До меня дошёл слух...

      Жизнь только сначала кажется очень длинной. Настолько длинной, что можно сделать всё дела, даже отложив их на потом. Потом научусь играть на гитаре. Потом прочту ту большую толстую книгу в ярко-жёлтой обложке, что уже не один год лежит на верхней полке. Потом отправлюсь в путешествие и посмотрю на Большой каньон. Так много «потом»… На деле жизнь пролетает всего за один миг. У всех она такая разная, что не хватит времени и сил рассказать хоть об одной. Кто-то всю жизнь путешествовал в поиске себя и своего места в мире. Кто-то потонул в собственных пороках. Кто-то отдал себя семье и дал жизнь новому поколению. Кто-то из раза в раз производит тысячи попыток сделать мир лучше.       Однако сложно говорить за тех, кто может прожить десятки разных жизней.       Эдвард уже плохо помнил, с чего всё началось. Точно знал, что до падения бомб было ещё достаточно далеко. Никто не подозревал, не ползли никакие слухи. Мир жил свою непростую, полную забастовок, демонстраций и пикетов жизнь. Пока в одном месте люди возмущались, в другом гасли жизни одна за другой. И весьма иронично, что часто причины были одни и те же.       Семья Кэбот всегда была в привилегированном кругу, отсвечивала по телевизору, на разнообразных званых вечерах и других публичных мероприятиях. По сути, это были единственные учёные, которые могли похвастаться реальными связями, богатством и длинной историей. Эдварду это было мало интересно, конечно. Его больше заботила работа и возможность вырваться из прежней жизни практически в нищете. Ближе к катастрофе о стабильной работе можно было лишь мечтать. Неожиданное приглашение на работу частным телохранителем показалось настоящим даром свыше.       Сложно сказать, почему он не бросил Кэботов, когда самое ужасное произошло. Может, из жалости или привычки, но что уже есть, того не изменить. Эдвард оказался единственным, кто был в состоянии обеспечивать Кэботам нормальную жизнь. Первое время они были не в силах осознать, что мир снаружи совершенно не такой, какой им казался. Больше всех смогла приспособиться и понять механизмы работы нового общества Эмоджен. За неё, в случае чего, Эдвард не переживал.       Одно только Дигану всегда казалось странным. Лоренцо. Почему нельзя было снять с него артефакт, пока он не сросся с головой? Неужели отец семейства настолько обезумел, что его пришлось закрыть в психлечебнице? А не подумал ли Джек о том, что кто угодно сойдёт с ума, просидев в стеклянной клетке под землёй почти половину тысячелетия? В этой странной истории никогда концы с концами не сходились. Складывалось стойкое ощущение, что единственное, что Кэботам было нужно от обезумевшего отца — его кровь для «лекарства от старости». Произошедшее в больнице Парсонс наконец-то расставило всё на свои места.       У телохранителя было достаточно времени подумать обо всём, когда он сидел у этого древнего скрипучего лифта практически при смерти. Подумать о Джеке, о Лоренцо, о себе. За больше, чем двести лет работы, Эдвард так и не смог заполучить от Джека — от того, кого он считал своим другом, а не обычным нанимателем — хоть немного уважения. Только приказы и ворчливое недовольство. Даже когда он пришёл в сопровождении взбалмошной дамочки в синем комбинезоне, его гораздо больше интересовал лифт и терминал, чем умирающий друг. Конечно, миссия наверняка была важна, но женщина, которую Эдвард знал от силы неделю и считал весьма сомнительной личностью, проявила гораздо больше сочувствия и подлатала его, жертвуя драгоценным временем. Да если бы не она, Эдвард наверняка стал одним из вечных пациентов этой клиники.       Сложно сказать, что именно там внизу произошло. Гуль только помнил, как Джек испуганно убежал домой, а дама из убежища вместе с Лоренцо помогли встать на ноги. Этот сумасбродный день перечеркнул всё.       Эдвард ещё никогда не чувствовал себя настолько… брошенным. Он отчётливо чувствовал и понимал, что эти двести лет не имели для Джека никакого значения. Все эти порой глупейшие задания, вечная погоня за Эмоджен и её ухажёрами, хотя она вполне могла выжить в этой жалкой пародии на мир самостоятельно, добыча денег для Кэботов, чтобы они и дальше могли роскошно жить, держать психбольницу и нанимать новых людей. Всё это было так бессмысленно. В экстренной ситуации единственный человек, которому Эдвард когда-то доверял, повёл себя как испуганный мальчишка.       Каким бы сумасшедшим, чудовищно сильным и обезумевшим от артефакта и заточения не был Лоренцо, даже он повёл себя человечнее по отношению к тому, кто помогал его там удерживать. В этих безумных глазах было столько боли, столько страха и желания мести, что это приводило в настоящий ужас. Ужасало не в том смысле, что взгляд был тревожащий, а в том, что Эдвард его понимал.       Лоренцо хотел всё сделать сам, и Эдвард не стал препятствовать. Он стоял на улице и слышал, как в ужасе кричат люди, которых раньше он мог смело назвать своей семьёй. Отец семейства Кэбот не пощадил никого, даже собственную жену, ни разу в жизни не державшую оружия в руках. Телохранитель часто слышал, как Вильгельмина ругает сына за то, что он так поступил с отцом. Джек отмалчивался или язвил, если у него было на это настроение. Эдвард же старался не задавать неудобных вопросов. Скорее всего, так и развилось это недоверие и сомнение во всём происходящем.       В тот момент, когда женщина в синем комбинезоне вышла из дома Кэботов с искренне убитым видом, Эдвард понял, что не жалеет Джека. Рано или поздно Лоренцо бы сам выбрался. Не нужно было доводить всё это до такого критичного состояния.       Теперь все мертвы, а значит, Эдварду больше некого защищать. Неожиданно он наконец-то почувствовал облегчение. На его порядком уставшие плечи ничего не давило, в голове больше нет того постоянного вороха мыслей о том, как всё организовать, и никто не ворчит под руку о какой-то псевдонаучной ерунде.       В этот день, впервые за двести лет, он подумал о себе, о том, что было лучше для него. Даже если бы Лоренцо был повержен, Эдвард бы не простил Джеку такого глупого предательства — просто бросить самого преданного друга семьи в смертельной опасности.       Бывший телохранитель медленно поднимает взгляд на солнце, заливающее улицу мягким жёлтым светом, и с восторгом выдыхает:       — И оно всегда было здесь…       Эдвард несколько поразительно свободных минут просто стоит посреди мостовой и смотрит на удивительно голубое небо с размеренно плывущими по нему облаками самых разных форм и размеров. Солнечные лучи прорываются сквозь просветы, как взгляды долго томившихся в темнице пленников. Только грезят они о земле, а не о небе.       Лишь спустя эту лирическую минуту гуль понимает, что не стоит надолго задерживаться на открытом пространстве. Эдвард Диган так долго был телохранителем семьи Кэбот, что сейчас просто не знает, куда себя деть.       — Что будешь делать теперь? — неожиданно раздаётся вопрос за спиной, а следом за ним щелчок зажигалки.       — Ещё не думал об этом, — Эдвард слегка пожимает плечами и полуоборачивается, чтобы взглянуть на довольно высокую женщину, что медленно затягивала густой белый дым в лёгкие.       — Должно быть, ты здорово растерян, — предполагает она и поднимает на него взгляд из-под шляпы с широкими полями.       — Разве что немного, — он слегка кивает. — У тебя не найдётся ещё одной сигареты?       — Для друга — что угодно, — она простодушно кивает, достаёт из внутреннего кармана тёмно-синего пальто пачку сигарет и передаёт её гулю.       — Друга, хех… — он невольно усмехается, берёт мятую пачку, достаёт одну сигарету и протягивает её назад. — Благодарю.       — Оставь себе. У меня ещё есть, — она слегка качает головой, щёлкает зажигалкой и подносит её к Эдварду.       Он едва заметно кивает, зажимает сигарету в остатках тонких губ и чуть наклоняется к зажигалке, прикуривая. Когда дым медленно заполняет лёгкие, Эдвард наконец немного расслабляется, на минуту отгоняя от себя дурацкие мысли, больше не имеющие никакого значения.       — Всё наладится, — вдруг произносит дамочка, медленно выдыхая дым через нос. — Поверь, я знаю, о чём говорю.       — Я верю. Много о тебе разузнал, — Эдвард слегка кивает, стряхивая с сигареты пепел. Она поднимает на него чуть прищуренные узкие глаза и хитро улыбается, но ничего не говорит, лишь молча затягивается вновь. Наверняка она прекрасно знает, что о ней часто говорят и по радио, и просто между собой люди распускают слухи.       В этой спокойной тишине в голове Эдварда вдруг раздаётся ответ на вопрос: «Идти. Идти куда угодно. Главное — подальше отсюда.»       — Пойдём, — зовёт она его за собой, затушив истлевшую сигарету носком сапога.       — И куда же? — уточняет гуль, бросив свой окурок на землю и затушив.       — Не знаю. Туда, где не здесь, — она пожимает плечами, снимает с плеча лазерный мушкет и направляется куда-то вглубь разрушенного города.       — Туда, где не здесь, — задумчиво повторяет за ней Эдвард и слегка усмехается, снимая с плеча штурмовой карабин. — Звучит неплохо.       Она оглядывается на него, прежде чем завернуть за угол, и удовлетворённо щурится, когда замечает, что он идёт за ней.