Монтбланк

Холод, охвативший коридор, казался Сатору похожим на воду. Тело сопротивлялось движениям, он не хотел идти, но не было выбора. Так, заставляя себя, он смотрел только на пол, и лишь по тревоге понял, что дошёл до нужной камеры. Взгляд Яширо не тяжёлый. Он, как и всегда, никакой, но что-то блестящее, мелкое, лежало под его веками. Как бледный свет ночника. Приближаться к нему странно, Яширо — чёрное пятно в белой камере. Но каждый шаг к нему — смесь страха и трепета. Иногда Сатору побеждал в конкурсах или оказывался на досках почёта, но волнительным было не побеждать, а подходить к доске. Подходить, когда не знаешь, есть ли там твоё имя. — Сатору. Он вздрогнул. Звучало так, словно его отчитывали. Рот приоткрылся, Сатору собирался переспросить, но подавил привычку. И это затянуло ответ. Он мог ответить «Яширо» таким же тоном, он мог сказать «да», он мог сказать «нет», но это звучало бы нелепо. Каждый из ответов. Тишина не заканчивалась, пока Яширо не решил, что она должна закончиться: — Зачем ты пришёл? В самом деле, у него не было причин приходить. Сатору мог солгать, что считал жизнь скучной, или, лучше, попросить совета, но не знал, о чём спросить. Последние дни его одолевало странное ощущение незавершённости. Не «незаконченное дело», а лишённость части тела или куска. Иногда Сатору смотрел на своё плечо, иногда ему казалось, что что-то откусило предплечье. Рана была, и рана не зарастала, но и не болела. Ни печали, ни страха, только чёрная бездна в плече. Она не ныла, её не нужно было заполнять. — Не уверен, — потому, Сатору ответил честно. Они не сошлись бы в обсуждении. Ответ Яширо очевиден. Его пустоту заполняли жизни детей. Он не испытывал восхищения от их смерти, лишь понимание, что они мертвы. Однако это грело душу и сердце, по-особенному грело, будто покрывало или горячее полотенце, накинутое на лицо. Это спокойствие в его глазах, прикрытое очками, показалась Сатору экспонатом. И он смутился, пряча взгляд, зная, что раньше тоже носил очки. — Это были МонтБланк. — Что? — Марка МонтБланк. Номер «ноль, сто тридцать пять, О, ноль, ноль один», — улыбка Яширо расцвета, когда лицо Сатору скривилось в сочетании растерянности и отвращения, будто у ребёнка, пойманного с сигаретой, — Я хотел купить такие очки в молодости. Удивлен, что они популярны до сих пор. — Двадцать лет назад они выглядели по-другому… Конечно, это не было главным вопросом. Единственное, чего Сатору не понимал: Как Яширо угадал, что в другом таймлайне, спустя пятнадцать лет после убийства Кайо, Сатору купил эти очки. «Двадцать лет назад по-другому» — лепет. Его видели насквозь. Нужно отвлечься. Чем угодно. Сатору поднял взгляд. Точно. На Яширо тоже были очки. Однако съязвить в ответ не хватало знаний. Он понятия не имел, как вычислить марку. Но, если подумать…не носил ли Яширо те же МонтБланк? Смешок подернул плечи. Что-то кололо виски от мысли, что слепота делала его взгляд замутнённым. Похоже, «что-то» тоже откусило кусок от Яширо, и, в его случае, это были глаза. «Откусило»… «Замутнение». Сатору всегда боялся безумия или, сказать вернее, исчезновения. Когда тело теряет вес, не поднимаются руки, и кончики пальцев расходятся рябью. Без линз мир выглядел также, как при повторе. Комната, улица, отражение. Очертания терялись в зрачках. Поэтому, как человек, который сотню раз исчезал, позволяя исчезать прошлому, он не мог смириться с тревогой стать частью замутнения навсегда. Не умереть, а застрять между повторами, и, чувствуя, как распадается, как холодеет и слезает кожа, осознавать, что никогда больше не появишься, что ты — ошибка, лишняя единица в потоке кода. Новое пятно, которое пропадёт, если Яширо будет в очках. — О чём ты думаешь? «Я боюсь исчезнуть» — Откуда… — Сатору глубоко вдохнул, — повторы. Это меня мучает. — Ну, я тебе скажу, — он звучал до непривычности просто, — Что-то следит за тобой. И делает за тебя решения. — Чушь. Яширо засмеялся. Это звучало как «попался». — Конечно. Я просто хотел знать, что ты ответишь. *** «Что-то следит за тобой». Какая глупость. «Что-то». В отражении снова блестело плечо. Снова не блестела «бездна». Иногда, когда Сатору пытался отвернуться, рана исчезала, но, стоило подойти, так снова показывалась, пропадая в глубине руки. Он не мог описать её. Он не мог даже нарисовать её. Когда брался за карандаш, на листе проявлялись лишь очертания чёрного круга. Это явление, такое пустое и бесполезное, не переносилось на бумагу, потому что было настоящим «ничем». Это люди говорят «рана». «Рана» — это когда больно. У Сатору в плече абсолютное «ничего». «Что-то следит». Если что-то следило за ним, это был бог, протягивающий веревку к спасению, или дьявол, которому нечем занять себя? Может быть, это было «законом судьбы». А может «в аду нет другого наказания, кроме как снова и снова решать незаконченные при жизни задачи». Умываясь перед сном, Сатору не включил свет, и тогда, всего на секунду, ему показалось, что «ничего» похоже на паучье гнездо. *** Зрение к тому дню начинало портиться. Очки уже лежали на тумбе. Что-то встревожило Сатору, и он спешно их убрал. В следующий раз он застал Яширо сидящим на краю кровати. Его ладони, поднятые к потолку, складывались в фигуры, неясные, но обрамлённые светом. Пальцы его были тонкими, но длинными, до необычности подвижными, и Сатору казалось, словно он наблюдает за новым, неизведанным существом, словно кисти Яширо двигались отдельно от него, пальцы дышали и копошились, а ладони поднимались от вдохов. — Сатору? Не ясно, как, но Яширо понял, что был не один. Это сповадило проверить, не занес ли Сатору с собой запах пиццы или духов (мама обняла его перед выходом). Но, нет, рукава не пахли. Совсем. — Ты можешь подойти. Камера узкая и мелкая, словно коробок спичек. Свет едва задевал решетку, а за ней, в осколке сияния лампы, плясали тени, и лишь сейчас Сатору понял, чем Яширо занят. По стене ползла тень птицы. Черные, острые крылья размахивали торопливо, и клюв, выгнутый вверх, повторял очертания ногтя. У птицы не было глаз. У птицы ничего не было. Сатору остановился смущённо. И сам не заметил, как нахмурился, когда грудь сжало нарастающим беспокойством. Были ли причины у этого страха? Были ли причины бояться сейчас? — Ты не складывал тени в детстве? — Не доводилось. — О, — Яширо осёкся, и камера вдруг наполнилась тихим, сбивчивым смехом. Смеялся Яширо, как нота аккордеона, статично и долго, мягко, но с нарастанием, пока не прервался на выдох, и камеру снова поглотило тишиной, — Прости. Ты не успел бы. — У меня было детство, — он прозвучал обиженно, — До того, как я утонул. — До того, как произошел «повтор»? Сатору нахмурился. Он зря об этом рассказал. — Да. — Это детство было приятным, Сатору? — Прекратите. Это… — Я не издеваюсь, — тень птицы скользнула к полу и взмыла вверх. Невольно Сатору задумался, как плавно двигался Яширо, и как резко взмывала его тень, — У меня не было детства. Поэтому я решил спросить. Тень напоминала бабочку. — Смотри. Рассказы о детстве — личное. Но молчание не смутило Яширо. Занятие поглотило его. Тень сороки, бабочки аглии, тигра. Теперь крупное чёрное пятно сменилось оленем с широко раскинутыми рогами, и смылось очертанием рыбы. Последним, что показал Яширо, была улитка. К той минуте Сатору уже не наблюдал за руками. Белая стена, изрезанная силуэтами, перестала захватывать его не позднее «тигра», и сейчас, как бы странно это ни было, он рассматривал лицо. У Яширо едва различимые синяки под глазами. Их цвет дробит тень. Иногда, когда он поворачивается боком, отблеск лампы приземляется на очки. Сатору бы хотел, чтобы линзы отражали лучи, но на деле свет пробивает насквозь. Иногда Яширо сидит так, что солнечный отблеск падает на стену. Иногда единственное, что различимо в его тени — белые, ярко-белые очки. — Я показываю так долго, потому что знаю, что ты смотришь не на фигуры, а на меня. Сатору сглотнул. — Мне нравится это место. Они разрешают иметь при себе вещи и самому заправлять кровать. — Как в… — теперь Сатору засмеялся, — как в лагере. — Да. «Как в лагере»… В этом таймлайне Сатору ни разу не был в лагерных домиках. Он пытался вспомнить, останавливался ли там на неделю в том временном отрезке, когда не впал в кому, но в голову приходили лишь смутные образы. Он забывал таймлайны? Или он забывал свою жизнь? События, о которых никто не знал, можно считать настоящими? В конце концов, при правильных обстоятельствах они могли случиться. Сатору мог побывать на экскурсии, по ошибке зайти в дорогой ресторан, написать неудачную мангу. Он мог поссориться с мамой из-за Айри, или позволить Яширо избавиться от Хироми. — Кенья мне не верит, — произнёс тихо, не заметив, как вырвалась мысль. — Не обижайся, Сатору, но не поверит никто. — Я знаю, — он поджал губы, наблюдая за тенями у своих ног. Лампа редко мигала, и в мгновения темноты Сатору казалось, словно стоял в яме. — Меня тоже считают сумасшедшим. Это звучало так забавно от Яширо. «Считают»? — Я… — Яширо подал голос, но его прервал голос охраны, и Сатору был вынужден отойти. Время приёма окончено. *** — …хотел попросить у тебя совета. Яширо начал так, словно не прошло две недели, и Сатору не потратил четырнадцать дней на то, чтобы снова прийти. Иногда его мучило чувство вины за нерасторопность: в то время как жизнь Сатору отличалась многообразием выбора, всё, что мог позволить себе Яширо — ждать его прихода, терпеливо и тихо, за обедом, ужином, завтраком и сном. — Совета? Это звучало…приземлённо? Чтобы человек, убивший детей, просил поделиться опытом, нужно через многое пройти. Конечно, стоило быть готовым, что Яширо спросит, как получше бы расчленить Кайо, или…что ещё он может спросить? Каким способом убить маму Сатору? Как сбежать из тюрьмы? Он собирался сбежать из тюрьмы?! «Вот тебе мой совет, Яширо, не будь детоубийцей» Тишина затянулась. От Яширо не несло злостью или растерянностью, он не двигался, ждал терпеливо, словно знал, что Сатору думает, и для мыслей требуется долгая, тяжёлая пауза. Голос прозвучал тогда, когда Сатору отшутился не вслух, и дрожь пробежала по телу, словно в грудь ударило холодной волной. Голос сказал «мне», Сатору продолжил невслух «хочется убивать», потом исправил на «жаль», не зная, почему Яширо должен сказать, что сожалеет. Дрожь нарастала, он не знал, почему дрожит, и — Мне выписали лекарства. На ладони Яширо разместилась таблетка средних размеров. Белая, не больше ногтя, она выглядела как-то беспомощно на широкой ладони, а сам Яширо казался растерянным. Вот как. Ему не объяснили, как пить лекарства? Почему это так…по-человечески? Сатору засмеялся. Он говорит с Человеком? — Что они должны со мной сделать? — «Они»? — Я знаю, что это не «заговор», Сатору. Я говорю, что не знаю, зачем мне это пить. — Ну… — голос задрожал, но от страха не осталось и следа, это было…смятение? — Я не врач. Правда. Я думаю, они должны сделать что-то с твоей головой. Какая глупая формулировка. «Сделать что-то с твоей головой». Единственное, что предлагает для головы тюрьма — гильотина. — Я не стану это пить. — Зря, — выпалил Сатору, но это стало таким неловким, что подёрнулись плечи. Вспомнилось, как мама заболела и отказывалась пить лекарства. Простуда — глупость для взрослой женщины, но Сатору метался рядом, пытаясь помочь. Убегал и возвращался, держал полотенце. Убегал и возвращался, протягивая таблетки от температуры: «— Иногда болезни должны проходить сами. — А если ты умрёшь?.. — Если я умру?» — Всё это время я думал, из чего появились повторы. — Да?.. — Меня заинтересовала их сердценива. Причина, которая заставляет тебя возвращаться. Почему это делаешь Ты. Почему это происходит с Тобой. Сатору не заметил, как вытянулся. Окруженный холодом тюрьмы и слабостью, оставшейся от недавнего сна, раскалённый от любопытства, он был уязвим, и Яширо наслаждался, растягивал мысль, прожёвывая долю внимания. Когда молчание снова затянулось, Сатору приоткрыл рот, и тут же оказался прерван. — Я рассказу об этом завтра. Чтобы ты поскорее пришёл. Чёрт. Так и знал. Чего ещё стоило ждать? Сатору цыкнул, ринувшись к выходу так быстро, как мог, но голос Яширо остановил у двери. Его снова позвали по имени, и лишь сейчас Сатору понял, с какой лёгкостью позволял это делать. В конце концов, серийный убийца, тот, кто отнял жизнь Кайо, Хироми, мамы, должен говорить «Фуджинума». — Когда будешь выходить, ни с кем не разговаривай. — Почему? В коридоре снова стало тихо. *** Утро осталось гвоздем во лбу. Сатору открыл глаза с нарастающей болью. Время близилось к восьми. Рано. Но не мог заснуть. Снова. Ночью не мучили кошмары, ночью не мучили мысли, но противное, тяжёлое чувство обиды, охватило в ту же минуту, когда Сатору поднялся. Чувство, словно его обманули. Откуда оно взялось? Впервые Сатору собирался приехать во второй день подряд. Время остановилось на девяти, когда он присел на край кровати, одетый, но до часа оставалось ещё четыре часа. Стрелка остановилась на десяти, когда он ходил из комнаты в комнату, думая, что же придумал Яширо, был ли у него ответ, или предчувствие оказалось верным. В одиннадцать вышел на улицу. Парк блестел каплями ночного дождя. Ещё остались лужи, но Сатору опасался на них наступать. Что-то сжималось в нём от мысли о воде, бросало в дрожь у рек, озёр, да и, что уж говорить, в душе. Он взял за привычку не закрывать глаза, когда мыл голову. Глаза жгло, но ванную видно. Ванную. Не машину. В двенадцать Сатору выехал. Такси тесное, задние сидения неудобные, а ещё на них не работал ремень. Стоило выехать на автобусе, но на такси выделена отдельная линия, а значит, Сатору не опоздает. Точно. — Яширо? В камере пусто. Он вернулся на пять шагов, проверяя, не ошибся ли, и на пять шагов вперёд, чтобы удостовериться. Однако пустая кровать стояла неподвижно, из камеры исчезла знакомая темнота. Казалось, даже лампа светила ярче, и от теней, от огромной чёрной птицы, не осталось даже кусочка. Сбежал. Сатору обернулся. Коридор встретил ноющей тишиной. Как Яширо это сделал? Выкрал ключ? Договорился с охраной? Неудивительно, если такой человек заранее знал, как вскрыть дверцу, или незаметно проскользнул во время прогулки или обеда. Попросил прийти к часу, потому что… Расписание. Конечно. Нужно узнать расписание. Холод осел на плечи. Сквозняк показался иглами на разгорячённой коже. Недавно Сатору бежал, и теперь, даже остановившись, даже с трудом передвигая ногами, не мог избавиться от хрипа. Не стоило торопиться. Прошли месяцы, но колени продолжало ломить. Мышцы сжались, когда Сатору остановился у охранного пункта. Не было гнева. Не было страха, но он вцепился в стол, пытаясь устоять на ногах. — Извините. «Нишизоно сбежал» — Извините… «Его звали Яширо Гаку, он убивал детей». — Нишизоно… Лицо охранника скривилось ленивым выдохом, пришлось дождаться ответа спустя зевок. — Казнили полчаса назад. … Может быть, Сатору должен что-то почувствовать. Свет лежал ровно, не дробился линиями решётки, и кровать, пол, стены, приняли мягкий и белый цвет. Лишь сейчас Сатору заметил, что дверца открыта. Вот, что стёрло прежние тени. Вот, что сделало камеру гладкой, словно гипс. Маленький шаг. Ноги ещё ломили, боль охватила ступню, и каждое движение отдавалось зудом в неокрепших костях. Сокращение одной мышцы. Другой. Сатору зашёл. Изнутри камера меньше, чем снаружи. Низкий потолок, плотные, бетонные стены. Идеально заправленная постель. Пустые полки. Раньше на столе лежала упаковка таблеток и стакан воды. Теперь там не было даже ручки. Пол казался холодным. Разве может пол быть холодным там, где полчаса назад был человек? Растерянность сменилась гнев. Боль ползала по ногам, поднималась и падала, грызла колени, колола мышцы, но Сатору продолжал ходить, в одну сторону и в другую, в одну и в другую, пока камера не показалась коробкой, пока камера не показалась банкой или сачком для мотыльков. Он заметил паутину, но не заметил паука, и это снова вырвалось раздражением. Потом — ненавистью. Потом — ничем. Он так исходил ноги, что боялся присесть. Но, снова бросив взгляд на постель, задумался, напоминало ли это случай с Кайо. Было ли это похоже на момент, когда в мусорном пакете виднелись спицы. Было ли это похоже на крик от того, что перчатки, маленькие, хрупкие и мягкие, не были дошиты. Нет. Не похоже. Но почему-то Сатору охватило желание что-то забрать. *** Он вышел на улицу, прижимая сумку локтем. Торопливые шаги отдаляли от здания, и Сатору не оборачивался, но знал, что позади блестела тюрьма. День стоял ясный, сошла утренняя жара, но асфальт казался углём. Мир стал острым. За один час. Под ним прогибались ботинки, болели спина и плечи. Сатору шёл, а мир не заканчивался, ни на остановке, ни в автобусе, ни на улице, ни в подъезде. Ноющее ничего. Долгое, ноющее ничего. Он не мог объяснить, что сделал. Час назад, собираясь сбежать, Сатору наткнулся на что-то чёрное, что-то маленькое, угол которого торчал из-под подушки. Тогда он забрал, не мешкая, но сейчас задумался, было ли это планом Яширо, было ли это тем, чего он хотел, и пришёл ли Сатору вовремя именно для того, чтобы Это заметить. Внутри пакета виднелось Что-то, мягко сгибалось в хватке и расходилось складками. Это…платок? Ткань плотная, слишком плотная для платка. К тому же, маленькая, словно Яширо использовал ткань своего пиджака. Сатору взялся за угол и вытянул, и что-то скользнуло вниз. Глухой звук оборвался тишиной. Сатору выдохнул. У края дивана лежала таблетка. «Что они должны со мной сделать?» — передразнил невольно, не сдержав улыбку. Сатору засмеялся, подняв таблетку, и комната вспыхнула тревогой, как… Зима в городе белая и яркая, гулять с Кайо весело, но теперь Сатору приходится подпрыгивать, чтобы сбить с веток снег.