Монтбланк

Это…зима? Свет фонаря падал мягко. Белая длинная дорога тянулась от дома до школы. Мост блестел, словно ледяная фигура, и, ступая, Сатору чувствовал, как проваливаются ботинки, какой холодный, но мягкий, бодрящий снег. Кайо шла рядом. Он и забыл, как она выглядела, когда была совсем маленькой, и сейчас, встретившись взглядом, смутился. — Ты дурак? Сатору нахмурился. Или от холода, или от воспоминаний, щёки покраснели, и он остановился. Лишь тогда заметил, что держал Кайо за руку. Всё же, она милая. Она умная девочка, добрая и сообразительная. Быть может, в детстве была даже серьёзнее, чем пятнадцать лет спустя. — Да я задумался просто… — Мы опаздываем. — Куда? «Ты дурак?» — Ты дурак? — Я правда не помню… — Домой. Точно. Пятнадцать лет назад Кайо была не только серьёзной, но и испуганной. Соседи часто слышали крики, когда она приходила не вовремя, и вопли матери, её хриплый, мерзкий голос Сатору помнил так ярко, словно слышал её сейчас. Фу. — Фу. Чёрт. Сказал вслух. Кайо побледнела. Молчание наполнилось скрипом калитки, и лишь сейчас Сатору понял, как противно звучал со стороны. Стоило извиниться. Стоило…глаза Сатору широко распахнулись. Стоило понять, почему его вернуло на пятнадцать лет назад. Порыв ветра ударил в спину. Если Яширо не казнили, если он сбежал, то возможность остановить его должна скрываться не более, чем за час до казни. Если бы Сатору очнулся утром, посмотрел на часы и вздрогнул от дежавю, он успел бы собраться, добежать до тюрьмы и Проконтролировать. Если же Яширо погиб, и это не то, чего ожидали повторы (повторы могли «ожидать»? Яширо был прав? Кто-то следил за «правильным течением мирозздания»? Кто?), Сатору очнулся бы на крыше, незадолго до разговора, или в палате, потеряв память снова. Пятнадцать лет назад… Он совершил ошибку так давно? Из-за одной глупости он потерял целую жизнь? Почему ему не позволили закончить мангу? Почему ему не позволили провести день с мамой? Почему он снова должен искать слова, чтобы познакомиться с Айри? Почему он снова должен сесть в эту машину? Почему он должен видеть, как вода заполняет салон, как ему нечем дышать, как тело дрожит, как теряют вес ноги, как он не чувствует, не чувствует, как — Сатору? — А?.. — Ты плачешь? Сатору прикоснулся к лицу. Холод колол щёки, но то, что показалось Кайо слезами, было не более, чем растаявшим снегом. «Я не хочу лежать в коме». «Я не хочу умирать». Калитка осталась позади, но скрип снова резал уши. Так нельзя. Так больше нельзя. Даже если он выберется, спустя двадцать, тридцать, сорок лет повтор может произойти снова. Как бы Сатору ни старался, как бы ни вытягивал Кайо, ни держался за Хироми, ни просил помощи Кенью, как бы ни старалась мама, они вернутся к одному. Зима. 1988 год. Холодная вода. — Я… «знаю будущее» хотел сказать Сатору, но сдержался. — Что? — Мне уже больше тридцати лет. Это…зима? Свет фонаря падал мягко. Белая длинная дорога тянулась от дома до школы. Мост блестел, словно ледяная фигура, и, ступая, Сатору чувствовал, как проваливаются ботинки, какой холодный, но мягкий, противный снег. Кайо шла рядом. Он и забыл, как она выглядела, когда была совсем маленькой, и сейчас, встретившись взглядом, испугался, что сказал лишнее. Что получил наказание, потому что раскрыл тайну, которую нельзя раскрывать. — Ты дурак? — Почему? — Смотришь странно… — Я просто задумался. «Мы опаздываем» — Мы опаздываем. — Я знаю. Домой. Лестница на мосту была похожа на ту, где Сатору едва не столкнул маму Кайо. Не прошло и дня, как он не думал, что случилось бы, что произошло, если бы её тело ударилось о ступени и скатилось вниз. Это странная мысль, пугающая, но, представляя, как мама Кайо безжизненно лежит в снегу, Сатору думал не о том, что сделал её больно, а о том, как мог измениться, если бы это сделал. Кайо сказала убить ради неё. Она бы простила? — И-извини. Кайо остановилась. Растерянность промелькнула в глазах и тут же затихла, словно она что-то поняла. Сатору вздрогнул. Поняла что? — Ты чем-то расстроен. — Да. Я просто…устал делать одно и то же. — Мама также говорит… — Вряд ли она знает, как это решить. Кайо кивнула. — Мне её не жалко. Конечно. Сатору никогда не был из тех, кто страдал от побоев и криков, но что-то отзывалось в душе, когда он видел синяки на ногах Кайо. Сейчас, когда побои закрывала куртка, Кайо казалась целой. Одета так идеально, так аккуратно, будто кукла. — «Одно и тоже»… — Не бери в голову. П-просто…сны странные снятся. — Мне тоже. Дальше разговор не пошёл. За мостом деревья, усыпанные снегом. Дорожки сугробов и льда. Вечерело, никто не попадался на пути, и лишь вдали виднелись силуэты взрослых. Мама Сатору тоже уже дома. И остальные. Сатору обрадуется также, как в первый раз, когда вернётся домой? — Завтра хороший день. — Почему? — Мама… …Это зима? Свет фонаря падал мягко. Белая длинная дорога тянулась от дома до школы. Мост блестел, словно ледяная фигура, и, ступая, Сатору чувствовал, как проваливаются ботинки, какой холодный, твёрдый, непроходимый снег. Сугробы цепляются за носки и тянут. Снег валится по стопе и жжёт пальцы. Небо чёрное. Осколки звёзд похожи на вспышки, а иногда, падая, напоминают бабочек. На этом мосту, в темноте и свете, в оранжевом и белом, ни одного насекомого. Рана Сатору больше не болела, но мягкая боль в глубине плеча показалась знаком — паук потирал лапы. «Ты дурак?» — Ты дурак? «Почему?» — Почему? «Странно смотришь». — Странно смотришь. «Я просто задумался» — Кайо, пожалуйста… Темнота казалась плотной. Словно с каждым шагом они пробирались через ткань. Темнота сдавила мышцы, плечи, охватила живот, и на мгновение Сатору подумалось, что он так и не вышел из комы, что мир после пробуждения ему только снился. Тяжесть ног напоминала холод. Режущую боль, перетекающую в беспамятство. Ледяная вода растворяла руки, он не чувствовал пальцев, что тогда, что сейчас, и резкий выдох снова вырвался из груди. — У тебя лицо совсем белое… — Может, не пойдём к тебе домой? Кайо смущённо отвернулась. — Можем пойти к моей маме. Она готовит вкусный карри. Мы тебя не угощали? — Никогда… — Х-хорошо! Тогда, на другую сторону моста? Улыбка Кайо потеплела. Повтор…не начался? Значит, они должны держаться подальше от её дома. Как просто! Сатору нервно засмеялся, но в серебряной ночи голос звенел. Осознание, что счастье вырвалось из горла притворством, пришло не сразу. Не многие заметили бы в голосе Сатору натянутую, взрослую ноту, как смеются родители, делая вид, что всё в порядке, когда их ребёнок пропал. Так смеются жертвы авиакатастроф. Так смеются люди, лишившиеся ног и пальцев. Он никогда не был впечатлительным ребёнком. Быть может, потому, что избегал впечатлений. Никогда не смотрел фильмы ужасов, то, что запрещала мама, или то, что мелькало в телевизоре и мангах. Однако образы, до странности яркие, застыли в голове, и Сатору показалось, словно пальцы блестели льдом, а колени не сгибались, потому что слеплены из снега. — Почему ты сказал «пожалуйста»? — А? — Ты сказал «Кайо, пожалуйста». — Д-да просто…задумался. Вдали виднелись огоньки домов. Сачико в это время готовит, на кухне жарко, а за дверью чёрно, словно кухня спрятана в основании горы. Улыбка вновь подёрнула губы. Почему «горы»? Почему он об этом подумал? Смутная тревога охватила тело, осела в глубине разума, и новая дрожь зажгла руки, когда скрип калитки послышался за спиной. Это…зима? Свет фонаря падал мягко. Белая длинная дорога тянулась от дома до школы. Мост блестел, словно ледяная фигура, и, ступая, Сатору чувствовал, как проваливаются ботинки, как рассеиваются в снегу ноги, и как пустота остаётся от оледеневших пальцев. Он ярко помнил, как выглядит Кайо, её выражение лица, взгляд, шарф, куртка. За курткой не видно побоев, под тканью она, как кукла, как фигурка, замотанная изолентой, как отправляют подарки по почте. — Гора, потому что… Монт Бланк, — вырвалось шёпотом. — Какая гора? — Я просто подумал, что мама сейчас готовит. Когда ужинаем, темнеет, и за окном как будто ничего нет. Как в фильмах. Где живут в горах. МонтБланк звучит как название горы. — Ты дурак? За метелью ничего не было. К двадцатаму повтору Сатору смирился, к тридцату — понял, что это — необычный повтор. Ничто и никогда не сдерживало его так сильно, не останавливало До опасности, а не после. Нужно что-то…понять? «Что-то», наблюдающее за ним, как сказал Яширо, хотело от него понимания, побега или нового бреда. С каждым разом Сатору всё больше бредил. Сначала это пугало, после — утомляло. На пятидесятый раз он привык. Вода под мостом такая ледяная, что твёрдая. Под взвизг Кайо Сатору чувствует, как тонет. Всё и правда выглядит, как тогда. Однако лицо по ту сторону воды другое, поменьше и поприятнее. Но эмоция почти та же. «Яширо, я знаю твоё будущее!» «Я понятия не имею, что будет потом». Это…зима? В очередной раз проходя мимо калитки, Сатору заметил, что она открыта, и что Кайо, улыбаясь, всегда останавливалась, проходя мимо неё. Калитка покачивалась, гудела река. Неслась белая пена. Глаза Кайо, блестящие, как звёзды, вдруг тухнут задолго до того, как она падает. Смирение приходит к ней задолго до понимания, и она не успевает заплакать, когда оказывается между рекой и мостом. Сатору не видит себя в отражении — не может, река слишком далеко. Но знает, что его взгляд и взгляд Кайо идентичны. Растерянность и отвращение. Ни доли страха. Кайо понимает, что умрёт. Сатору знает, что она умрёт. И, наблюдая, как исчезает в волнах жёлтый шарф, как всплывает и тут же тонет шапка, молится, чтобы этот способ выбраться был неправильным. Чтобы этот случай оказался кошмаром, и он открыл глаза рядом с Кайо, как и десятки раз назад. Чтобы она шла у бока, держала за руку и указывала на звёзды перчаткой. Однако ветер накрывает мост. Больше ничего. — Сатору? Он оборачивается, зная, что это Не Кайо. Яширо выглядел странно. Они разговаривали недавно, но Сатору отвык от его облика. В молодости Яширо другой. Глаза раскрыты, блестят притворно и ярко. Свет, валящий из-под век, виден, даже когда Яширо моргает. Лицо его сочетало жалость и удивление. Из взгляда исчезла пустота, но даже так он словно выглядывал из толщи воды или рыбьего жира. Искра, окружённая тёмнотой, нарастала. Сатору стиснул зубы. В молчании и неподвижности ему казалось, словно из глубины на него плыла огромная, зубастая рыба. Никогда не понимал, зачем им зубы. Они же не кусают. Они проглатывают целиком. — Что ты сделал? Грудь наполнилась вдохом, но Сатору больше не мог дышать. Жар нарастал в глазах. Боль, непохожая на стыд или страх, сжимала тело, и беспомощный вдох будто хрустнул, окружённый костями. Сатору побежал. Ровно шаг, пока его не схватили за руку.