Брат, мой брат...

«Саша, где моя кофта? Саша, ты не видел мои кроссы? Куда я закинул телефон? Саша!» раздавалось по дому, начиная с того самого момента как отошедший от приступа Олег начал готовится к приезду съёмочной группы. Однако в свои двадцать два года собираться самостоятельно Олег умел, но не любил — с юношества и детства осталась привычка кидать вещи по комнате, в лучшем случае кладя на спинку стула, а в худшем запихивая под кровать За это его достаточно серьёзно ругали сначала родители, а потом Саша. Родителям не нравилось, что приходя домой после тяжёлого рабочего дня, они то спотыкались о раскиданную обувь, то находили кое-как закинутую на шкаф куртку. Саша же был готов стоически сносить неряшливость младшего брата, однако он понимал, что рано или поздно Олегу нужно понять, что не на все мероприятия в жизни можно надеть джинсы и кожанку, а пиджак и брюки требуют к себе уход. Погладить перед выходом, повесить сразу на вешалку, а не класть на спинку стула и вешать минимум через месяц. Саша понимал, что все не идеальности Олега он не только терпит, но и по-настоящему любит, но он же брат, родные люди всегда любят, чтобы не случилось, однако не все люди так легко относятся к чужим неидеальностям. Саша никогда даже в мыслях не назовёт неряшливость и эмоциональность Олега недостатками, ведь у его маленького нет никаких недостатков. Просто все люди не идеальны. Не Олег неряшливый, а он Саша излишне перфекционист. — Саша! — над ухом Саши раздался громкий крик, который заставил вздрогнуть, — ты задолбал рефлексировать, ща постой посмотри в стену ещё пять минут и какую-нибудь херню надумаешь. Помоги лучше наушники найти, а? — Хорошо, Олеж, напомни где ты последний раз видел свои наушники? — радостно ответил Саша, окидывая взглядом комнату, дабы понять где стоит искать в первую очередь, — найдём твои наушники и давай-ка уберёмся, а то объяснять придётся, что мы тут свинью в доме держим. Да, забывчивость и неряшливость Олега ничуть не смущали дисциплинированного и всегда собранного Сашу. Люди, у которых всё всегда не на месте раздражают Сашу, если это не Олег. Олегу Саша готов позволять все и немного больше. *** Уже полчаса братья Шепсы сидят на кухне «при полном параде», как выразился Саша, и ждут приезда съёмочной группы. Чтобы скрыть многочисленные травмы на руках Олег вместо давно привычных объёмных футболок достал объёмное чёрное худи, благо одежды с длинным рукавом у него было всех цветов, материалов и фасонов на все случаи жизни. Саша же, который был свободнее в выборе одежды, чем Олег, решил не варится при хорошем отоплении в закрытой одежде и натянул темно-синий лонгслив, ко всему прочему закатив рукава по локоть. Олег само собой такого позволить себе не мог — телевизионщики и журналисты никогда не отличаются чувством такта, а въедливые зрители имеют свойство примечать самые мелкие детали. Особенно, если благодаря монтажерам это деталь появляется на экране девайса крупным планом. Олег сильно переживал перед приездом съёмочной группы. Одно дело софиты на съёмочной площадке, но даже к ним привыкать в первые месяцы Битвы было сложно, а другое дело его дом. Его личное пространство, по которому будут топтаться чужие люди. его Саша, внимание которого обязательно утянут для интервью. Его личные вещи, в которых будут копаться, не обращая внимания на фразу «это личное, я не буду это показывать». Ещё когда в Битве участвовал Саша, Олег понял — для акул пера и кинематографа не существует понятия личного-не публичного. Для людей таких профессий что-то, что пытаются скрыть — лишь информация. Ее тяжелее получить, но она будет не в пример ярче для рядового зрителя. Еще за разглашение такой информации иногда можно сесть, но прибыль часто оправдывает все траты. «Со времен Древнего Рима люди хотели хлеба и зрелищ и они готовы за это много чем платить. Некоторые люди в их глазах перестают быть людьми, теряют право на свое мнение, отличное от мнения большинства, на отношения без огласки», — рассуждал про себя Олег. Эта мысль — то немногое, что не мог рассказать Саше Олег. Младший понимал, что Саша рождён для камеры, он рождён, чтобы быть актёром или моделью, красоваться перед людьми, всегда прислушиваться к мнению большинства и удерживать внимание толпы на себе. Его казалось никогда не тяготило внимание, ему всегда нравилось раздавать автографы людям, просто подошедшим на улице. С одной стороны Олег был рад за брата — у того нет проблем с людьми, это же замечательно, надо просто порадоваться, но его тяготила невозможность «подсесть» Саше на уши, пожаловаться на смутную тревогу от камер, недосып, постоянный страх ошибиться, сказать или сделать что-то не так. Саша просто не поймёт. Олегу казалось, что Саша идеален. Никому ничего не даётся просто так, а Саша получил все и сразу. Он красив, умен, популярен, талантлив. Любимчик матери, «лучший сын», к которому всегда прислушиваются все родственники. Саша же не загонялся так сильно, как Олег — спустя столько лет софиты его не пугали от слова совсем, а от неудобных вопросов он научился мастерски уходить, имея в голове специальный перечень «фактов из детства», интересных, но не имеющих особой духовной ценности. Звонок в дверь прервал как судорожные моральные метания Олега, так и размеренные планы Саши. Оба мужчины переглянулись и натянули дежурные улыбки. Работа дома была намного тяжелее, чем павильон, но они справятся. Вместе. *** Олег пылал. В горле клокотали злые слезы. Саша всегда подстегивал, с детства. Из-за того, что он знал все детские терзания Олега проблем с подбором тем никогда не было. Никогда всерьёз он на старшего брата не обижался — редко когда с Сашиных шуток Олег сам не смеялся, однако сейчас, после унизительных подъебов на глазах у незнакомых людей младшему Шепсу стало обидно. Братские шутки это хорошо, но не так же. Любой человек, «светящий лицом» перед камерами умеет прятать эмоции. Обидно ли, страшно ли, больно ли — плевать, если не отснято нужное количество материала или материал по качеству ниже, чем допустимо. На губах Олега застыла дежурная улыбка, в то время как глаза судорожно бегали по обстановке комнаты с одной-единственной целью — место в доме, где будет безопасно. Младшему медиум было необходимо где-то спрятаться после абсолютно не смешных шуток брата. Когда съемка была закончена за окном уже брезжили сумерки. Предупредив Олега, что тому придётся в добровольно-принудительном порядке съездить в Самару к родителям, чтобы не позже заданного времени на руках у монтажеров был весь отснятый на финальные репортажи материал. Естественно, мнение Олега насчёт того, чтобы родители и их отношение к нему засветилось на всю страну по федеральному каналу никого не интересовало. Из дыхательных практик Олега вырывают «теплые» прощания, пожелания хорошего наступающего Нового Года (несмотря на то, что на календаре было двадцать первое декабря) и удивительно громкий для их маленького тихого мирка голос Саши. С ним от так никогда не разговаривал, и не так чтобы Олегу это не нравилось — под светом софитов и прицелом множества камер от природы добрый и отзывчивый мужчина становится до неприятного высокомерным и тщеславным. Это очень не нравилось окружающим людям, так как в приступе себялюбия он мог обидеть, оскорбить, зло съязвить, попытаться перетянуть одеяло на себя. Олег никогда не замечал негативных склонностей в брате. Для него Саша идеален и безгрешен, а тот самый идеальный безгрешный Саша имел лик юноши-подростка, который в ущерб развлечениям проводил все свое свободное время рядом с ним, Олегом. «К тому же можно многое поменять на стадии монтажа, да так, что изначальный смысл потеряется. Нельзя рассказать о том, что кто-то что-то сказал или сделал, если не видел ситуацию своими глазами. Восприятие остального зависит от мастерства оператора и монтажеров». Так и такими аргументами отвечал Олег любому человеку, имевшему грубую неосторожность сказать младшему, что Саша иногда ведёт себя высокомерно и стоило бы спускать его время от времени с Небес на землю. Когда вся аппаратура была вынесена, из прихожей наконец-то раздался драгоценный и долгожданнейший для Олеговых ушей звук — громкий хлопок входной двери, скрипящий поворот замка и вместо десятка пар тяжёлых, топочущих шагов лишь лёгкие перемещения Саши. — И что это было? — с ходу спросил Саша, переступая порог кухни. — Не понимаю о чем ты, — Олег не строи из себя дурачка, он правда не знал о чем это Саша. — Олег, — вместо привычного на людях «Олежи» и домашнего «маленький» полное имя. Дурной знак, — весь день ты сверлил взглядом то меня, то стены, то вообще несчастного оператора, который ни в чем не виноват. А ведь ты не слабый медиум, напрягся бы чуть сильнее и мог бы кого-то случайно вызвать, сам знаешь. Так в чем дело? — Хм, дай-ка подумать, ты унизил меня перед толпой людей, просто чтобы почесать свое эго и покрасоваться — это достаточное пояснение? — сьязвил Олег, облокачиваясь на край столешницы, — своими постоянными приколами, попытками показаться лучше всех на фоне остальных. У меня к тебе тоже встречный вопрос — зачем ты так себя ведёшь? Для меня ты и так лучший, для родителей всегда лучший, для миллионов фанаток и фанатов — ты лучший. — Оле-е-лежа, — протянул и демонстративно отошёл подальше, — ты серьёзно считаешь, что пожелание победы Марьяне и шутка с туалетом обидны? Если бы я начал трепать твои раны касаемо Славы, то да, это было бы больно, если я тебя предам, тебе может быть будет и грустно, и обидно, и раздражающе. А простые шутки, серьёзно? Когда ты успел стать таким обидчивым, Олежик, неужто на тебя так свобода влияет? Трактовка выражения «на тебя так свобода влияет» у каждого из братьев была разной. Саша постарался вложить в эти слова искренний интерес, но получилось откровенно ужасно, вся искренность была погребена под сугробами из сарказма, язвительности и эгоцентризма. Именно под свободой Олега мужчина имел виду освобождение от съёмочной группы, возможность общаться тет-а-тет, без оглядки на то, что можно и нельзя показать. А и так доведенный до точки кипения Олег сквозь призму разочарования и душевной боли увидел злую издевку, одну из тех, что Саша часто кидал людям в лица, не оборачиваясь. Под понятием свободы и её наличия у себя Олег увидел лишь Славу. Что мол Слава держал его, Олега в «ежовых рукавицах» и так ему и надо, а то излишне разгворчивый стал. Не в меру. Очень многие споры и конфликты строятся на банальном недопонимании — первый человек не понимает или неправильно трактует слова второго и наоборот. Таким образом оба оказываются в яме, из которой можно выбраться только сообща. Закон Мерфи — если что-то плохое может произойти оно обязательно произойдет. — Саш, — произнес с нажимом младший. Он зол, ему обидно, и он планирует заставить старшего чувствовать себя также плохо, — ты спрашивал о моём самочувствии? Все как обычно. Тебе показалось, если решил, что я заболел. Если бы у меня что-то произошло ты бы узнал об этом первым. Ты же мой брат. — Нет, обычно ты так себя не ведёшь, — Саша помнил: да, Олег никогда не был в таком состоянии. Он, как и все люди, иногда злился, вставал не с той ноги, однако никогда доселе не было слепого холодного гнева, что плескался на дне болотных глаз и читался в плотно сомкнутых челюстях. — Ты не спокоен, тебя что-то тревожит. Возможно я где-то ошибся. Точнее не так: я скорее всего где-то ошибся, ведь я тоже человек, а людям свойственно ошибаться. Мы взрослые люди, можем сесть и поговорить — решить в чем мы оба не правы, в чем не сходятся во мнении, и как можно решить проблемы в их взаимодействии. Злость, что уже на протяжении долго времени теплилась в груди подняла голову. Теперь это была не Злость — Гнев и Ярость, но не Злость. Олег не понимал, в чем может быть виноват, если в конфликте, как казалось младшему, виноват никто иной как сам Саша. В голове со скоростью света пролетали все обиды, споры, все случаи из жизни, где Олегу казалось, что с ним поступили несправедливо. Появилось острое и несвойственное Олегу желание сделать гадость. Причинить не реальный вред, а заставить поссорится. Не прощаясь, Олег вышел на лестничную площадку, встал у открытого окна и достал телефон. На протяжении минут шести он вызванивал абонента Катю, пока блондинка не взяла трубку. — Кать, когда ты приезжаешь? — без лишних приветствий заявил медиум в трубку. В темноволосой голове, вместо стихов созревал план. — Сегодня, уже в поезде сижу, а что, что-то случилось? У тебя голос встревоженный, — отвечала подруга на том конце провода. — Кать, будешь моей девушкой?