Летний сезон

      — Ну как тебе? — потягивая брата за длинную прядь волос, спрашивает Анжелика.       — Как — что?       — Ну, не придуривайся! Ты знаешь, о чём я. Вернее, о ком.       — Не знаю, — говорит Аргалия.       Не потому что правда не знает, просто так Анжелика дольше будет обращать внимание только на него; возможно, даже лупить, дёргать за волосы, как это она любит делать, но по крайней мере не убежит на кухню, где ошивается… этот. “Этот” Роланд, между тем, слишком сильно занят тем, что кипит у него на плите, и тем, что передают по радио — или отчаянно делает вид, что занят, надеясь подслушать о себе какие-то сплетни.       В одном из архаичных языков есть интересное слово “гиджил”. Означает оно желание ущипнуть, укусить, даже откусить кусок от любимого человека от переизбытка чувств. Гиджил был словом и языком его, Аргалии, с Анжеликой любви, которую мало людей способно понять, и ещё меньше — принять и пережить.       Сейчас Аргалии, в целом, неплохо. Перед ним на столе стоит тарелка заботливо очищенных апельсинов, в чашке — чай, разбавленный половинкой кислой витаминной шипучки, на Аргалии — одна из безразмерных чёрных футболок Анжелики, которые и ему велики, а уж на ней такая же смотрится вообще как платье. Анжелика говорит, что так и задумано, и что оверсайз сейчас в моде. Совершенно неважно. Важно — лишь то, что пахнет её стиральным порошком.       — Уберто, ты не хочешь поменяться со мной местами? Тут такой ужасный сквозняк… — задумчиво водя пальцем по столу, интересуется Анжелика.       — М-м, я уже почти простыл. Хочешь, заболею окончательно?       Тем не менее, он встаёт со своего стула и покладисто уступает место рядом с апельсинами и чаем. Никакого сквозняка он не чувствует.       Анжелика задумчиво цепляет апельсиновую дольку и выдаёт:       — Было бы славно. Тогда ты останешься у нас дома, наконец, А я смогу давить на жалость, заставляя Роланда бегать в магазин и чистить мне… то есть, нам, апельсины.       — Осторожно! Горячо! — оповещает Роланд.       Это намёк, что предложение принимать не стоит, предполагает Аргалия. Но это никак не может объяснить последующую последовательность событий.       А происходит вот что.       В доме у Анжелики и Роланда кухня совмещена со столовой. Анжелика, как человек с готовкой несовместимый, сидит, как обычно, к кухне спиной. Рядом с ней на свою голову сел и Уберто, прежде чем они поменялись местами. Установив на столе кастрюльку с бульоном для обеда, этот имбецил Роланд тянется поцеловать Анжелику — и попадается прямиком в расставленную ею, сознательно или нет, ловушку.       Сперва Аргалия даже не понимает, что такое тёплое и мягкое прижимается к его шее сзади и немного сбоку. Роланд тоже этого не понимает, иначе бы дёрнулся раньше.       — Сладкий, — прикрывая рот рукой, окликает Анжелика, — я здесь.       Роланд, наконец, дёргается прочь в хтоническом ужасе. Прежде чем дичь успела ускользнуть, возмущённый Уберто напоследок вцепляется в его ухо зубами — и отпускает, даже не почувствовав вкус крови. И что на них нашло.       — Поехавшие! — хватаясь за раненое ухо, сопит Роланд. Для человека, которому едва его не откусили, кажется довольно спокойным.       — Нет, ты, — склабится Уберто. — Хотел напасть на меня — так нападай в лицо.       — Я не… да чтоб тебя, — краснея, отмахивается Роланд. — Пойду, принесу нарезку.       — Тебе надо заболеть окончательно, — безапелляционно заявляет Анжелика.       Уберто мстительно отбирает у неё остатки апельсина. Шея горит так, словно на ней выскочил какой-нибудь диатез. К своему ужасу, он понимает, что хотел бы в следующий раз сжать зубы сильнее.