После гробовой доски.

      Вечереет.       Снежное одеяло сверкало под золотыми лучами, прежде чем они затухли и румяный солнечный бок скрылся за горизонтом. Свет рассеивается, полумрак лёгкой дымкой обволакивает посёлок, просачивается в проулки и тёмным флёром окружает фонарные столбы.       Антон стоит посреди перекрёстка и отрешённо наблюдает, как всё больше окон в домах зажигаются жёлтым светом. Ранее утро, поздний вечер и ночь постепенно становятся его любимым временем суток. На улице совсем не остаётся людей, в тишине растворяется дневная суета, и крепкая хватка одиночества на короткий момент ослабевает.       Так создаётся наивная иллюзия, что Антон просто поздний гулёна, что решил пощекотать нервишки родителям и ночными прогулками по сельской дороге выражает свой подростковый бунт.       Или что задержался в школе после уроков на дополнительном занятии или кружке.              Или засиделся у друзей –ха– в гостях –ха-ха–.       Или…       Есть ещё множество других «или», но все они сводятся к одному: вгоняющим в тоску размышлениям о том, как Антон прожил бы свою жизнь.              Петров вздыхает тоскливо, пока порыв ветра, будто живой, перебирает белые пряди невидимыми пальцами, мятным холодком проходится по макушке и за ушами. Признаться, Антон до сих пор не понимает, как работает его… состояние. В один момент его волосы, как сейчас, треплются под несильным ветром, в другой мальчик буквально проваливается сквозь пол со второго этажа на первый.       Боковым зрением Антон зацепился за знакомое-незнакомое рыжее пятно.       – Алиса! – воскликнул он и резво посеменил к лесной границе следом за пышной шубкой, упорхнувшей в потёмки.       Он так давно её не видел! Она причудливая, конечно, но может сейчас эта странность будет только плюсом? Может, Антону наконец будет с кем поговорить? Он так долго ни с кем нормально не болтал, а у лисицы как раз язык хорошо подвешен! Пустозвонство обычно претит, но сейчас он согласился бы потрепаться с кем угодно и о чём угодно, лишь бы перестало чесаться горло от проглоченных, невысказанных слов.       Потому бледно-зелёные очи сосредоточенно выискивают тропинку следов, что так услужливо выделяются на нетронутой снежной равнине между крепкими стволами. Ветер дул в спину, с шелестом и свистом науськивал ускориться.       В глубине леса замаячил, наконец, роскошный воротник, следом за ним обозначились узкие плечи.       – Хей, Алиса! Алиса! – Петров от избытка чувств радостно завопил, прыжком преодолевая оставшееся расстояние и почти утыкаясь носом в коричневатый тулупчик. Только вот, она не оборачивается. Не останавливается даже. Широкая мальчишеская улыбка тут же сделалась натянутой, вынужденной, но Антон не теряет надежды.       Он тянется к ней, уповая на её чудаческий характер, вдруг она просто обиделась непонятно на что? Бледная рука почти ложится на плечо, но, как и в предшествующие попытки взаимодействия Антона с миром, размывается и погружается под детскую шубу, проникает в грудную клетку. Мальчик тут же одёргивается, потому что пальцы закололо тысячами игл, обожгло как раскалённым железом. Он будто опустил руку в банку с плотоядными копошащимися личинками, которые начали цепляться своими острыми жвалами за кожу и грызть-тянуть-жевать, кромсая мясо вплоть до костей.       Лисица же мгновенно остановилась, потеряв свой расслабленный вид. Она для зимней стужи давно не чужачка, потому, какой бы свирепой ни была пурга, холод обойдёт лисицу стороной. Леденящее онемение за рёбрами и под лопаткой выбивает из колеи, кости отзываются болезненной ломотой, что вынуждает зябко передёрнуть плечами.       Маска не сменила свой ехидный прищур, не исчезла лукавинка в изгибе мордочки, но янтарные глаза забегали по еловой чащобе, внимательно выслеживая причину неожиданного озноба. Лес стоит изваянием, под лунным светом видны только кривые линии коряжистого дуба и как ели с соснами забористо переплетаются игольчатыми ветвями, в потёмках образуя бесконечную изгородь, запутанный лабиринт.       Антон почти слышит, как трещит и разваливается его надежда. Он разочарованно хмыкает, когда лимонно-медовый взор на нём даже не останавливается. Скользит мимо, как если бы он был не более чем пнём.       – Ясно. Значит всё-таки я один, – удручённо думает он вслух.       Разочарование и досада сквозят в уныло опущенной голове и ссутуленной спине – некому теперь ругать его за плохую осанку. Он шмыгает, но идёт за Алисой, когда она продолжает свой путь неизвестно куда. Всё равно заняться особо нечем. И никакая страхолюдина ему теперь не навредит, он ведь уже того…       Безмолвную тенистую дорогу заполняет треск снега под чёрными сапожками и шорох ткани, а когда они зашли дальше, лиса и вовсе начала напевать пресловутую «Макарену». Вышагивает ещё так уверенно, без опасений. Видимо, не врала, когда говорила, что в лесу живёт. Антон пристраивается справа от неё, идёт шаг в шаг и неловко подпевает. Он закрывает глаза и снова представляет, что разгуливает по зарослям проказы ради. Аромат апельсинов и праздника расслабляет, сглаживает углы огорчения и обиды – ведь несправедливо, что он умер, по сути, из-за глупости.       Он когда в городе жил, ему ведь тоже девочка нравилась, на год старше его и из параллельного класса. Они познакомились на продлёнке, и с ней вообще много ребят общалось. А потом возле неё постоянно крутиться начал другой мальчик, портфель её таскал, провожал до дома и дарил букетики из цветов со школьной клумбы.       И что, Антону тоже надо было в приступе ревности на него в ножом наброситься? Нет! Потому что он адекватный человек. Между прочим, он не сдался, понятно? Если бы из-за папиной работы им не пришлось переехать в это захолустье, Петров бы попытался привлечь внимание девочки обратно к себе. И не убийством одноклассника!       Тьфу.       Внутреннее негодование прервал резкий запах железа. Мальчик резко открыл глаза и пожалел об этом. В пустом пролеске вырисовывался злосчастный чёрный гараж. Простая конструкция поглощала свет подобно чёрной дыре, выделялась во мраке и на её фоне ночь была не более чем серыми разводами на бумаге.              Но ужас вызвал даже не сам гараж.       Его двери широко распахнуты, на пороге разверзся гадостный вид: растерзанное тело без головы, с разорванной грудной клеткой, ребра разведены в стороны подобно ставням на окне. Волчья морда попеременно то грызёт острые концы, раздавливая кости в крошево, то вылизывает их внутреннюю часть, звучно фыркая через нос.       Трахея выдрана и зажата в когтях огромных совиных лап, крючковатый клюв с мерзким хрустом мнёт лёгкое и выдёргивает кусочек за кусочком. Кольца кишечника безобразно вывалены и торчат из живота, один конец всё ещё уходит куда-то вовнутрь, а из другого на землю обильно сочится дурно смердящая жижица. Она смешивается с промоченным кровью снегом и образует противную слизистую кашицу.       Из конечностей только переломанная рука, всё остальное – обрубки-огрызки, обглоданные лучевые-локтевые кости, по-свински разбросанные во все стороны. Рядом медведь шумно обсасывает остатки кисти и отплёвывается от мелких косточек, как от семечковой кожуры.       От вони, от обилия красного и от самого факта поедания человечины явно не в первый раз, от осознания того, что сверстники пропали не в лесу, а в желудке дикарей неприятно стянуло горло. Антон ошалело смотрит, как Алиса неторопливо подходит к изувеченному трупу, как она наклоняется и отщипывает от оставшейся руки кусок мяса.       – Эх, – она звучит почти грустно, поднимает истекающий сырой ломоть к луне, как бы чокаясь. – За тебя, Зайчик!       Жемчужные зубы влажно блестят, когда лисья пасть раскрывается и съедает ошмёток.              – Алиса, что за хуйн– Петров давится своим восклицанием, потому что его рот заполняется вкусом крови, солёное железо оседает на основании языка, затем сменяется на сладость, как от свинины, и сползает вниз по пищеводу. Он чувствует жёсткую текстуру, как жилы тяжело разжёвываются и от этого желудок сжимается.       Глаза заслезились от тошноты, мальчик заскулил как побитая собака и рьяно засунул пальцы себе в рот, нечаянно царапнул ногтями нёбо и с силой давит на корень языка в нервной попытке вызвать рвоту. Рефлекс срабатывает, но на землю стекает только вязкая слюна и солёные слёзы. Антон всхлипывает, мычит, трёт рукавом язык, чтобы избавиться от кровянистого вкуса и постепенно отходит спиной обратно с лес.       Пока еловые ветви не расступятся внезапно перед исполинским страшилищем. Блеснули рога под серебристым светом, раздвоенные копыта грузно приземлились, скрипя сухим снегом. В когтистой руке зажата костяная флейта. Хозяин леса явился во всей своей жуткой красе.       Антона бросило в холодный пот, теперь он зажимает рот как можно крепче, стискивает зубы и сдавленно хныкает. Потому что светящаяся пара глаз без зрачков смотрит аккурат на него, и мальчик замирает как олень в свете фар.       Вытянутый силуэт медленно нагибается ближе к нему, козлиная голова останавливается прямо над белёсой макушкой. Носовые пазухи чудовища расширяются, когда он принюхивается, втягивает воздух во всю мощь своих немалых лёгких. Он что-то чует, здесь есть кто-то пятый, кто-то, кого он уже встречал. Животные глаза щурятся, он раскачивается из стороны в сторону, водит носом.       Петров не смеет двинуться, потому что каждый выдох громадины обжигает щёки и лоб, круглые линзы запотевают белой дымкой. От тухлого смрада глаза слезятся даже больше чем от страха.       – Где-е-е За-а-айчик? – то ли блеяние, то ли скрежет ногтей по доске звучит отчасти недоумённо.       На поляне зазвенела тишина, зверята перестали чавкать, оторвались от трапезы и переглянулись между собой.       – Дак сдох он! Давно уж! – не будь Антон сейчас на грани обморока, то он был бы впечатлён тем, как грязномордому волку удалось прорычать предложение, в котором нет ни одной буквы «р».       – Уху-уху! – согласилась сова и закивала головой как когда-то увиденная Антоном фигурка в машине.       Медведь только прокряхтел что-то невнятное, а вот Алиса вытянула шею и навострила ушки. Она сцепила руки за спиной, перекатилась с пятки на носок.       Хозяин Леса выпрямился, кончики рогов поравнялись с заснеженными кромками. Когти застучали ненавязчивый мотив по костяной флейте.       – Волчик правду говорит, Хозяин. Предполагаемый Зайчик умер, может, месяц назад, – двойственный голосок залебезил перед явно недовольным лешим.       Козлиное ухо дёрнулось в раздражении.       Антон больше не может здесь находиться. Последнее что он хочет слышать – это то, что коммуна жестоких людоедов планировала завербовать его к себе.              С Антона достаточно.       Антон сбегает.