Уравнение со всеми известными

1. Трэвел Пенилось и текло голубое небо, все поверхности отражали белое солнце так, словно всё, что есть на стороне зрителя — это свет. Глаза болели от яркости и длительного вождения, Лёша уже представлял, как остановится, и воспользуется каплями. Было немного душно, пахло бензином и жженным сеном. Ваня, прикрыв глаза, откинулся на спинку соседнего сиденья. Пестрота пролетающего за окном леса и музыка в салоне стали немного утомлять. Лето ощущалось остро, было как неизбежное и крепкое объятие любвеобильной полноватой родственницы. — …Ну, и в общем-то всё, наверное. — Лёша провел ладонью по шее в задумчивости. — Надо что-то с косилкой правда придумать. — Там же будут какие-то соседи наверняка. Попросим, нет? — Не факт. Я же говорил, что это совсем глухая деревня. Хутор. — Он сказал в зевок. — Там три жилых дома, два с нашей стороны. Мимо проехала семейная машина — маленькая серая маршрутка, звучащая как скучающий средний класс, закрепленный на одном месте вещами, которые будто бы ломились из окон. Вырвалась только волосатая рука водителя с тлеющей сигаретой. Машина начала удаляться, и Лёша резко ускорился. Обогнал. Ваня улыбнулся уголком рта и посмотрел на Лёшу, слегка оживившись, но ничего не сказал, только опять зевнул и потянулся, вжимаясь в кресло. — Ванёк, ты там уже всё, да? — Лёша кинул на него быстрый взгляд и улыбнулся. — Да я там нормально. Разморило немного. — Ну ничего. Заедем в магазин, а потом наберем воды. Там родник в лесу, приятное место. — Лёша приблизил что-то на карте в телефоне. — Деревня с магазином минут через 20. Ваня ещё раз уютно тянется и последнее, на чём удается задержать внимание — тёмные макушки сосен, очерченные лучами солнца. Мысли возникают и исчезают, как иллюзорные лужи-миражи на дороге. Они заворачивают куда-то в сторону мерцающего серебром водоема, который растворяется по приближении, и Ильин закрывает глаза, лениво думая о преломлении лучей и мороженом «Почемучка». — Эй. — Лёша чуть сжимает его плечо, когда они останавливаются и мягко спрашивает. — Остаёшься? Потемнело. Шамутило выглядит уставшим в мраке салона, смотрит внимательно, и это напоминает сцену из визуального романа. Ваня трёт глаза и ему хочется откинуться на хороший матрас, на подушку, утащить Лёшу за собой и накрыться лёгким покрывалом, защищаясь от (наконец-то!) прохладного ветра, проникающего через окно. Но он оборачивается на магазин, деревянный дом с кривоватой крышей, будто бы из «Бесконечного лета», неуместный в своей яркости (кажется, его недавно покрасили), небрежности и случайности на фоне огромной черной тучи и длинных, вечных сосен, встревоженных надвигающимся дождём. — Пойдём вместе. Лёша поправляет зеркало, закапывает глаза и выходит: — Ливанёт жестко. — Ливанёт. За прилавком лениво читает журнал женщина с густо накрашенными розовым губами и ласковыми морщинками смеха в уголках глаз. Из колонки тихонько играет «Этот мир придуман не нами» и Ване хочется попросить, чтобы Лёша ущипнул его, но тот выглядит здесь слишком органично и от этого кажется далеким. Когда дверь захлопывается, женщина медленно поднимает голову и улыбается чуть лукаво: — О! Лёша, привет! Здравствуйте. — Кивает Ване. — Как дела? Как бабушка? Не зайдёт поздороваться? — Здравствуйте! А я без бабушки — она приболела немного. — Женщина тут же смотрит правильно-сочувственно и кладет свою нежную руку на грудь. — Не переживайте, ничего серьёзного, просто боится, как дом без неё… — Продавщица тут же переключается и встаёт. — Ходила к Галочке недавно, а на вашей-то стороне, гляжу, никого. Марка-то в город повезли, представь себе… Ваню немного знобит. Он зевает, разглядывает знакомый интерьер и ловит на себе любопытный и детски-воинственный взгляд — за тумбой, с краю, стоит, пощупывая деревянный угол прилавка, маленькая девочка. — Такая егоза прыгает бегает, а как приходит кто — прячется. — Женщина ласково подзывает её, но она убегает куда-то за стойку. — Мне кажется, вы ей понравились. — Она подмигивает Ильину и складывает продукты в пакет. — Ты бабушке привет предавай, ладно? И чтоб поправлялась. Рядом с локтём продавщицы вновь появляется светлая макушка и две пытливые ладошки. — Прощупывает мир вокруг себя, изучает. — Женщина ласково смотрит на девочку. — И всё, самое главное, потрогать надо. Всё через руки, представьте себе. — Может, будущий скульптор? — Лёша прикладывает карту и говорит задумчиво. Ладошки резко исчезают со стойки, и макушка резко дёргается. Теперь он видит её нахмуренные брови и внимательные глаза: — Я балерина! — Ну, всякое может быть, правильно? — Он мягко улыбается и поворачивается на Ваню, мол, «ну что поделаешь, дети». — Нет, я балерина. Лёша поднимает руки в защитном жесте, а Ваня поворачивается к нему и говорит значительно: — Лёх, ну не неси ерунды. Видно же, что балерина. — Он ещё раз критично смотрит на девочку. Она смотрит в ответ очень серьёзно. — Какой скульптор, с ума сошёл? — Его глаза улыбаются. Они садятся обратно в машину, и Ваня какое-то время смотрит перед собой. Начинает моросить. — Чего задумался? — «Прощупывает мир». Фраза как-то запала. — Тоже прощупываешь? Чего ищешь? — Лёша сворачивает с дороги в лес, крутя руль одной рукой. Если дождь усилится, придётся включить противотеатральнодымные фары. — Да вроде бы ничего, если честно. — Кладмен мудак, спрятал смысл в ткань бытия? — Думаешь, девочка бошки искала? Лёша только пожал плечами. Какое-то время они едут по сосновому лесу, и Ваня замечает, как лучи солнца опять начинают медленно ползти за ними. Он откидывается так, что может видеть кусок проясняющегося неба. Лёша хмурит брови: — А я-то думаю, чего так хреново… — Он мотает головой. — Да вроде ж у вас все дни погода такая была. — Да, но сегодня и завтра обещали без дождя. — Лёша потёр глаза и пробубнил. — Нет, я чувствовал, конечно, но… — Он повернулся на Ваню, чуть хмурясь. — Я говорю совсем, как дед, да? Тот только расслабленно улыбнулся. Лучи солнца пронизывают холодным теплом тонкие стволы сосен, растут, пробираясь по камням и мху, достигают ручейка и разбиваются о звенящую ледяную воду. В свету кружат мошки и комары. Пятилитровки бьются друг о друга с неприятным звуком, под ногами шуршит сухой мох. Пока Лёша копошится в машине, Ильин добирается до ручья, ставит бутылки на камень и наспех обтирает шею ключевой водой. — Руки за голову, не с места. — Ваня послушно поднимает руки, не оборачиваясь, и чувствует, как на его руки и ноги пшикают чем-то горьковато-лавандовым. — Повернитесь. — Потом Лёша тоже ставит бутылки и опрыскивает себя. Пока они набирают воду, Ваня спрашивает: — Здесь же водится кто-то? — Конечно. Медведи, кабаны, лисы. Весь набор. — Лёша ищет в кармане крышку. — Последние кстати в позапрошлом году тусили у нас на участке где-то неделю. Жутковатые, тощие, ну и в целом какие-то совсем болезненные. — И что потом? — Просто исчезли. У нас ещё был черный кот, я уже даже не знаю чей конкретно, он тоже исчез, к сожалению. 2. Ламповая Одиссея В комнате стало темнеть, Лёша вышел на веранду, крутя зажигалку в руке. Темно-серая масса поглощала нервные силуэты зеленых деревьев, проникала в каждую щелочку света, росла и перекатывалась внутри себя, напитываясь дождем и яростью. Запахло влагой и уставшим от духоты июлем. И масса прозвучала. — Ух как полил. — Ваня остановился, гремя алюминиевым тазом с тарелками. — Сегодня мы с грязной посудой. И прозвучала ясно, хлестнув стекла машины перед домом струями дождя. — Как пощечину дала. — Вот сука, да? Мы бы без машины сюда не добрались. — Сказал Лёша, тоскливо смотря на черную, уже мягкую землю, на высокую траву, уже почти лежащую на ней. Он повернулся к Ильину, ещё раз машинально крутанув желтую зажигалку. — Да покури, чего ты. Какая разница. — Ваня кивнул на неё безразлично и посмотрел на Лёшу. Он не любил запах курева. Ильин стоял в дверях, слегка пригнувшись, с дурацким оранжевым тазом, в рубашке из мягкой и легкой ткани, которая не вязалась с совершенно дурацкими дачными шортами (будто бы у него только что было свидание по зуму) и чуть менее дурацкими старыми черными калошами («ты же любишь винтажное, да?»). Его темный, ладный силуэт обнимал мягкий, слишком теплый свет старенькой кухни. Ваня перевел взгляд на двор, уже скрытый ливнем, в глазах мелькнул почти детский восторг. Он медленно моргнул, сделал глубокий вдох и слегка поджал губы в спокойной улыбке. У него сегодня хорошо лежали волосы, прыщик на щеке наконец-то прошёл, он выглядел отдохнувшим и полным приятной умеренной радости. Лёше показалось, что они не знакомы или Ильина просто не существует. Шамутило нахмурился в своей привычной манере, проходя в дом и не смотря на Ваню. Будто бы пряча улыбку, проворчал: — Да как-то перехотелось курить. Ваня пропустил его и зашёл следом: — Я когда был маленьким, мечтал так покупаться. Ну, чтоб гроза и ветер. Но мне всегда запрещали. — Он оперся руками о стол, накрытый клеенкой. — Чем займемся? — Мне кажется, уже часов десять, так что будем проводить время, как старики. — Блин. Я не хочу ругаться с тобой и бегать в туалет каждые пять минут. — Как спокойные и здоровые старики. — Лёша ответил невозмутимо. Ваня, не отрывая от Лёши привычно умиротворенного и ясного взгляда, двинулся в его сторону. Скрипнула пара половиц, за окном послышалась вспышка грома, в углу захлопнулась мышеловка. — Говорящий дом. — Не хватило бюджета на умный. — Лёша потер шею. — Пошли в гостиную. — Ему просто не хватает внимания… он как нейросеть — ещё немного и научится говорить нормально. — Ване опять пришлось немного пригнуться. Он щелкнул выключателем и ничего не произошло. — А мышь? — Я попозже уберу. Дадим возможность всем желающим попрощаться с усопшей. Лёша отодвинул выцветшую занавеску справа от входа, прошёл куда-то в угол и, нащупав в темноте, щелкнул выключателем. — Да бля. — Он потёр затылок и вздохнул. — Ну, в принципе, логично, что то, что мы называем выключателем, ничего не включает. В комнате было уже совсем темно, Ваня видел только белую печку за занавесом, белоснежный тюль, обозначающий стены, и фарфоровые фигурки, щедро покрытые глазурью, в мерцающем, как воспоминание из детства, советском серванте. На них застыли, тут и там, будто бы проплывавшие мимо и случайно остановившиеся, цветные рефлексы и блики, блестящие пятнышки, похожие на следы бензина. Здесь выглядели болезненно неживыми, неправильно застывшими, прекрасные дамы с грустными, очень юными лицами, влюбленные пастухи и пастушки с проступившим румянцем. На них лежал тонкий слой пыли, а в изгибах — налет, и Ване почему-то стало немного неприятно. — Включи фонарик, лампочки где-то тут. — Лёша выдвинул пыльную картонную коробку из-под серванта и достал несколько. — Дай мне. — Да чего там. — Сказал он как-то в себя, на выдохе, уже выкручивая первую лампочку рядом с печью. Ваня посмотрел с легким ласковым укором на эту привычную деловитость: Лёша периодически начинал вести себя так, словно Вани рядом нет. Он не смотрел в глаза, отвечал будто бы сам себе, бубнил. И сейчас зачем-то неудобно держал сразу несколько лампочек, хотя мог бы поделиться, хотя Ване было бы чуть сподручнее их закрутить, хотя… Ильин пробарабанил по его плечу подушечками пальцев и протянул раскрытую ладонь. Лёша посмотрел на него, приподняв бровь: — Так уже всё. — И пошел ко второй, положив в руку товарищу старую. В этом поведении не было грубости, он всегда отвечал, реагировал, да и не ощущалось оно как намеренное или обиженное игнорирование, а было скорее маркером того, насколько они сблизились, привыкли находиться друг с другом, обычно отзывчивые и случайно чуткие. Да и Ваня тоже так делал, на самом деле, поэтому понимал хорошо. За всё время их общения он успел очень ясно увидеть и прочувствовать определенную долю перманентной усталости и одинокости в характере Лёши. Это была просто черта, которая не нуждалась в исправлении. Наверное, это связано с тем, что Лёша привык и любил жить один и действовать самостоятельно. Они как-то обсуждали защитные механизмы, работавшие в подростковом возрасте, вынужденную временную иммиграцию в собственную голову, образ, который выбираешь, и то, как это влияет на тебя и твои отношения с миром уже в относительной зрелости — «мы ведь все родом из детства того самого фильма, где главный герой такой крутой и грустный». По словам Лёши, у него сложный период гадкого утёнка (внешнего и внутреннего) прошел совсем быстро и всё в основном было в порядке. Ну, как обычно — у него же всегда всё в порядке. Ваня чувствует себя защищенно и спокойно — у них всегда как-то всё довольно благополучно и легко выходило, но Ильин тем не менее иногда испытывает желание сжать его руку или провести ладонью по плечу, мол «всё нормально». Испытывает желание сделать это даже тогда, когда уже резковато сжимает, инстинктивно потянувшись. А Лёша отвечает спокойным и добрым взглядом, поглаживает большим пальцем и быстро убирает руку, потому что вообще-то не любит резких, рваных движений (или хмурится, говоря совсем тихо, между делом: «не делай так, пожалуйста»). И когда Шамутило сейчас отрывается от лампочки, Ильин внутренне немного смеется из-за того, что Лёше удается быть человеком-стабильностью, который иногда напоминает одновременно и вечного эмобоя, и классического мужичка средних лет, который приезжает на рыбалку в пять утра, чтобы неподвижно сидеть десять часов, прерываясь на тот самый вздох. Щелкает выключатель включатель. — Интересно, почему старики так любят максимально теплый свет. — Кажется, я когда-то читал исследование на эту тему… — Шамутило вернулся, посмотрел на Ваню и сконфуженно улыбнулся. — Но не помню суть. У тебя желтушное лицо, кстати. — У тебя тоже. Заразил лампочкой. Любишь кататься, люби и саночки. — …Возить? — Лёша сказал медленно, глядя прямо в глаза и будто бы сверяясь. — Ну, я сказал, что сказал. — Ильин наклонился к столу, чтобы получше рассмотреть фото на стене рядом с ним: молодая бабушка Лёши сидит на бревне у палатки и обнимает подругу, смеясь; Лёша лет 25 тому назад стоит рядом с огромным борщевиком, который сильно выше него, и отчего-то страшно этому рад (почему? В детстве ведь большая часть вещей в мире больше тебя); Какая-то симпатичная молодая женщина, откинувшись, играет на фортепиано; Мужчина в шляпе стоит у дома и напряженно смотрит на фотографа: «А что ты вообще тут делаешь? А?». Ваня убирает взгляд. Он смотрит на кривые булавки, которыми некоторые из этих фото прикреплены к стене, на тонкие позолоченные рамки; смотрит на корзинку, которая хитро сплетена из блестящих фантиков, на пару обнимающихся обезьянок, чьи вытянутые лапы свисают с полки, и чувствует везде прикосновение чьих-то рук. Вроде, бабушка Лёши работала с детьми, и это всё — её поделки. Странное ощущение, хочется пройтись мокрой тряпочкой. Всё одновременно и пыльное, брошенное, и полное навязчивых прикосновений, каких-то торопливых усилий. Лёша подходит со спины, кладет голову на его надплечье, держа руки за спиной, и тянет тихо: — Ну? — М? — Ну, как вы? Как вам здесь? — Лёша улыбнулся, говоря немного сдавленно. — Уютно. — Лампово, да? — В ответ на дурацкий каламбур Ваня чуть улыбнулся и всё-таки неодобрительно покачал головой. — Не, правда, все хорошо у тебя? — Не, правда, все хорошо у меня. — Ваня склонил голову вправо, к лёшиной. — Блин, какой голос всё-таки приятный. — Он сказал тихонько. Лёша в ответ иронически задумчиво промычал совсем низкое «хм». Какой необычный и редкий комплимент. Магия обольщения. Ваня развернулся и положил руку Лёше на талию, тот шагнул чуть ближе и под его ступней скрипнула половица. Они находились максимально близко друг к другу, однако Ваня слегка отклонил лицо, не прерывая мягкого и тяжелого зрительного контакта. Медленно опустил взгляд на губы, лицо, потом опять посмотрел в глаза — очевидно, игрался. Лёша ждал, его расслабленное лицо выражало что-то между «ты долбоеб» и «я люблю тебя очень сильно». Что-то между и в опасной близости с каждым. Половица скрипнула уже под Ваней, и он намеренно повторил движение, чтобы вызвать звук, аккуратно перехватил руку Лёши, которая тянулась к его шее. Не телевизор же им смотреть оставшийся вечер. — Ну, чего ты делаешь, а? — Лёша спросил, не вырывая руку. Ваня смотрел с нечитаемым выражением, уверенно и ясно, а Лёша привычно, с расслабленной улыбкой, ждал что сейчас всё-таки будет происходить. Ваня ещё несколько раз намеренно скрипнул в определенном ритме. Шамутило попробовал поддержать, однако пол под его ногами не скрипел (тогда Ваня скорчил рожицу мол «ничего себе, вот оно как бывает»), поэтому он начал отбивать по ваниному бедру равномерные удары, тихонько задавая темп ритмическому рисунку. Ваня сказал, продолжая отбивать ритм: — Давай потанцуем. — Давай вообще пол к хуям разнесём, м? Ты бы хоть инструменты менял. — Лёша сказал мягко, кивнув на невротичную половицу и высвободив руку. Теперь уже Ваня ждал. Лёша выключил большой свет, включил маленькую лампу с бежевым кружевным абажуром, и вся стена рядом со столом покрылась сетью причудливых вязаных орнаментов, глянцевые фотографии казались белыми карточками — отражали свет. Теперь мужчина в шляпе не смотрел враждебно. — Да чего ему будет. — Ваня вздохнул и продублировал ритм, всё-таки стуча пальцами по столу. — Лёш. — Ну что? — Лёша мягко улыбнулся и, отвечая какому-то своему ритму, качнул головой, подходя. — Без музыки даже лучше — никаких споров о выборе. Всё тут. — Ваня коснулся указательным пальцем своего лба и неосознанно повторил ленивые движения за Лёшей, пристраиваясь к нему скорее так, как это делают на тусовках — плавно, пританцовывая, слегка отгораживая от остальных (от кого?) руками. Лёша не думал о звуках и музыке, у него вообще сейчас в голове пусто было, если честно. Но они оба отлично двигались. Вспоминался морозный декабрь какого-то года, когда они едва познакомились и пошли тусить уже даже непонятно почему в таком составе. Лёша потом извинялся за что-то, а Ваня принимал извинения очень серьезно, хотя половину вечера не помнил — после полуночи его как будто бы посадили на карусель, и когда утром он пил янтарную кислоту и разогревал мамин похмельный суп (с запахом спасения и осуждения), то был поражен тем, что его ещё с этой карусели не сняли. Но он помнил смешную историю Шамутило из детства, помнил парня, похожего на молодого Ельцина и пустую, оранжевую под фонарями, узкую и тёмную, улицу Некрасова с Достоевским характером, которая так сильно контрастировала с баром, где играет Tame Impala, персонал в гавайских рубашках и Ваня выпивает то, от чего его почему-то (возможно, с непривычки) совсем уносит. Ещё помнил, что Лёша правда хорошо танцует и как впервые подумал: «Интересно, а из-за чего он так сильно комплексовал» — потому что люди не бывают настолько харизматичными просто так. Половицы поскрипывали редко и совершенно произвольно. Немного постмодерновый танец. 3. Ожидаемая развязка «Капитан. Каскадер. Батя. Директор. Это больше, чем друзья…» «Зефир забыла опла…» — Надо же, сразу включился, обычно приходится долго антенну настраивать. — Лёша лежал, запрокинув одну руку за голову. — Я же говорил, что хорошо обращаюсь с техникой. — Ваня, уже особо не глядя на экран, щелкал каналы, шурша целлофаном. — Ты буквально просто его включил. В ответ Ваня поднял серьезный взгляд от листочка со списком телеканалов: — Пожалуйста. Всегда к твоим услугам, Лёш. — Он сидел на стульчике у телевизора в шерстяной кофте, листал каналы и хмурился. Пример удачной дедофикации. «- Кто вчера заходил в мой кабинет?!» — Убедительно. — По телевизору шёл какой-то сериал. Женщина в костюме нависала над креслом своей подчиненной. — Я видел видео, которое начиналось точно так же. «- Алла Георгиевна, может, я с Зиной поговорю? Ведь именно для этого вы меня и наняли… Зина, я знаю, что комплект ключей от кабинета Строевой находится у вас, кто-то об этом знает?» Ваня несколько раз чихает, делает глоток чая и внимательно смотрит на экран. У него уставший взгляд и свет экрана делает его лицо утомлённее, старше. А у Лёши что-то сжимается от того, насколько этот образ, привычный и родной сейчас, казался отталкивающе противоречивым прежде: когда мы знакомимся с людьми, то всегда, пускай и неумышленно, делаем о них определенные выводы, наделяем чертами, которыми можно описать, а здесь не получилось сразу, уж больно образ разваливался. Ваня делает музыку так, словно не умеет, иногда двигается, будто бы тело отдельно от головы (конечно, потом они переспали и это как-то помогло снять внутреннее противоречие хотя бы в данном аспекте), говорит порой так же и выглядит, словно совсем не красивый. Он здесь вообще ни на что не претендует, но каждое появление должно быть ярким и случайно умышленным; он очень свободный, но не в четверг и не допоздна; он будет смотреться так, словно такая вещь, как физическое тело ему чисто концептуально не подходит, но у него есть та самая легендарная история из периода, когда он серьёзно занимался бальными танцами. И некоторое время Лёше казалось, что может, правильнее воспринимать все ванины слова так, как мы воспринимаем случайные великие мудрости от детей, что, конечно, в высшей степени несправедливо, но с другой стороны: возможно, именно так стоит воспринимать вообще любые слова от людей. И это звучит, как та мысль, с которой бы Ваня мог согласиться. «- Обычно ключи берёт главбух…» «Что сейчас девушкам важно? Чтобы низ и верх раздельно?» Лёше важно, чтобы части хотя бы как-то сочетались. «- …Вы знаете, после изгнания Гудкова Алла Георгиевна приблизила Цыбина и назначила его главным бухгалтером… — А что значит приблизила?» Ильин вообще умел быть незаметным и соблюдать вежливую дистанцию, но, по-видимому, не рассматривал это как важную способность и их ощущения уместности с Лёшей порой не совпадали. Шамутило оставалось только задорно ловить уверенный взгляд, говорящий с легким нажимом: «А что? Разве я могу как-то иначе?» (и очень быстро стало понятно, что подразумевается «разве я могу как-то иначе и при этом не совершая ненужного насилия над собой, над своими желаниями. Разве это не бессмысленно?»). Была в этом какая-то чудная свобода, которую Лёша подсознательно берёг больше необходимого, боялся подавить, понимая, что это невозможно. И, кажется, Ваня чувствовал себя бессмысленно благодарным за эту прекрасно внимательную невротичность. «- Да то и значит… Вы не подумайте, что я подслушиваю, но иногда я не могу не видеть и не слышать некоторых вещей…» И всё же, двойственность оставалась. Так, Ваня тупил в своём стиле, задавал какие-то нелепые вопросы Лёше с этой своей серьёзностью, которую можно даже назвать кокетливой, параллельно решая задачи по сопромату для его сестры, («- Я знаю только адреса и маршруты, а этого совсем не помню… Но раз уж она твоя родная сестра, то постараюсь. Она же родная? — Ну, родная сводная двоюродная сестра. — Вот, как раз. Только ради тебя и твоей родной сводной двоюродной сестры… А так бывает вообще?») а потом мягко журил её по телефону за незнания. Делал это как идеально прошитый человеческий взрослый. Возможно даже ужасно скучный и «знающий лучше». Лёша тогда попытался поймать его взгляд, чтобы разделить ироничность момента, но Ильин, кажется, ничего не понял и только озабоченно отвернулся, продолжая что-то серьёзно советовать. Это удивляло и иногда ощущалось, как некий барьер между ними. — Это же буквально та девушка из рекламы скайпа. — Он весело посмотрел на Лёшу, тыкнув в экран, когда «Зина» подслушивала с озадаченным лицом начальницу у двери. — Реально сильно похожа, нет? Ну, вторая которая, блондинка. …А впрочем, очевидно, что Ване лет сто. «- И что же, у них с Цыбиным всё шло к свадьбе?» Лёша нечасто пил, но, когда это происходило, мечтал, чтобы ванино неумение водить привычно значило бы, что он раньше участвовал в гонках формулы один и у него всё-таки есть права. Современная семья: водитель каршера номер 1 и водитель каршера номер 2. Он думал об этом, когда в одну из тёплых августовских ночей Ваня взял его под руку, пока они шли от автобусной остановки до дома по пустым тёмным дворам (Лёша прекрасно дер… жался!), и сказал что-то вроде: «Ничего себе какие синусоиды ты вышагиваешь» и повёл Лёшу, повторяя их, хотя мог ровно. «- Что вы, какая свадьба! Новая игрушка надоела Алле Георгиевне уже через неделю» Лёша хорошо его знал, однако иногда казалось, что если Ваня однажды скажет, что он сбежавшая принцесса Эсватини, то Шамутило только пожмёт плечами и задаст два вопроса: нет ли у него проблем с документами и не забыл ли Ильин в Южной Африке что-то важное, поскольку Лёша сейчас собирает корзину в Самокате и может заказать. — Я не знаю, что тут за дело, но Алла Георгиевна точно во всем виновата. — Лёша зевнул. — Ну подожди, может тут будет разрыв шаблона. — Ваня ответил, продолжая смотреть в экран. — Женщины с декольте и красивой прической оказываются злодейками в русских сериалах в 9 случаях из 10. — Это тоже какое-то исследование? — Это опыт. А Ваня просто был изумлён — Лёша ему сразу сильно понравился, но казался чем-то из другого мира. Совсем не далёкого, но другого, не сказать, что сильно Ильину интересного, поэтому он просто с лёгкой опаской и любопытством наблюдал за этими взаимодействиями, радуясь дружбе и не думая о чём-то особом (ну разве что по праздникам) — это же невозможно. Ваня думал об этом и чувствовал себя победителем, когда Лёша впервые расстёгивал его рубашку. Когда тёплая ладонь наконец коснулась ваниной груди и Лёша посмотрел вопросительно, даже с какой-то робостью, Ильин решил, что он скорее всего реально идиот. Ебать победитель. Сфокусируйся. Сфокусировался. 4. Магия без обольщения Они спустились в спальню, и Лёша сразу плюхнулся на кровать, блаженно закрыв глаза. Кровать скрипнула, и он почти провалился в матрас. — А, точно, вот за что я ее ненавижу. — Его глаза всё ещё были закрыты. — Очень разговорчивый дом. — Тут уютно. — Ваня спустился с небольшой лесенки и неловко стоял, потирая левое плечо, в углу комнаты. Комод, большая кровать с сеткой от комаров, диван, 2 ковра на стенах и красный уголок с иконой. Угол особенно выделялся — нелепый и странный, со старинной лампадкой и тонкой, более яркой, чем нужно фотографией иконы православного святого в блестящей бумажной рамке. В углу, на одной полке с ликом — какие-то игрушки, что добавляет месту что-то мексиканское. Очень знакомые предметы, однако порядок будто бы не тот. Красный угол отталкивал и привлекал одновременно — он определенно должен выглядеть иначе, однако тут ощущение диссонанса было понятным: сразу ясно, что не так, а сама эта комната, да и весь дом, были для Вани как неправильно составленное предложение: он сам мог бы их сказать. И его преследовало ощущение какой-то небольшой, едва заметной ошибки, которую обычно чувствуешь сразу, а исправить дай бог если получится. Он заметил искусственные цветы в вазочке на комоде и пыльный букетик, подвешенный у изголовья кровати. Уютно и страшно навязчиво. Ваня потер щеки. Лёша повернул голову, сверкнув глазами без выражения и вытянув одну руку вдоль кровати: — Чего ты стоишь там. — Сказал он мягко и серьезно. Темный угол, в котором стояла кровать, выглядел привлекательно по той же причине, что и мексиканско-психоделический православный уголок — за счёт ясности вызываемых им эмоций: там лежал Лёша, теплый, дышащий жизнью, всегда ненавязчивый и немного уставший после дороги, поэтому Ване хотелось туда пойти. Это очень простая реакция. Ваня лег рядом, немного задев вытянутую руку. Лёша убрал её и зачем-то, смотря на больно уж задумчивого Ваню, сказал запоздало: — Ми каса — ту каса. — Тебя мне не хочется протереть тряпочкой. — Ваня положил ему руку на живот тыльной стороной. — В этом есть какой-то смысл или это просто? — Тебе не бывает некомфортно в чужих старых домах, квартирах? — Ваня сказал куда-то скорее в потолок, сверля его спокойным взглядом. Он коснулся лёшиного запястья кончиками пальцев. — Ты не подумай, пожалуйста. Я очень рад, что мы приехали. — Пауза. — Что ты меня взял с собой. — Теперь Ваня повернулся на больно уж задумчивого Лёшу, который смотрел в потолок, привычно слегка приподняв брови. — Тут классно, просто непривычно. — Бывает. Чего ты. — Лёша посмотрел на него и кивнул, мол «чего оправдываешься, ну». — У меня тут так большую часть времени, на самом деле. Это странно. — Он сглотнул и поджал губы. — Очень некомфортное ощущение. Мне в принципе везде нормально, да и тут всё, понятно, родное, однако всегда есть чувство, что здесь очень много произошло, очень много было сделано кем-то. — И ты к этому не имеешь никакого отношения. — Да. — Пауза. — Но несешь определенную… ответственность. — Лёша посмотрел на Ваню. — Оно же всё под снос, это очевидно. А надо сохранить. — Он произнес это уже в потолок. — Хотя какая это проблема. Неважно. — Шамутило сказал с выдохом, в себя, будто отмахиваясь. Сказал, и был готов дать руку на отсечение, что Ваня сейчас на него смотрит тем взглядом, который ласково запрещает отмахиваться. Он кашлянул, чуть хмурясь, и сказал ясно. — Просто тут часто думаю о том, что будет дальше с домом и становится неловко. Чувство вины. И времени, наверно. — Понимаю. — Ильин отвечает тихо. Лёша высвобождает ладонь и распрямляет ее, ставя так, словно даёт пять. Теперь они соприкасаются палец к пальцу, надавливая по очереди. — Но ведь неважно, что за здание в этом месте. Что за постройка. Дело ведь вообще не в этом. Это всё равно будет ваш дом. Ну, мне так кажется. — Это мы приехали, кстати. — Чего? — Ну ты поправил себя в начале разговора и нехорошо вышло. — Я вообще не понял сейчас, если честно. — Ну и пофиг. «Пофиг» растворяется в плотной и темной деревенской тишине, в мерном звуке громко идущих часов. Лёша складывает руки на животе и расслабленно думает обо всем и ни о чем одновременно — собрать клубнику, часы раздражают, Ваня дышит как-то тяжело сейчас или кажется, физкультура — это конечно да, надо бы с понедельника (к счастью, сегодня среда) … Ваня резко садится на кровати и глядит куда-то в глубину комнаты. Лёша сначала не совсем понимает, что произошло и просто расслабленно и завороженно смотрит на него. Ильин поворачивает голову в сторону лампы: — О господи. Ёлки-палки, ничего себе. — Он тут же переводит взгляд ко второму торшеру, фокусируется и удивленно посмеивается. — Кошмар какой. — Ты чего? Осознал, где находишься? — Лёша лениво, с легким раздражением, провел рукой по его спине — пускай возвращается. Шамутило вообще уже в каком-то полусне был, хотя нужно ещё раздеться и лечь нормально, конечно… Он тоже сел, вздохнув, и проследил за взглядом Вани. — А, куклы. — Лёша совсем забыл про гениальный способ декорирования торшеров — подвешенные лентами за шею или торс куклы. — Да, трешачок. Они тут просто всю жизнь висят, я как-то уже внимания не обращаю. У Лёши промелькнула мысль о том, что он, видимо, тоже чувствует себя гостем, поскольку отчего-то совершенно не беспокоился, показывая Ильину дом. Не беспокоится так, как это было, например, в новой квартире. Сегодня же он тоже был увлечен новым (хотя, казалось бы, он часто тут бывает. Просто всегда не один) впечатлением. Хотя, возможно, есть и другие причины. — Не, я, на самом деле, видел такое в доме у бабушкиной подруги — тоже страшное количество кукол и какая-то барби висела вот так. Меня это тогда очень удивило. А тут не одна. Ну ничего себе. — Ваню это, видимо, сильно развеселило. — Может, была какая-то тенденция среди бабушек. Нужно поспрашивать о популярных образах маньяков в кино тогда. — Ильин встал и продолжил завороженно смотреть на это. — Может, Шурик. — Бабуля смотрит Ганнибала и говорит: «Ну это буквально я!» — Лёша начал переодеваться и поправлять постель. — Так вот почему у вас помидоры по вкусу странные. — Ваня включил одну из ламп и начал рассматривать взъерошенных, сейчас уже почти раритетных, пыльных кукол. Он выглядел так, словно был посетителем музея или следователем, накрывшим притон. — Почему она раздета? Блин, меня бы это очень пугало. — Лёша почесал нос и кинул в Ваню его спальную футболку. Тот поймал ее не глядя, положил на диван и снял рубашку. — Обнаженное женское тело тебя б пугало? — Лёша сказал как бы между делом, а Ильин, проигнорировав шутку, наклонился поправить платьишко наиболее раскрепощенной пластиковой висельнице-арестантке. Шамутило залез под тяжелое одеяло и взял телефон, поняв, что вот это вот сейчас надолго. Ваня загнул кукле руку так, чтобы у платья появилась дополнительная поддержка, поправил веревочку, на которой она висит и оттряхнул (судя по вздоху, не очень успешно) руки от пыли. — А теперь иди мыть руки. Ваня поднял руки в защитном жесте: — Благородная пыль времени. — Я серьезно. Оно здесь висит миллион лет. Ильин достал влажную салфетку и спросил: — А если меня повесят, какой элемент одежды ты на мне поправишь? — Я не уверен, что тебя будет это беспокоить. — У меня нет платья — у тебя нет референса. Это серьёзный момент. — Поправлю галстук — тоже что-то… парадное. — Думаешь, я буду висеть в костюме? — Да нет, я думаю, ты будешь как обычно: голый и в галстуке. — Пауза. Лёша вздохнул уставше и добавил быстро, будто выкинул — надоело так бессмысленно перекидываться. — Точно. Мы забыли твой домашний галстук, о каком комфорте может идти речь. — Я думаю, тут можно найти галстук. Но боюсь, тогда это будет травма. — Да я уже последние 20 минут лежу и чувствую, как психологический дэмэдж капает. — Лежишь в лаве и мне предлагаешь. — Выключай уже свет. — Лёша сказал на выдохе, смотря в экран телефона. Ваня надел футболку, проверил какие-то вещи и, опираясь на стол, посмотрел на Лёшу, который уже немного стекал с телефоном по подушке. Ильин постоял так ещё немного… И ничего, представляете? Он медленно направился к кровати (заигрывание немного «в стиле кринж») и не получил ни взгляда. — Чего ты постоянно в телефоне, тут же не ловит. — У меня три офлайновые вкладки открыты. — Он посмотрел поверх экрана, приподняв бровь. — Тебе перечислить? — Ты сегодня кусаешься. — Ильин лёг, и Лёша отложил телефон, повернувшись всем телом к нему. — Да? — Да. Немного. — Извини, наверное, вымотался. — И он наклонился, чтобы мягко поцеловать. Ваня тянет за шею и углубляет поцелуй. Лёша забирается руками под футболку и ведет от рёбер куда-то к животу, оставляет пару невинных поцелуев в уголке рта (отчего Ваня немного улыбается) и спускается к шее, целуя, проводя кончиком языка у линии челюсти, ближе к уху. Рука Лёши останавливается где-то на внутренней части ваниного бедра, где неожиданно нежная кожа (он знает это уже миллион лет), ложится, уткнувшись в шею, вдыхает запах свежевыстиранной хлопковой футболки, и они лежат так немного, пока Ваня не начинает гладить его по спине не то наслаждаясь теплом, не то подталкивая к действиям. — Чего-то переоценил себя. — Лёша поднял голову и внимательно посмотрел на него уставшими глазами. — Да я тоже что-то устал жесть. — Ваня ещё раз с нажимом провёл теплой ладонью по его спине. — Ещё погода дурацкая. Давай отдыхать. — Ага. Небо тяжёлое. — «Это вино». — Он хмурится и мило, совсем слегка улыбается. — Или что там было. Лёша ответил уже в зевок: — В данном случае это скорее «трах бабах в темницу за распутства». — Они долго не виделись, не получалось, а пару дней назад Лёша приехал и это, конечно, славно, но режим сбили оба (тот да не тот), совсем как школьники. Он зевнул ещё раз и встряхнулся. — Ой. — Всё, давай, в темницу. — Ваня неловко накрыл его голову одеялом, Лёша отмахнулся и перевернулся на спину, усмехнувшись. Уже лежа, он еще раз хмыкнул — легко и искренне. — Чего ты хихикаешь там? — Проблемы? — Выйдем поговорим? — Ваня поддержал, легонько толкнув Лёшу локтём. — Эй, уважаемый. — Он ткнул его пальцем в бок и вспомнил, что Лёша боится щекотки. Его реакция раззадоривала, так что теперь уже Ильин повис над Лёшей, щекоча. Тот же смеялся, откинув голову, слабо сопротивляясь и периодически говоря: «Всё, умер, убит, всё». В какой-то момент он поймал одну руку Вани: — Да чё ты пристал. Распустил тут свои… — И вторую. — Пентакли. — Они остановились и пересеклись расслабленными, улыбчивыми взглядами. «Тупичок». Недавно мама Вани попросила его достать коробку с новым сервизом со шкафа, а там пылища. Тогда он взял табуретку и мокрую тряпку, провел по тусклой, серовато-пыльной поверхности и она приобрела темный, коричнево-красный оттенок, ясный и глубокий цвет лакированного дерева. Стало посвежее. — Знаешь, а я не то, чтобы прям так уж устал. — Тебя тонизируют мои страдания, да? — Лёшино лицо выражало счастье. 5. Неспящий и грустный 2:16. «Широка страна моя родная! Вы покинули Домашний регион, и теперь для вас доступны…» «СЗ УГМС прогнозирует: 23 июля ожидается то, сё, пятое и десятое, не очень прия…» «Полка в сарае, инструм забери у Галины — я давала е й. Косить и у скамейки. Целую .» Погода успокаивалась. …5, 6. Лёша перевернулся на спину в очередной раз. Он начал мысленно высчитывать интервалы, с которыми прилично ворочаться в кровати, хотя понимал, что Ваня от этого не проснется и не станет говорить: «Не в моем темпе!», как тот препод из «Одержимости». Они оба отлично играют на бубне и держат необходимый темп. Это, кстати, тоже как-то само собой вышло — интуитивное взаимопонимание. (Однажды Ваня запер Лёшу на балконе и заставил перечислить претензии, потому что слушать о том, как все хорошо, а потом ждать Лёшу из магазина в два часа ночи «потому что молоко кончилось. Ну чего ты, я черный кофе не особо, спать ложись» — убийственно. Сначала ты избегаешь конфликтов, потому что в них нет смысла, радуешься своей способности всегда найти компромисс, остаться спокойным, не принимаешь, что способен разозлиться, а потом случайно переносишь на ногах пять инсультов. Знаем мы таких.) Кровать отзывчиво скрипела, подушка была слишком мягкой, слишком кружавчатой, слишком пахла старостью. «Нужно было взять детский или тот совсем уродливый комплект». Сейчас же они спали, как в первую брачную ночь спят молодожёны, которых съел постмодерн. Это было ложе, не кровать. Лёше казалось, что здесь везде жучки, и это было нелепо. Но так будто бы всегда — он здесь всю жизнь, а когда пьет воду из знакомой кружки, всё равно чувствует странный, неприятный привкус. Первый признак дома — в нём правильная вода. Он сел на кровати и посмотрел в окно. Короткий тюль был тихо занят игрой с ленивым и теплым ночным ветром. Ваня, почти уткнувшись розовым лицом в подушку, был очень занят сном. Лёша подавил желание положить руку ему на макушку. Вспомнил, как спал здесь, когда был маленьким и боялся в темноте спустить ноги с кровати, а дядя за завтраком каждый раз спрашивал: «Ну что, мышки не кусали за пятки? Нет? Странно: меня в той комнате всегда кусают…». Вспомнил, что, вот прям как сейчас, рассматривал узоры на ковре, пытаясь заснуть. Смотрел в раннем детстве, мечтая на своей машине поехать с друзьями куда-то очень далеко. Может, к морю. Там можно будет построить дом — он будет, скорее всего, кривой и косой, но им бы просто укрытие… Он смотрел на этот ковер летом после седьмого класса. Смотрел и думал о разном, но не мог перестать дуться на бабушку, которая за столом упомянула Аню — ну вот зачем он сказал, что она ему немного нравится. И больше не нравится ведь — у нее дурацкие веснушки и она глупо и слишком много смеется, ему такое вообще не надо. Смотрел в первые дни каникул после выпуска из школы и переживал из-за того, что напился на выпускном, тупо шутил и чувствовал себя немного неудачником, когда остальные танцевали медленный танец, хотя старался казаться равнодушным. Пугающе непропорционально большая в темноте завитушка (она ведь даже не в середине!) на ковре всё ещё похожа на сову, а он такой взрослый, рядом спит кто-то и он так много всего может. Честно говоря, ноги спускать с постели всё ещё немного неприятно, но он уже умеет такое проворачивать. Он ещё раз посмотрел на Ваню («Нет, ну это мультик какой-то») и вспомнил, как в подростковом возрасте мечтал кого-то сюда привести тайком. Приводить было некого, да и палевно… Быть свободным и взрослым — жутко и здорово. Дождь опять забарабанил. Он влез в какие-то непонятные тапки при входе и вышел. Спотыкаясь о камни и что-то склизкое, Лёша спустился к реке. Он оттолкнул каменистое дно и шагнул в холодную плотную пропасть, ловя ртом речную и дождевую воду, и ничего не было видно, кроме ударов серебряных капель о темную вибрирующую бездну. Глаза быстро стали болеть: везде вода, везде темно, и ног не чувствуешь от глубины и холода, и это даже не страшно, если продолжать грести, брызгаясь. Черт, ладонь по лицу — шероховатый лоб, щетина, нос с незаметным прыщиком — возвращают в реальность, а ты пытаешься запомнить чувство полёта в невесомости. Сердце бьется от холода и возбуждения, и замирает, когда внезапно возвращается ощущение, что кто-то смотрит и это всё так глупо. Течение начинает будто бы ловить стопы, дождь постепенно прекращается, и Лёша забирается наверх, утопая в грязи в больших дурацких калошах, ужасно продрог. Пыхтит, пугает страшных лягушек в темноте, не помнит, где снял одежду и по пути домой несколько раз подскальзывается. Хочется закурить, хочется под одеяло. Уставший Лёша ещё минут 20 стоит у забора. Он заходит в дом, а на кухонном стуле почему-то висит сухое махровое полотенце, из носика чайника на плите выходят клубы пара. Кажется, под полотенцем свежая футболка. По груди разливается какое-то нежное чувство и становится неловко, потому что поступок, конечно, немного дебильный. Лёша вытирается, ищет что-то в сумке у входа, переодевается, пьет разбавленный кипяток и аккуратно, бесшумно ложится обратно. Спасибо-спасибо-спа… Нет, теплая кровать всё-таки скрипит под весом и ему куда-то скорее на ребра ложится теплая ладонь. Вот же блин. 6. Хардворк В душную аудиторию залетел огромный шмель. Громко шли стрелки часов — единственная деталь, нарушающая абсолютную тишину. Лёша сначала не заметил, дописывая решение первой задачи — в этот раз должно получиться. Сначала жужжание было тихим. Он зарылся левой рукой в волосы — ещё одной пересдачи он просто не переживёт. Но потом шум и это постоянное движение стали просто невыносимыми — шмель начал крутиться у него перед носом, садиться на листок, щеки, руки. Лёша отмахнулся третий раз, раздраженно вздохнув. Это у него ладонь или волосы такие мокрые? Неужели он так ужасно вспотел? Сзади послышался знакомый смех, спереди — язвительное: — На третьем ряду, я смотрю, происходит ожесточенная борьба. Что же вы нервничаете — для вас эта аудитория должна быть как дом родной. Наталья Анатольевна — прекрасная преподавательница. Была бы она ещё не садисткой, тираншей и в принципе несговорчивой злобной сукой, цены бы не было. Лёша оформляет вторую задачу. Шмель сел на затылок, потом подлетел к уху, часы шли громко, шею щекотала струйка пота, сзади — девичий смех. Лёша хлопает себя по затылку, «черт», оборачивается на голоса, а на самом верху сидит Аня и смотрит прямо на него. Смеется и краснеет, наклоняется к столу. И все-таки сильно вспотел? Шмель садится на нос. — Да отъебись ты. — Лёша бормочет. Экзаменаторша резко: — Шамутило (посмотрела в список, будто бы ещё не успела выучить его фамилию), я вас сейчас с экзамена удалю. Девушки взрываются смехом. Аня — смешливая курносая девочка, которая в девятом классе всё-таки ответила ему глупое: «Давай останемся друзьями». Тогда он, конечно, сказал: «Хорошо, без проблем», а сам подумал чуть позже: «Ну камон, какими друзьями? Мы с тобой дальше «скажи дз плиз» не общались. Было бы правильнее сказать: «Давай станем друзьями» или «Лёх, иди-ка ты нахуй».» — Извините, тут… — шмель продолжает вертеться у его щек, Ваня с переднего ряда кидает в него самолетик, но это не помогает. Шмель летает у лба, ускоряется и влетает прямо в ухо. От резкого звука Лёша открывает глаза и резко садится на кровати, слепо щупая правую сторону: обыскивает комнату на предмет наличия старых и нынешних влюбленностей. Ну хотя бы никто не смеётся и на том спасибо. Шум в ушах прекращается, дыхание восстанавливается быстро — до чего дурацкий сон. Лёша смотрит на время, немного расстраивается, зевает и думает о том, что потом надо не забыть прибить полки, найти Ваню, сходить в туалет и изобрести завтрак. Возможно, в другой последовательности. Но внезапно шмель возвращается — прежний шум резко ударяет по ушам и становится интенсивнее. Лёша прикрывает глаза и вздыхает: «Да сколько можно косить». Так, нет. Чего. На его участке? Судя по очень уж прерывистым звукам, Ваня забыл, что триммер сломанный и пытается разобраться, как работать с ним, уничтожая его окончательно. Ну отлично. Лёша выходит и обнаруживает знакомую фигуру в кепочке у сарая. — Доброе утро. — Ой, привет. — Ваня выглядит одновременно и виновато, и очень счастливо. — Блин, я не хотел тебя будить. — Ещё сонный и взъерошенный Лёша недовольно смотрит на триммер. — Я починил, представляешь. — Реально? — Ну смотри. — Ваня, с маниакальным видом смотря на инструмент, включает его и кивает в каком-то своем ритме, будто бы слушая классную песню. — Это ж ничего себе, как могу, да? Ого-го. — Он улыбнулся сдавленно и посмотрел на Лёшу, слегка хмурясь. — Надеюсь, я правда починил, и он не развалится. — Ого. Ну, крутой. Очень крутой. А я всё проспал. Ты б хоть разбудил. — Лёша слегка потянулся. Ваня в ответ пробубнил: «Да чего я буду». — Ты завтракал? — Нет. — Надо позавтракать, и я хочу сходить к тёте Гале. Можешь со мной, если хочешь разблокировать новый локейшн. — Хочу разблокировать «локейшн» идеальные дорожки без травы, если честно. — Сначала инструменты забрать всё-таки надо. А так, я могу помочь потом. — Ваня посмотрел на Лёшу без выражения и тот поднял руки в защитном жесте. — Понял. Ну, я просто покажу, где косить. Солнце и ветер игрались с кронами низеньких кривых яблонь, со светло-зелёными (почти белыми) яблоками. Звенели, путаясь и мерцая, поддерживая отдаленное журчание речного потока. Лучи тепло касались открытой кожи, намекая на жаркий день, ласково скользили по старым деревянным ступенькам, по усыпанной росой траве, раздражая зрение. Лёша подумал, что иногда лето ощущается так, словно тебе брызнули прямо в нос духами: возможно, они даже классные, но ты ничего не почувствуешь, кроме раздражения. А Ваня провёл рукой по деревянным перилам, наслаждаясь нагретым на солнце деревом, чуть облупившейся краской на нём. - Лёша снимает горячие бутерброды с плиты и смотрит на приятно расслабленного, немного задумчивого Ваню. Дверь приоткрыта, пускает пыльный солнечный луч и запах душного летнего утра, отдыхающего от ночного дождя. Пахнет жареным сыром, клубникой и деревом. Это какая-то очень приятная сцена, хочется сказать нежное. Он забирает со стола чайник и внимательно смотрит на Ильина: — Ты в институте мультфильмов учился, я правильно понимаю? Какой факультет? — Факультет хентая. — Пауза. — Ну, меня туда только на платку взяли. — Я так понимаю, ты разочаровался потом и магистратуру на факультете «Крутых бобров» проходил? — Лёша садится напротив. — Знаешь, я тут недавно пытался вспомнить мультики, чтобы помочь тебе придумать что-то новое, но так и не смог. Очень плохо всё помню. Пытался отбросить сантименты и проассоциировать тебя тоже. — И чего, как поиски? — Не получилось, только какие-то совсем абстрактные вещи. Часы из «Красавицы и чудовища», ботинок из диснеевских мультиков, который вылавливают вместо рыбы, черный кот из котов аристократов. Ну, это собирательно. — Это что-то на продвинутом ассоциативном. Пока не могу перевести, у меня уровень А2. — Лёша хмурится. — А с сантиментами? — Тогда Снусмумрик. — Ваня отхлебнул чай. — Каково это, возвращаться в Мумидол? - — Кстати. — Ваня указывает на позабытую табуретку с тазиком клубники. — Прошу, волшебные капсулы. Лёша моет клубнику и спрашивает только: — Во сколько ты проснулся? Есть что-то, чего ты не сделал? — Не будил тебя. — Он задумчиво надламывает хрустящий тост с мягким, тянущимся сыром. — Мне просто было ужасно скучно. — Ваня будто оправдывается. — Не всем 83 и не все умирают от метеозависимости. Шамутило ставит клубнику на стол, опять присаживается напротив и кивает серьёзно: — Восхищение. Благодарность. — Радость быть полезным. — Ваня неумышленно копирует кивок. — Это всё попытка меня задобрить, да? — Не знаю, в фильмах Уэса Андерсона все небольшие проблемы обычно решаются чем-то сладким, чем же мы хуже. — Он бы здесь сошёл с ума от неидеальности. В ответ Ваня лишь пожал плечами. Лёша посмотрел на немного взъерошенного Ванька, сидящего прямо перед ним за столом в окружении каких-то баночек, коробок. Он никогда не замечал, что здесь настолько низкий потолок, а кухонный шкаф со стеклянной дверцей косит и есть ощущение, что он давит своей заполненностью, какими-то выцветшими открытками с цветами, приклеенными на него. Лёше одновременно кажется, что он и безвозвратно вырос, и опять маленький, смущенный тем, что каждый сантиметр здесь зачем-то использован, принадлежит торопливо и неаккуратно протертым от пыли вещам, которые он знает, как использовать лишь в теории. Ваня тем временем, по всем законам абсурда и обратной перспективы, выглядит здесь очень органично, подходит по масштабу что ли, хоть и выделяется этим спокойствием, мягкостью и простотой черт лица, простотой силуэта и цветов. Он аккуратно кладёт пакетик чёрного чая на край тарелки («Чёрного?» — Лёша обращает внимание). На нём светлая, непонятно, каким чудом хорошо отглаженная футболка и никаких открыток, пыли, пятой кухонной лопаточки (нужно ли человеку больше одной?). Это утешительно. Ванька тоже не хотелось протереть тряпочкой… Ну, разве что лицо с больно уж красными от долгого пребывания на солнце щеками. Лёша добавил: — А у нас проблемы? — Представляешь, опять случайно чёрный взял. — Давай поменяемся. Мне всё равно, я вообще чай не люблю. — Они обменялись кружками, и Ваня улыбнулся, дуя на кипяток. — Этот самообман продолжается годами. И ты всё равно плохо спишь. — Ну, когда-нибудь я привыкну. — Плохо спать? Пить мой кофе? Обманываться? 7. Локейшн Чтобы перейти на другой берег, нужно было пройти к последнему дому на их стороне и спуститься к реке, там брод. Было всё так же солнечно, Лёша щурил глаза и не видел ничего, кроме скользких мшистых камней и ударов солнца о бегущие по ним звонкие ледяные струи. Когда он был маленьким, это был очень тревожный и опасный переход, почти что сказочный. Когда бабушка, опираясь на найденную случайно палку, возвращалась с Того Берега с гостинцами или тётя Галя приходила в гости (иногда даже в дождь, спасаясь от меланхолии. До чего странно) было ощущение, что они каким-то образом подчиняют себе стихию, раздвигают посохом холодную воду, склизкие камни и река их пропускает. А дети… Ну они слишком маленькие для чудес. К тому же, может, так и выглядит обряд инициации? Переход кончается очень быстро и это даже грустно — всего пара метров до деревянного двухэтажного дома с пристройкой и теплицей на заднем дворе. Воздух раскалён, щебечут птицы, и есть ощущение, что всё вокруг, ясное и неподвижное, живёт и движется где-то в глубине. Когда Галина Михайловна открывает им дверь и пропускает в тёмную комнату, звенят красные фурины. — Какой сюрприз! — Она всплескивает руками и крепко обнимает Лёшу. Это низкая миниатюрная женщина с роскошными седыми волосами, заколотыми на макушке, громким звонким голосом и необыкновенно сильными руками. — Здравствуйте. Галина Михайловна, это Ваня; Ваня, это Галина Михайловна. — Он, немного неловко жестикулируя, представляет их друг другу и тут же морщится, прикусывая губу. Галина Михайловна переводит восторженно-искрящийся взгляд с Лёши на Ваню, отмахивается, когда он протягивает ей руку, и крепко обнимает, говоря смешливо: «Ой, ну какой». Лёша видит растерянность Вани и чувствует себя очень весело. (А Ваня, сталкиваясь с его взглядом, осознает, что на Этом Берегу у него нет союзников. Лёша смотрит так, словно ему лет 6 и его сейчас пристёгивают, прежде чем прокатить на любимой карусели) — Проходите, ребята. Клубнику будете? Прекрасная в этом году, замечательная. Чай? У меня-то и к чаю ничего нет. — Сказала Галина Михайловна, ставя перед ними тазик клубники, розеточку с вареньем и тарелку рогаликов, вальсируя по просторной кухне. Ребята смущенно переглянулись. Её торопливые слова звучат, как случайно просыпанный бисер. — Вы не пугайтесь, что так темно. Спасаемся, как можем, жара страшная. Страшная! — Ну что вы, тёть Галь, присядьте. Ваня говорит спокойно: — Может, вам помочь как-то? Да и мы позавтракали только. Да? — Он привстал, и она наконец села, переводя глаза то на него, то на Лёшу и смотря как бы сквозь, вероятно всё ещё думая, что можно поставить на стол. Лёша кивает и оглядывается, принимая эту неловкость и милую, знакомую торопливость, а Ваня спрашивает серьёзно, прямо и с каким-то даже нажимом. — Как у вас дела? — И Галина Михайловна будто бы успокаивается, подхватывая серьёзный тон: — Да потихонечку, всё хорошо у нас, спокойно. — Как здоровье? — А со здоровьем, что может быть в моём возрасте… Хотя, знаешь, бок прихватывать часто стало… — Где? — Ой, вот тут знаешь примерно… — Она смотрит на расслабленного позицией наблюдателя и разве что немного удивленного Лёшу, и говорит потише. — Твой друг врач? Лёша прыскает, отрывая хвостик клубники: — Если бы. Нет, совсем нет. Она отклоняется от стола и серьёзно кивает, задавая вопрос уже Ильину: — А чем вы занимаетесь? — Я друг Лёши. Ну и коллега. Мы на работе познакомились. — Ваня чуть улыбается. Всё это время он внимательно, спокойно и открыто смотрит на женщину. Она одобрительно кивает. Лёша добавляет шепотом: — Клубника изумительная. — В доме очень громко идут часы и доносятся звуки радио из соседней комнаты. Она в ответ кивает Шамутило, улыбаясь так, словно у них есть общий секрет (он у них есть уже лет 25, хотя они почти не общаются). — В этом году вообще удачно всё растёт… — И вновь обращается к Ване. — На самом деле, вы простите меня, но вы слишком серьёзный для того, чем занимается Лёшенька. — Лёша давится улыбкой, серьёзно кивает и откидывает руку за спинку стула. — Ой, кстати, а чём ты занимаешься? - Это изумительно. - Ваня проводит рукой по какой-то старой походной фотографии в альбоме. — Ой, Лёшенька, ты же уже сто раз это всё видел, дорогой. — Она указывает морщинистым пальцем на своё молодое лицо на групповой фотографии. — Ну ты можешь оставить своего товарища, мы ещё пообщаемся, да? — Хорошо, тёть Галь, я, пожалуй, пройдусь немного и вернусь к вам. — Он провёл теплой ладонью по ваниной спине: обряд инициации нужно проходить вне зависимости от возраста. — Заберу его у вас. — А ты можешь не забирать. — Она хихикнула. — Это вы сейчас так говорите, потом ещё просить будете. — Он посмотрел на Ваню. — Схожу поздороваюсь. Лёша вышел из дома и дошёл до небольшого сероватого домика, бывшего гаража, по узкой дорожке, окружённой высокой травой и борщевиком, кивающим белоснежными головками. Зелень лоснилась, словно спокойное море. Дверь была приоткрыта, на стуле, отвернутом от стола, сидел старик и курил, подставив сухое бледное лицо к скрипящему вентилятору. Его усиленная работа — единственное, что нарушало глухую тишину. — Здравствуйте. Старик спокойно посмотрел на него и улыбнулся, сверкнув серебряным зубом: — Ну ничего себе. Вот это да. Обычно приезжает и не зайдёт, ничего не скажет. Приехал-уехал. — Он медленно поднимается, опираясь о стол дрожащей рукой, и отмахивается, когда Лёша подлетает, чтобы помочь. — Не осуждаю. Одобряю даже, так сказать… подход такой. — Шаркает, ищет стул. — Сам был шустрый, это уж точно, не поймаешь. Присаживайся, пожалуйста. Как дела? — Да всё хорошо. А я смотрю вы сюда уже насовсем перебрались? Мне бабуля рассказывала. — Ну вот, решили последние деньки спокойно провести. В дали, как говорится, от цивилизации. — Не тяжело так? — Нет, что ты. Машина есть, все дороги знаем. Да и человеку много не надо ведь… Три аршина земли, как говорится. — Он потушил сигарету. Лёша разглядывал пустое помещение, где был только стол со стопкой бумаг, нетбуком и старой лампой, три стула и несколько коробок, на которых лежали какие-то пыльные книги. — Этому же вроде Чехов возражал, нет? Что-то о том, что человеку нужен весь мир. — Ну, он не всегда прав. — Он посмотрел на Лёшу водянистым, мутным взглядом, радужка почти совпадала по цвету с белками глаз. — У меня вон и кабинет свой появился, так сказать. Галя знает, как я не люблю гостей и беспокойство. — Как хорошо. Чем вы здесь занимаетесь? Старик смеётся: — Представляешь, пишу мемуары. Для потомков. — Ого. И как продвигается дело? Он поправил вентилятор и направил его неприятный, пахнущий чем-то механическим, холод на Лёшу. — Какое дело? А. Мемуары-то… хорошо. Да, хорошо. Знаешь, помогает время так хорошенько… — Он провёл ладонями по воздуху. — Растянуть. — Что вы имеете в виду? — Галя говорила, что писать надо конкретно. Возможно, даже надо начать с этого… ну, что для истории важно? — Лёша пожимает плечами. — Конфликт? — Точно, вот. Конфликт. И события. Мемуары же за этим пишут — рассказать, как прошла жизнь. — Лёша кивает, замечает, как лучи солнца где-то проходят сквозь деревянные темные стены, и из-за этого можно легко представить, что дом в огне, горит прямо сейчас. — А я понял, что это всё очень скучно. Может, конечно, достижений не набрал, но… как это сказать-то… такие значимые моменты они… как вспышки. А действительно запоминаешь другое. — Они какое-то время молчат. — Я ж неделю назад начал писать, как дом этот купили, как ехали с Галочкой сюда. — И как получилось? — А я, представь себе, до сих пор еду. Время замедляется, когда размышляешь, а. Сидишь себе, вспоминаешь, даешь возможность вспомнить мелочи и столько всего, как оно говорится там… — Он разводит руками, смотря прямо в глаза. — Проясняется. Свежесть каких-то чувств тоже нет-нет да и вернется. — Дадите потом почитать? Старик смеется и кашляет: — Конечно, ты же почти единственный человек, которого я смогу, так сказать, принУдить. — Ну почему же, Фёдор Степанович. Мне было бы очень интересно. До сих пор помню некоторые ваши мудрости. — Старик в ответ бормочет: «Да какой там». — Ну, что нужно выпить ложку подсолнечного масла, чтобы не пьянеть, например. Он как-то печально усмехается и хлопает Лёшу по плечу. — Ну понятно, понятно. — Фёдор Степанович кашляет и продолжает. — Знаешь, Лёш, время переоценено. — Что это значит? — Лёша уже поднимается и собирается идти к выходу, но замирает. Старик закуривает сигарету, смотрит отстраненно на вентилятор, и Лёша чувствует разочарование, чувствует себя немного героем «Великой красоты». — В этом есть какой-то смысл? — Понимай, как хочешь. Шамутило мягко усмехается: — Знаете, вы говорите, как один мой хороший знакомый. — Старик кивает ему, и Лёша понимает, что разговор, видимо, окончен. Он улыбается. — До свидания. Он чувствует, что ему невозможно хочется бросить кому-то ироничный взгляд, замечает несколько бутылок за коробками при входе, оборачивается и наталкивается на высокую траву. Не найдя дорожку, возвращается к дому, путаясь в высокой траве и каких-то белых цветах. Он открывает дверь. Звенят фурины. По радио передают прогноз погоды. — Ну не могла же она так сказать. — Ваня сидит спиной и его голос звучит изумленно. — А ты представь себе, Ванечка. — У неё были широко раскрыты глаза. — Так и сказала. — Она моргнула. — Мне в лицо. Я потом со всех фотографий её убрала. — Женщина легко ударила ладонями о стол и посмотрела на Лёшу, смягчившись. — Ну как дела? Уходите уже? Я вам всё собрала. — Да, мы пойдём, наверное. Сходил вот, с Фёдором Степановичем поздоровался. — Ой, царство ему небесное. Тебе рассказывали? — Лёша замер, и что-то у него внутри сжалось, упало и покатилось. Женщина вздохнула. — Ну ладно, ребятки, провожу вас. Когда они шли к дому, Ваня смущенно улыбнулся: — Я запутался перед кем мне нужно создавать хорошее впечатление. Они заходят в дом, и Ильин смотрит на часы: — Ты хотел как-то по-особенному замариновать мясо на вечер. Самое время, нет? — Да. Потом прибью полки. — Лёша задумчиво чешет у виска, и они пересекаются взглядами. — Ванёк, я, кажется, с ума схожу. — Ну, пока ты это осознаешь, всё хорошо. — Он беззаботно пожимает плечами. — Расскажи потом мне как именно… Может, придумаем что. 8. Макродеревья и макровыводы После ужина они садятся на деревянную скамейку перед домом, повернутую в сторону пустыря и бесконечного леса за ним, дрожащего и нервного, несмотря на безмятежность солнечного вечера. Макушки деревьев качаются, будто бы возмущенные и спорящие фигуры. У Вани звонит телефон, и Лёша смотрит изумленно — тут почти никогда не ловит. — Я просто правда очень хорошо обращаюсь с техникой. — Ваня произносит с нажимом, смущенно улыбаясь, и достаёт телефон. — Это мама. — Он смотрит виновато. — Давай я чай нам сделаю, да? — Он встаёт и хлопает Ванька по плечу, тот кивает. — Связь чуть лучше в серединке пустыря. — Привет. Всё хорошо. А? Всё хорошо говорю. У Лёши? Всё хорошо. Хорошо. Наверное… Повтори, пожа… Послезавтра утром. Послеза… Что? — Ильин бредёт куда-то вперед. Лёша спускается к реке и спокойно наблюдает за мерным дыханием вечернего тумана, ласково растекающимся по зеркалу реки — всё равно пока он там говорит, можно устроить классическую чайную церемонию. Жаль чаху нет. Да и всего остального, в принципе, тоже. Шамутило возвращается с двумя кружками зелёного чая с мятой, но не обнаруживает Ваню на скамейке. Откуда-то из-за кустов слышит: — Кто тут такой хороший… Такой милый, такой… ой, ласковый. — Ильин гладит черного кота с белыми лапами по белоснежному животику. Кот щурится от удовольствия. Ваня оборачивается на Лёшу, который стоит на небольшой дистанции. Кот ложится на бок, и Шамутило видит, что у него нет одного глаза. Ваня, уже не смотря, продолжает гладить его за ухом и улыбается. — Смотри, кто пришёл. Лёша приподнимает бровь и выглядит чуть напряженно, делает шаг назад. Ваня поджимает губы и на секунду успокаивающе прикрывает глаза. — Пойду руки сполосну и приду к тебе. — Хорошо. — Лёша садится на скамейку и периодически поглядывает вправо с каким-то детским чувством тревоги. Ваня приходит почти сразу, забирает кружку и дует на уже остывший чай. — Может, скосить траву так, чтоб была дорожка. — Тебе так понравилось косить? — Лёша усмехается. — Там правда связь немного лучше. — Ну, совсем немного же. — Он задумчиво делает глоток. — А не хочешь выкосить дорогу до центра пустыря идеальной спиралью? — Блин, ну здесь всё же масштабы не те. Хотя… Можно выкосить круг, симметричный спирали, на другом берегу. — Боюсь Галине это не очень понравится. С другой стороны, она там ничего не сеет. — Шамутило закусил нижнюю губу. — У неё странное чувство юмора, так что, думаю, она даже поможет. — Лёша вопросительно посмотрел в ответ. — Ну, то, как она тебя пранканула сегодня… Страшная женщина. — Пранканула? — Сказала так про живого мужа… Она вроде в трезвом уме, поэтому я и подумал, что просто чувство юмора странное. — В ответ Лёша сначала недоверчиво хмурит брови, а потом расплывается в какой-то немного идиотской улыбке с оттенком облегчения. Ваня поворачивает голову, его глаза загораются от внезапного сознания. Он начинает посмеиваться, приподняв брови. — …Она мне ещё, когда ты уходил, говорила о том, что он совсем не помогает… — Его всё это сильно рассмешило, он разулыбался и приложил руки к горящим щекам. — Называла не очень приятно… — Бедный мужик, живет в иллюзиях. — Лёша хмурит брови и тоже смеётся. — Господи. — Не знаю, мне кажется, ему получше, чем ей. В его мире его понимают и принимают, а в её… ну, она замужем за «сумасбродным хрычом». — Ого. Здорово она его. — Лёша будто бы чуть задумался. — Но это понять можно. Хотя, я всё-таки не уверен насчет того, в какой позиции быть лучше. — Мы-то уже с позициями определились. — Ну нет. — Лёша нахмурился и протянул — что ещё за сравнение. — Нет. — Они улыбнулись друг другу. — Ты не старик, всё-таки младше меня. А всё остальное да, конечно. — Ваня пожал плечами как-то беззаботно, а Лёша достал сигарету, вопросительно кивнув. — Да конечно, Лёш. Ваня глядел на дрожащие, трепетные и недостижимые макушки высоких деревьев, на этот ограниченный, словно большой зал, простор. — И всё вообще хорошо. — Шамутило слегка запрокинул голову и выдохнул дым в чистое голубое небо над ними, ясное и широкое. — А нахуй реку переплывать тогда? — Ваня смотрит пытливо, слегка смеясь глазами, а Лёша давится от неожиданности. — Что? — А нахуй реку переплывать в дождь, если у тебя всё вообще хорошо? — Они оба прыснули. — Я когда понял, подумал, что всё, потеряли человека. Утром уйдёт рыбачить на два дня, вернется в штанах цвета хаки… Или как там… В камуфляжных, вот. — Тут негде рыбачить. — Лёша развел руками. — Оно и испугало. Лёша посмотрел серьёзнее: — Захотелось почувствовать себя ещё свободнее. — Почувствовал? — Ваня смотрел понимающе. — Почувствовал, что между плавками и обычными трусами всё-таки имеется ощутимая разница. — Теперь у меня тоже есть приветственная история о тебе. — Кот трётся о ванину ногу, касается длинным, поднятым хвостом и Ильин нежно проводит по нему рукой, гладит, играя.