***
— Данте! Да ёб твою мать, очнись, — Хитклифф гневно потрясает битой в воздухе, привлекая к себе внимание. — Что с тобой не так?! Я машу ему рукой. Действительно. Он прав. Что-то со мной не так. Обычные, повседневные действия — вроде добычи топлива на следующий день — обычно не вызывали у меня трудностей. Но на этот раз… Звать на помощь клан Курокумо и Наследников Клинка — одновременно — было первой ошибкой. Давать им разбираться самим было ошибкой вдвойне; и то, что Хон Лу, в конечном счёте, убил Синклера и едва не закинул его в пасть к Мефи — тоже. Как итог — пока остальные работают, Синклер сидит на земле, бестолково мотая головой, а у меня болит кожа по всему телу, особенно — горло и запястья. “Извини. Мне просто хотелось закончить со всем поскорее…” Проходящий мимо Хон Лу — а именно ему предназначались извинения — улыбается и качает головой. — Ничего страшного. В первую неделю, когда вы пытались нами командовать, получалось куда хуже, ха-ха… А мы что, разве куда-то торопимся? Я не знаю, сделал мне его ответ хуже или лучше. Качаю головой. — Вы хотите поговорить об этом? — Хон Лу хитро склоняет голову набок. Я качаю головой ещё раз. Не думаю, что он хоть чем-то может мне помочь. Хон Лу с моей истинной парой наверняка не знаком. Мне грустно. И, наверное, хочется поговорить об этом. Но Вергилий и Фауст не раз давали понять, что обсуждать личную жизнь на борту Мефистофеля — своего рода табу. Моя тоска — это только моя проблема, не так ли?***
Когда Вергилий читает отчёт, линия его рта то поднимается, то опускается. Когда он сосредоточен на чём-то, то часто так делает. Трогает острые клыки языком. Все остальные, рассевшиеся по своим местам, молчат. — Ошибка на ошибке. А я только начал вас хвалить, Данте, — заключает, наконец, Вергилий. — Ничего не хотите мне сказать? “Нет”, — я в который раз качаю головой. — Тогда скажу я. Может быть, вы встали сегодня не с той ноги. Может быть, вам нравится причинять себе и другим боль ради боли. Тогда у меня никаких вопросов нет. Но это всё должно быть понятно из текста отчёта другим людям, иначе бюрократия нас пожрёт. Ясно? “Я… совсем ничего не понимаю”, — щёлкаю я. — Буду считать, что ясно, — миролюбиво заключает Вергилий. Его спокойствие и благодушие почему-то задевает так, как не задела бы гневная тирада. Нет, даже не так. Иногда мне очень хочется, чтобы он меня от всей души отругал, наконец — когда мои незначительные косяки копятся и копятся, и тащат за собой другие, как снежный ком. Другим грешникам Красный Взор уже несколько раз ломал ноги и руки, повышал на них голос — но только не мне и не на меня. “Я вижу ваши ошибки, Данте”, сказанное спокойным тоном — в этом, кажется, предел его недовольства; и я понятия не имею, искренен ли он в этом спокойствии, или моя голова, неспособная воспринимать очень важную сторону человеческой жизни, не даёт мне осознать, насколько он зол на самом деле — а остальные способны это понять по по едва уловимому изменению запаха в салоне! Я не понимаю колебаний его настроения ровно так же, как он не понимает моей речи. Не могут же двенадцать человек просто так сидеть и трястись, так? Интересно, на что похож этот запах Красного Взора, действующий на людей как жидкие гвозди? До самого вечера Вергилий меня игнорирует. Я смотрю в окно и пытаюсь как-нибудь уменьшиться, спрятаться в своём красном пальто с головой.***
Наш маленький мир начал катиться в уютный Ад, обустроенный фармкомпаниями, примерно семьдесят лет назад, в момент, когда была основана позапрошлая корпорация R. Страшно представить, противозачаточные таблетки и “деактиваторы”, которыми сейчас пичкает себя каждый третий мужчина и практически каждая вторая женщина, появились, в исторической перспективе, совсем недавно. До этого у женщины, забеременевшей нежеланным ребёнком, было примерно три пути: пытаться избавиться от него методами народной медицины (обычно не вполне безопасными), пройти неприятную операцию с риском потерять фертильность навсегда или довести начатое до конца — и бросить ребёнка на попечение Города. Сингулярность под названием “Дом Четырёх Сезонов” позволяла старой R-корп изготовить гормональные препараты, подавляющие эту проблему, извините за нелепый каламбур, в дозародышевом состоянии, причём как у женщин, так и у мужчин. Что немаловажно для последних, сохраняя их потенцию. Благодаря Сингулярности маленький стартап на пять человек в считанные годы разросся до корпорации со своим Крылом и занял место на вершине фармакологического Олимпа. Сингулярности — это что-то вроде магии этого мира. Принципы их действия нельзя объяснить изученными законами. Поэтому мы платим кровью и деньгами за блага цивилизации, которых не понимаем. За годы действия исключительного патента R-корп тестировала ещё много разных необычных препаратов. Например, почему бы не спасти женскую половину человечества от одной из главных её проблем — менструаций раз в месяц — при этом не портя общее состояние организма? Ведь природа доказала, что циклы раз в три месяца, в полгода, а то и раз в год — это вполне достаточно и нормально для других биологических видов (о том, что в целом эти самые виды внутри устроены иначе, предлагалось умалчивать). Да что там — к самому концу своего двадцатитрёхлетнего существования та самая R-корп продавала даже таблетки от кашля! Почти все так или иначе сталкивались с их продукцией. А потом, когда отгремела “сексуальная революция” и многие клиенты корпорации осмелились завести детей, когда дети их начали подрастать, они начали обращать внимание, что с потомством их что-то принципиально не так. На сегодняшний день Голова подчистила почти всю информацию о той R-корп из мира — и личные данные основателей, и принципы, и даже их самих вычеркнула из жизни. “Дом Четырёх Сезонов” был уничтожен, но с последствиями его работы и доказательством вины мы сталкиваемся до сих пор, а их растущую с каждым годом целевую аудиторию распилили между собой другие фармакологические гиганты — К-корп и O-корп. Так, на сегодняшний день у нас целых шесть полов вместо двух, что были семьдесят лет назад. Их делят на “первичный” — женский, мужской; и “вторичный” — альфа, бета и омега. На первый взгляд всё просто. Но, даже прочитав самые современные научные статьи на эту тему, которые мне якобы незаметно подсунула Фауст, я не могу пока достоверно утверждать, какой из этих полов — мой. Визуальный анализ тоже не совсем помогает. Так, помимо характерных запахов, учёные связывают полы альф и омег с другими показателями, отклоняющимися в ту или иную сторону: рост, телосложение, уровень агрессии и интеллект. Но и эти отклонения не говорят ни о чём вообще! К примеру, Мерсо, самый высокий в компании после Вергилия — бета; а Дон Кихот, самая маленькая — альфа. При этом у неё есть заострённые длинные клыки, как у Хитклиффа, Рёшу и нашего гида, а вот у Отис и Родион их нет! И Сан и Фауст — омеги и настоящие гении; но кроме них высоким интеллектом могут похвастаться Отис и Вергилий. Если так подумать, наш гид — единственный на борту альфа, чьё описание совпадает с образом Альфы По Методичке. Что, с одной стороны, забавно, а с другой — заставляет задуматься о качестве методичек в моём распоряжении. О, если бы любой аспект жизни было так же просто упаковать в методичку, как принципы работы менеджера Компании Лимба! — Что читаешь, дружище? — Грегор доверчиво кладёт голову на спинку моего кресла. Я вздрагиваю от неожиданности. “Это называется «художественная литература?» По-моему,” — отвечаю. — Можно посмотреть? Я высвобождаю планшет из своего импровизированного гнезда и поднимаю на уровень его глаз. Грегор принимается громко, бесчеловечно ржать. — Что там? Что там?! — оживляется Родион. Эмиль Синклер тихонько кашляет. В конце концов, не в состоянии более сдерживаться, также заливается хохотом. — А ты-то чё? — шипит на него Хит. — Извините… он просто… так смешно, — даже не глядя на Эмиля, я вижу, как он держится за живот от сотрясающего его тело смеха. У омег гораздо лучше, дольше и эффективнее работают зеркальные нейроны, — я отмечаю галочку во внутреннем чек-листе. Родя, тем временем, кладёт голову мне на плечо. — Хе-хе. Не думала, что ты читаешь такую милоту, Данте. Не вижу ничего смешного, кстати. — Менеджер, — отсмеявшись, наконец серьёзнеет Грегор, — если тебе настолько нечем заняться в дороге, лучше попроси меня накачать что-нибудь дельного на следующей остановке. Я опасаюсь за твой рассудок. Да и что там, за жизнь тоже. — Не драматизируй, Грег, — Родя насмешливо кривит губы. — Пассажир. Займите, пожалуйста, своё место. Во избежание жёсткого заземления~ — тянет Харон. — Прошло одиннадцать часов, пятьдесят с чем-то минут. Скоро Харон пойдёт отдыхать. — …Приземления, — поправляет Вергилий. Даже после того, как коллеги сдали меня — за то, что читаю на рабочем месте, вместо того, чтобы работать над ошибками, — он не сделал мне замечания. “Я пытаюсь понять, чего хотят люди от четырнадцати до двадцати одного года, которые не понимают, чего они хотят, — осторожно объясняю я Грегору. — Кажется, взрослые, которые пишут такие книги… Про истинные пары и всякое такое… Они что-то понимают, раз указывают на обложке такие цифры?” Грегор только глазами хлопает. Он не понял. Да и куда нам с ним до этого поэтического бреда, который для всех остальных людей в Городе имеет самый что ни на есть буквальный смысл. Он пах, словно сезонный рынок специй в порту района S, а она — как первый день цветения вишни в драгоценных садах Крыла J. Что это вообще может значить. — Фауст хочет подежурить сегодня ночью вместо Данте, — говорит Фауст, прежде чем я объявляю об окончании дня и возможности разойтись по своим личным помещениям. “Хочет подежурить” — это не те слова, которые грешники (включая меня) обычно ставят рядом, однако в моём случае, скорее, не предоставляется иного выбора. В последнюю очередь, конечно, ожидаешь услышать подобные вещи от Фауст, страдающей от хронической усталости. А потому каждую свободную минуту она, как правило, уделяет возможности вздремнуть. — Исключено, — говорит Отис. — Прошу прощения? — приподнимает бровь Фауст. — При всём уважении, но ваше здоровье — очень ценный, хрупкий и важный ресурс. Если есть необходимость сменить Данте на ночь, то лучше это сделает сотрудник, обладающий нужной силой и компетенциями. Только отдайте мне приказ, менеджер. Фауст улыбается вымученной улыбкой воспитателя детского сада, вынужденного по десятому кругу объяснять очевидные вещи. — Фауст планирует сделать некоторые личные дела ночью. Дежурство позволит ей совместить полезное с полезным. И — нет, она не уснёт в процессе. “Предполагаю, спрашивать, что именно за дела, не имеет смысла?” — Вы узнаете, когда придёт время, — говорит она. “Хорошо, — говорю я. — Компания, сегодняшний рабочий день завершён. Всем, кроме Фауст, хорошего отдыха. Встретимся за завтраком”.***
Ввиду отсутствия необходимости спать по ночам, обычно я не сталкиваюсь с необходимостью что-то делать в своём личном помещении много часов подряд. Не знаю, кто расставлял мебель в этом месте, но о моём благополучии он думал в последнюю очередь. Так, здесь есть шкафы, довольно высокая кровать, напольная лампа, передвижной стол (вернее, даже тумбочка); но при этом нет стула и нормальной рабочей поверхности. Писать на тумбочке, сидя на кровати, тоже не получится — придётся горбиться так, что спина через пять минут отвалится. Единственный нормальный способ писать или читать — делать это лёжа на кровати, прижавшись затылком к стене, или вовсе улегшись на спину; удобно лежать на боку или на животе мне, по понятным причинам, не светит. Если лежать без подушки, шея затекает. Если лежать с подушкой, шея затекает. Но иначе. Самое смешное — кто-то даже принёс мне подушку специально для шеи, но из-за ширины моей дьявольской головы лежать с ней всё равно неудобно! Перебрав в памяти все самые красивые слова, которым меня научили Рёшу и Хит, я достаю из шкафов все более или менее мягкие вещи, что там есть, и пытаюсь соорудить из них валик, который придерживал бы шею и голову под нужным углом. Забракованную одежду просто складываю сверху на одеяло. Как-нибудь потом отнесу. Минут через пятнадцать мои страдания улечься в позе для чтения, наконец, заканчиваются успехом. И тут я в ужасе понимаю, что рабочий планшет остался в салоне автобуса. — Скр-р-р-р, — в унынии и гневе, не в силах преодолеть величайшую лень, хрустом стрелок сообщаю я мирозданию. В дверь комнаты кто-то стучится. Возможно, я смогу уговорить его — или её — принести мне планшет. — Данте? — зовёт посетитель. — Это Вергилий. Или не смогу. “Открыто”, — без всякой надежды, что он меня поймёт, сообщаю я. К счастью, моему гиду достаёт сообразительности, чтобы повернуть дверную ручку. Планшет, о счастье, уже у него в руках. Я смотрю на Вергилия, трещу и царапаю воздух пальцами — ну догадайся, догадайся же! Ты такой умный! Вергилий железобетонно молчит, стоит на месте и смотрит, смотрит, смотрит на меня своим неподъёмным красным взором. Наконец, он снимается с места. Но вместо того, чтобы дать мне мой вожделенный планшет и отправиться к себе, его он кладёт на передвижную тумбочку, а пальцы мои, усевшись на край кровати, совершенно неожиданно заключает в свои. — Простите меня, Данте, — говорит Вергилий. Ладно. Вот это поворот.