В погоне за тобой

Очнулся я уже в палате. Какие-то голоса на фоне говорили вроде обо мне, но смысл слов как-то медленно доходил до меня: — Сильное истощение, стресс, — говорил незнакомый мужской голос. — Также легкие ушибы и растяжения. В целом картина не такая уж страшная, главное нет кровотечения или ранений. Мелкие царапины на лице от разбившегося стекла, заживают хорошо, — монотонно перечислял он. — Так вы думаете, он скоро поправится? — голос моей мамы звучал обеспокоено. — Да, думаю завтра мы сможем отпустить его домой. Около недели следует отлежаться и сходить на осмотр к участковому врачу-терапевту, — подтвердил тот мужской голос, который, как я понял, принадлежал врачу. — Спасибо вам, доктор, — раздался низкий голос отца. — Не за что. Скоро придут забрать капельницы, как раз закончится последний препарат. Он должен прийти в себя. Только постарайтесь побыть здесь не долго. Мистеру Эндрюсу нужно отдыхать, — уточнил врач и попрощался с моими родителями. Я открыл глаза и скосил взгляд на капельницу. Равномерно скрывающиеся капли медленно утекали по трубке, воткнутой в мою вену. Во рту было сухо, а внизу давило, словно мне пора было справить нужду. Я попробовал что-то сказать, но только прохрипел. Тут же пытаясь смочить потрескавшийся губы, но язык словно распух во рту. — Алекс, сыночек, ты очнулся? — лицо мамы склонилось надо мной. Ее припухшие и покрасневшие глаза внимательно всматривались, будто ища что-то. — Воды, — прохрипел я. — Только немного, — сказал отец, поднося к губам пластиковый стаканчик. — Давай, по глоточку. Я послушно чуть отхлебнул, чувствуя, как жидкость медленно стекает по пищеводу. — Как ты, любимый? — не унималась мама. — Все хорошо, — машинально заверил ее я, не узнавая свой голос — так сипло он звучал. — Ну, не все, конечно, хорошо, — возразил отец, — Но врач говорит, без серьезных повреждений. — Я понимаю, пап. — Алекс, — отец замолк, словно пытается подобрать слова, — Ты молодец. Я говорил с Добкиным. Успешный результат операции во многом обязан тебе. Твой шеф тебя очень хвалил. Я горжусь тобой. — Папа, не надо, — слабо попросил я. Воспоминания о случившемся внезапно нахлынули, заставляя сморгнуть подступившие слезы. Только не это. Я должен сдержать себя, мне все могло просто привидеться. Но сомнения разъедали меня изнутри, словно кто-то плеснул кислотой по внутренностям. — Сынок, тебе сейчас надо отдыхать, набираться сил. Ты такой у нас хороший мальчик, мы тебя очень любим и гордимся тобой! — тихо начала говорить мама, словно в детстве, когда я не мог уснуть, переживая из-за каких-то глупых событий. — Мам, я понимаю. Не переживай, — прошептал я, боясь, что не справлюсь с голосом. В этот момент вошла медсестра и начала возиться с закончившейся капельницей. Родители чуть отступили от моей постели и я просто лежал, прислушиваясь к равномерному шуму из коридора. Что угодно, лишь бы не думать, не вспоминать… — Все, теперь вы можете свободно двигаться. Если понадобится встать в туалет, можете нажать вот эту кнопку. После капельниц бывает слабость. Кто-нибудь из мед персонала тут же придет вам помочь, — заверила медсестра, прежде чем покинуть мою палату. — Мам, пап, я очень устал, — сказал я, когда родители опять обступили постель, с волнением разглядывая мое лицо. — Да, конечно родной, — мама нежно погладила мою руку. — Мы пойдем с папой, а ты отдыхай. Завтра тебя должны выписать. Мы приедем утром. — Выздоравливай сынок, — отец легонько сжал мои пальцы. — Ты молодец. Кажется я даже кивнул, не в силах выразить словами, что чувствовал. Я знал, что все провалил, все прошляпил. Внутри разъедало чувство вины, проедая во мне дыру, размером с Марианскую впадину. Мне нужно было подняться и дойти до унитаза, но, казалось, любое движение и я распадусь на миллионы осколков. Дверь опять отворилась и я подумал, что вернулись родители. Но в проеме стоял Добкин. — Сэр, у меня вопросы… — начал было я, но шеф перебил меня, подходя к моей постели. — Алекс, ты главное успокойся. Я пришел поговорить, отвечу на все. — Стивен… — голос подвел меня, пришлось облизать саднящие от трещин губы и, только собравшись с силами, продолжить: — Стивен Робертс, что с ним? — Алекс, сынок, ты только не волнуйся, пожалуйста… — Как мне не волноваться? — захрипел я. — Мне никто ничего не говорит! Что с ним? Добкин взял стоящий у стены стул и придвинул к моей кровати, усевшись на него. — Прогремел взрыв. На месте работают эксперты. Мы обнаружили останки… Но это не обязательно он. Как только у меня будет информация, я сразу сообщу. Я прикусил губу, чувствуя на языке металлический вкус. К черту, сейчас было на все плевать. Хотелось еще и прокусить язык, чтобы не завить от боли. — Мы повязали всех. Операция прошла в целом успешно. Как будешь готов, я обо всем расскажу. У тебя наверное полно вопросов, — Добкин выглядел задумчивым. — Я понимаю, что тебе пришлось нелегко. Я криво улыбнулся, а Добкин в ужасе уставился на мой рот. — Ты прикусил себе губу. Надо чем-нибудь вытереть, — хоть он пытался сдерживать свои эмоции, я все равно слышал по голосу как он волнуется. Я кое-как замотал головой, мышцы не слушались, будто ватные. Мне не хотелось ничего стирать. Мне не хотелось прикосновений. Я не чувствовал своего тела, как такового. Казалось, мне приходится прикладывать много сил, чтобы не развалиться, не растаять. Добкин молча вздохнул, опуская взгляд на свои руки. И я увидел нас с ним, словно со стороны. Уставший немолодой мужчина у постели паренька с окровавленным ртом. В воздухе витает желание поддержать, но очень много сомнений, недосказанности и лжи. А вокруг обыденные декорации, простые предметы. И от этого еще сильнее диссонанс с тем, что происходит у меня в душе. Светлая палата, тихий шум из коридора, голоса в отдалении, пылинки пляшут в квадрате света заходящего солнца, что льется из окна. А в душе бурлит кипящая лава, обжигая грудину, плавя ребра и превращая беспокойную мышцу в окаменелость. Но я стараюсь не думать, не чувствовать. Я осознал, что ношусь внутри себя, как по терпящей аварию атомной электростанции: пытаюсь отключать опасные блоки, минимизировать ущерб, спасти то, что еще можно уберечь. И в итоге до меня дошло, что под вой аварийных сирен и писк датчиков, на станции остался только я. Я один. А очень скоро и незаметно радиация уничтожит и меня. Мысли, как эти сирены и датчики, громко стонали и бились внутри меня, пытаясь прорваться в сознание. Мысли о… Нет, я не мог, мне нельзя было. — Алекс, ты сейчас наверное не сможешь ко мне прислушаться, но я очень надеюсь, что то, что я скажу тебе все-таки поможет, может и не сегодня, — он опять вздохнул, переплетая свои пальцы в замок, словно тоже сдерживал что-то, что рвалось наружу. — Я понимаю, тебе сейчас нелегко. То, что у вас было с ним, ты же понимаешь, что это неправильно? Он воспользовался тобой. Принуждал. Ты просто оказался в определенных обстоятельствах, в которых действовал, как мог. Это не делает тебя другим. Те отношения, которые между вами возникли… В них нет созидания, истинных чувств, будущего. Ничего бы не изменилось, даже если бы он… Понимаешь, я слушал все, о чем вы все там говорили. Стивен пронес свои чудо-часы, по которым велась прослушка. Мы ждали, чтобы ворваться внутрь, если придется. Но чем больше они говорили, тем четче я понимал, что ты и он… Вы совершенно другие, из разных миров, с разными целями и ценностями. Грубо это говорить, но может лучше, что все так произошло… — Не надо, — прохрипел я, перебивая. — Не надо так говорить. Не вам судить ни меня, ни его. — О, нет, я не сужу. Алекс, я не осуждаю, — быстро заверил Добкин. — Я просто прошу тебя взглянуть на все это трезво, спокойно. Сделать выводы. И, пожалуйста, жить счастливо дальше. Я знаю, ты сможешь. — Смогу ли? Мой вопрос повис в тишине. Я понимал, что от ответа на него зависала моя жизнь, но не мог сейчас даже представить, что со мной будет дальше. Добкин ушел, но я еще долго вспоминал наш разговор, словно старую заезженную пластинку. Я не хотел верить, что Стивена не стало. Я не хотел верить, что его жизнь могла так глупо оборваться. Его последние слова обо мне фонили чем-то другим. Мне обязательно нужно было разобраться во всем самому.