Танцы на битом стекле

      Николь любила, сидя на кушетке, смотреть на стену напротив. По белой штукатурке расползались тонкие трещины, похожие на россыпь паутинок. Если долго вглядываться в них, можно было увидеть нечто прекрасное в этом причудливом узоре, целые силуэты, а порой — истории. Иногда она вставала, подходила ближе и вела пальцем по этим трещинам. Закрывала глаза, чётко чувствуя кожей неровность стены. Это доказывало неидеальность этого мира, то, что он пока настоящий, а не плод её воображения.       И это однозначно было лучше, чем смотреть в зарешёченное окно и наблюдать за пациентами, которым за хорошее поведение разрешалось гулять во внутреннем дворе психиатрической клиники под присмотром санитаров. Гораздо лучше, чем пытаться вглядеться в мир за забором с колючей проволокой. Тот мир, частью которого Николь Грин когда-то была.       Дверь в палату открылась, и в камеру вошёл санитар — пожилой тучный мужчина с глазами грустного пса, держащий в руках поднос с едой. Он часто смотрел так на Никки — с жалостью и добротой, отчего её сердце сжималось от грусти. Когда-то на неё смотрели с восхищением и желанием. В то время она носила дорогие изящные платья, украшения из настоящих драгоценных камней, но это осталось в далёком прошлом. Наверняка тётушка Элизабет прикарманила фамильные драгоценности, которые должны были перейти к Николь от её матери. Воспоминания о тётке вызвали в душе прилив злости. Грин тяжело задышала и с силой сжала кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Прошло несколько лет, и эмоции, когда она вспоминала о прошлом, были уже не такими яркими. Никки словно смотрела назад через мутное стекло. Но порой ненависть, ярость и обида обретали прежнюю силу.       Санитар, похоже, по-своему воспринял её реакцию.       — Эй, милая, ты же не кинешься на меня? — осторожно произнёс он. Николь отрицательно покачала головой.       — Хорошо. Тогда я оставлю еду. — Мужчина поставил поднос на стоявший в углу колченогий стул. — Поешь. Тебе это не помешает.       Она кивнула. Тогда санитар повернулся и ушёл. Проследив взглядом за тем, как за ним закрылась дверь, девушка встала, забрала поднос и устроилась с ним на кушетке. В желудке тоскливо заурчало. Что ж, сегодня у неё хотя бы есть аппетит. Совсем недавно она несколько дней практически не вставала и не притрагивалась к еде, лишь изредка пила немного воды, когда жажда становилась настолько сильна, что прорывалась через всепоглощающую апатию. Дошло до того, что её стали кормить принудительно, через зонд.       Сегодня обед был в виде бурды, похожей на пюре из овощей, но безвкусной и противно-вязкой. Плюс котлета, в которой бумаги было явно больше, чем мяса, кусок хлеба и бокал воды. Но Николь не жаловалась. Такая еда за последние годы стала для неё привычной. Она уже и забыла вкус деликатесов: качественного, хорошо прожаренного мяса, морепродуктов, экзотических фруктов, шоколадных конфет и вина, которое изредка удавалось попробовать, тайком от родителей.       После она поставила поднос рядом с койкой и легла на неё, свернувшись калачиком, поджав под себя ноги. Закрыв глаза, Грин попыталась заснуть. Не ради того, чтобы увидеть красивые сны или восстановить силы, а чтобы на время выпасть из этого мира, из реальности, которая больше не приносила ничего, кроме страданий и сожалений о прошлом, которое она не в силах изменить, как и создать будущее, о котором раньше мечтала.       Следующий день ознаменовался тем, что ей разрешили выйти на прогулку с некоторыми другими спокойными пациентами. Естественно, под бдительным надзором. Николь бесцельно прогуливалась по небольшому парку, который даже можно было назвать красивым: аккуратно подстриженные деревья, цветы на клумбах. Наклонившись, она слегка коснулась лепестков маргариток, и на её губах мелькнула тень улыбки. В этом мире ещё оставалось что-то прекрасное…       Распрямившись, Никки повернулась в сторону кованого забора, ограждавшего лечебницу. И замерла. По ту сторону стоял юноша, лет двадцати с небольшим, привлекательный, с растрёпанными каштановыми волосами. Одет он был в белую майку, джинсы и кожаную куртку и своим бунтарским щегольством напомнил ей Джеймса Дина. Николь обожала этого актёра, а узнав спустя год после попадания в клинику, что он погиб, горько плакала две ночи подряд. Тогда ещё она умела плакать.       Незнакомец смотрел прямо на неё, и на его губах играла плутовская улыбка. Как зачарованная, девушка подошла ближе, почти вплотную к ограде, и парень улыбнулся ещё более открыто.       — Кто ты такой? — спросила она.       — Разве это имеет значение? — произнёс он.       — Нет.       — Тогда я Кол. А ты?       — Николь.       Юноша улыбнулся и протянул:       — Никки… Мне нравится. За что ты здесь?       — Мои родители мертвы, а оставшиеся в живых родные — отпетые мерзавцы. Этой причины достаточно?       — Пожалуй.       Она обвила ладонями прутья ограды, жадно глядя на Кола. Он был красив, а ещё в нём чувствовалась неутолимая кипучая энергия. Ей казалось, что вот он — символ жизни ЗА этим забором, символ свободы. Юноша накрыл её руки своими, и Николь ощутила, что его кожа чуть прохладная. Но это не было неприятно. В её душе что-то шевельнулось, прежде дремавшее, почти похороненное за годы, проведённые в этом адском месте.       — Забери меня отсюда, — выдохнула она.       — С чего бы мне это делать? — спросил Кол.       — Потому что я…       Она не успела договорить, как один из санитаров сурово окликнул её:       — Грин! А ну-ка руки прочь от забора! И не разговаривать с посторонними!       Девушка послушно отступила на несколько шагов назад. Задержала на новом знакомом взгляд, в котором читались печаль и сожаление. Он был прекрасен. Он олицетворял для неё то, что могло бы ждать по ту сторону. И она его покидала, соприкоснувшись лишь на миг.       Николь развернулась и пошла туда, где стояла небольшая группа пациентов. Но через несколько секунд не удержалась и обернулась. Вот только Кола уже не было. Может, его реально не существовало, и он лишь привиделся ей?       Весь вечер Никки вспоминала его. Впервые за длительное время в её серой монотонной жизни появилось что-то, оставившее яркий отпечаток. Неважно, что она видела Кола лишь несколько минут. Обычно к ней вообще никто не проявлял интереса, если не считать местных санитаров и некоторых пациентов. Из родственников её никто не навещал, кроме кузины, Эмбер, но и с ней Николь не виделась уже несколько месяцев.       Эта встреча взбудоражила её. Грин вертелась на койке, не способная принять более-менее удобное положение и заснуть. Она привыкла, что свет в палатах не выключали даже по ночам, но сейчас даже он казался раздражающим.       Неожиданно раздался громкий голос одного из санитаров, дежурившего этой ночью в их блоке. Судя по тону, он был встревоженным. Повинуясь любопытству, Николь привстала с койки. Того, что может произойти что-то плохое, она не боялась. Разве может быть что-то хуже её нынешнего существования?       Вдруг дверь открылась, и санитар впустил в её палату молодого человека. Никки почти не обратила внимания на заторможенный вид первого. Гораздо больше эмоций у неё вызвал нежданный визитёр.       — Кол! — воскликнула она. Это был очень приятный сюрприз. Николь даже не подумала о том, что довольно странно, как в такое позднее время к ней кого-то пустили.       — Я, дорогуша, — обаятельно улыбнулся он, тем самым словно разгоняя тьму в её душе. Затем повернулся к санитару. — Можешь пока закрыть дверь. Откроешь, когда я скажу.       Тот с неожиданной покорностью послушался Кола. Когда же дверь за ним захлопнулась, до девушки начала доходить вся странность ситуации.       — Теперь расскажешь, кто ты и зачем пришёл? — спросила она.