. Даже убежать нельзя, какой позор! Неловко, но как можно быстрее в таком ограниченном пространстве — справа стеллажи, слева уже стоит столик, но пустой, — Эрик резким движением развернул коляску к выходу. Побег? Почему бы и нет. Он слишком устал, чтобы во всем разбираться. Предположительный полет с убого выстроенного пандуса казался не таким уж и ужасным. Зато боль от потревоженных мозолей немного отрезвила. — Ева! — крикнул знакомый голос, через плечо Эрик глянул, как фигура в форменной одежде метнулась к комнате для персонала. И так очевидно — Македонский его перехватит. Звать ли его в голове кличкой или пытаться выдумать что-то другое? В голове путаница. Эрик благополучно съехал с пандуса. Тут же понял, что уезжать бесполезно — руки болят, голова кружится, да и его вот-вот догонят. Колеса не быстрее ног. Он отъехал к противоположной стороне тротуара и только потянулся к кармашку на рюкзаке за сигаретами и зажигалкой, как долгожданный силуэт выбежал из дверей пекарни. Македонский оглянулся по сторонам и спустя несколько мучительно долгих мгновений обнаружил Курильщика. Эрик успел немного отойти от шока и уже вовсю наблюдал за ним с интересом, насколько это позволяло расстояние и самочувствие. Он ощущал себя как в каком-то фильме, вроде документалки про зверя-хищника и его жертву. Какой же сюр. Нужно чаще проветривать мастерскую от запаха красок и растворителя. Они не виделись пять лет. За это время в жизни Эрика изменилось не многое. Да, он стал относительно известным, выигрывал какие-то там награды, пылящиеся на полке, давал интервью и подписывал автографы. Это именно какие-то там награды, это не то, чем он излишне гордился бы. Жизнь одному показалась ему довольно комфортной, даже с невозможностью полноценно передвигаться и обслуживать себя как следует. Он еще больше наслаждался бы одиночеством, если бы однажды его не перевели в Четвертую и не познакомили с тихим парнем, одетым в растянутые старые свитера. Курильщика в этой стае познакомили с неизведанными ранее событиями и эмоциями, ему не хотелось бы испытывать такое вновь, но он также дотронулся до той части жизни, ради которой не страшно рисковать. Он с лицом окунулся в желание жить. И тот, ради кого он жил, кого он ждал все эти годы, стоял напротив. И трясущимися руками пытался закурить сигарету. Без слов. Македонский — или как его теперь называть и называть ли вообще, Эрик еще не был посвящен — полез в карман кофты и выудил из пачки сигарету, которую тут же не нарочно смял. Руки у него не просто тряслись, а ходили ходуном, совершенно не слушались. Довольно удивительно видеть сигареты в его руках, которые не особо изменились со времен Четвертой, такие же покрасневшие. Но кожа не раздраженная в край, хоть ногти и заметно покусаны — да, это обнаружить помогла наблюдательность художника. — Подкури, пожалуйста, — просит он. Голос ломается на последнем слове. Эрик завороженно подносит свою сигарету к его, едва не касаясь пальцев. Больше всего ему хочется выкинуть обе сигареты и схватить Македонского за руку, чтобы старый знакомый не убежал и не растворился. Огонек передается, волшебно сверкая и переливаясь оттенками красного. Он снова возвращает сигарету к своим губам и глубоко затягивается, так, что в горле першит. — Ты многое хочешь сказать, я знаю, — подает голос Македонский, тоже заинтересованный в том, чтобы знакомый не ретировался. — Только прошу, не злись на меня. И не убегай, — добавил он впопыхах, тут же дернувшись от двусмыслия фразы. — Уж точно не убегу, — с саркастическим смешком выплевывает Эрик. — Прости меня, — говорит он с такой интонацией, что не ясно, за каламбур или за что-то другое. За что — Эрик пока не понял, к счастью, Македонский поспешил объяснить: — За то, что не дал о себе знать раньше. Что не пришел к тебе. — Ты и не должен был, — тихо отвечает Эрик. — На все твои вопросы я обязательно отвечу, правда! — продолжил парень, будто не слушая. На душе у Эрика стало совсем скверно. — И ты имеешь право злиться на меня, конечно. Я виноват. И мне жаль. Но Курильщик знает, каков Мак. Тот, который лечил его чесноком, теплым чаем и пледом, своими нежными руками. Лишь немного сомневается, что он сильно изменился и не желал его видеть. Сомневается ради приличия, чтобы сохранять критическое мышление. Он просто не знает, что сказать. — Я очень рад, что снова тебя увидел. Мы обязательно поговорим обо всем, Ку… Эрик. Если тебя можно так звать. — Можно Курильщик, — холодно отрезает Эрик, разглядывая рюкзак, словно увидел его впервые. — Спасибо! — отрешенный вид старого знакомого Македонского явно не волновал. — Спасибо, Курильщик. Мне нужно спешить, очень! Пожалуйста, позволь оставить тебе свой номер. Звони в любое время, когда захочешь, если захочешь. Непослушными пальцами Курильщик достает телефон и передает в руки, открыв контакты. Македонский быстро печатает номер, возвращает, и они неуклюже касаются пальцев друг друга. Прикосновение прошибает током по позвоночнику, Македонский дергается, как ошпаренный. — Ты хотел что-то купить у нас, — говорит он, отвлекая от неловкости. — Давай, я провожу тебя? Курильщик сжимает кулаки, и щека непроизвольно дергается от боли. От Македонского это не утаивается. — Не нужно. — Береги руки, — настороженно рекомендует Македонский. Эрик дергается от неожиданной нежности в его голосе и обреченно поджимает губы. — И позволь помочь. Не знаю только, как ты с пандуса не полетел… — Кто бы говорил, — устало выдыхает Эрик на комментарий о руках. — Попробуй круассаны, они очень вкусные! — продолжает о своем Македонский. — А мне правда нужно бежать, извини. Я буду очень ждать твоего звонка, если ты посчитаешь это нужным. — До встречи. Он замечает, как рука Македонского дергается, но тот лишь поджимает губы и разворачивается, поспешно удаляясь. Все, на что хватает сил Эрика — разглядывать, как раскачивается рыжая коса Македонского, хлестая его по спине. Вспоминает о существовании телефона и сохраняет контакт «Македонский».