Как только он вернется

«Если все началось с письма, им должно и закончиться. Я более не смогу держать тебя поодаль, но и не смею распахнуть объятия, не будучи уверенным в твоем согласии. Я искренне желаю переписать историю заново, надеясь изменить её конец. Если в тебе ещё остались силы, чтобы принять мою руку, и не отпускать её до самого конца, то пройди со мной путь, что так и не получил начала с набережной в Бейкозе. Если же нет, то отдай мне прощальное письмо в следующую нашу встречу.

Зия Карлы»

Взмокшие глаза несколько раз моргнут, ещё раз бегло проглядывая строчки. Страшащую тоску сменит чувство смущения: отроческого, первичного. От которого лицо заливает непристойная алая краска, расходясь по всем очертаниям загорелой кожи, телу становится жарко до машинальных взмахов кистям. Полное сокровенной радости молчание, грозящее так скоро перерасти в довольный, даже счастливый, вскрик. Столько опасения вызывает десяток простых словосочетаний, когда взгляд впервые уставляется в грядущее чтиво, и сколько умиротворения приносят они в конце, когда послание дает однозначный ответ на изматывающий месяцами трепет. Дыхание захватывает, грудь заполняется вязкой смесью, которая мандражом рассыпается по скелету на следующем выдохе. Действительно, спустя десяток минут, когда все танго эмоций окончательно выдыхается, на смену приходят мысли полные светлого разума, а к устам прилепляется победная улыбка. Румянец угасает, глаза не горят ни испугом, ни безумием. Тело вздрагивает в последний аккорд, возвращаясь в реальность, в которой телефон завалился под журнальный стол, послание сложилось вдвое, а вино в бокале потеряло необходимую температуру, при которой сладость идеально балансирует с терпкостью. Аланур находит себя совершенно смятенной, одетой вперемешку в самые лучшие и неудачные наряды её жизни. — Кэти! — выкрик полный недовольства долетит до первого этажа. Усталая служанка поднимется в кабинет, испуганно заглядывая в глаза женщины, слегка комично подбирая разбросанные вещи. — Где тебя носит? Моя спальня готова? — Аланур поднимет голову, затем вставая с корточек, приобретет вновь вид светский, достойный, как ни в чем не бывало направится к коридору. С явным акцентом раздастся положительный ответ, на что Аланур лишь бросит пренебрежительно: «Прибери здесь и ступай». Забрав начатую бутылку, женщина вальяжно переступит порог, подбирая пиджак полный ложных надежд. На входе в спальню взгляд сощурится, а голова наполнится интригующими мыслями. На экране телефона высветится сообщение: «Ты в порядке?». Она не сможет ответить на этот вопрос даже самой себе: ни в момент, когда вода ошпарит израненную кожу, ни когда парадная шелковая ночнушка окольцует тело, ни в секунду, когда последняя капля хорошего «Бордо» коснется кончика языка. Тревожно поглядывая на экран телефона, привычно оставит уведомление висеть в воздухе, так и не найдя слов. Немного притупившийся разум закончит строить теории, перестанет копать под себя, задавая самые каверзные вопросы отражению. Отнюдь нет, она не будет спокойна. Но что это — умиротворение — непозволительная роскошь даже для самых богатых людей планеты! Чем больше нажито за годы тяжкого труда, тем больше скелетов в шкафу, тайн от самого себя. И очень нелегко в них признаваться, будь ум трезвым или опьяненным. Так, листая недалекую бульварщину, да и не особо вслушиваясь в белый шум современной музыки, Аланур будут томить предвкушением несколько раздумий о завтрашнем дне, сводящиеся все ближе к новостям о её последнем выходе в свет, который она в своей голове уже громко нарекла заголовком первой страницы: «Гениальная выставка Аланур Талун». Все продолжится ровно до момента, пока глаза не начнут смыкаться, укутываясь в сонный деготь. Все темное и равнодушное оборвалось за минуту. Дверь спальни распахнулась, на пороге появился озлобленный, угнетенный, но хорошо знакомый силуэт. Он пришел ровно в тот момент, когда дрем перерастает в нечто большее, выход из которого ощущается особенно остро, в резком подъеме с кровати, смешанным с паникой. Широко раскрывая глаза, Аланур включила настольную лампу, накидывая на себя тонкий халат. Только успев раскрыть рот, из-за угла показался второй силуэт, сразу начав свое предостерегающее пустословие. — Сестра, Аллахом клянусь, я просил подождать её до утра, — смущенно Махмут приклонил голову в пол, чуть поднимая взгляд только при обращении. — Я говорил, что вы уже спите, простите. — Как ты меня назвал? — почесывая плечо, Аланур неудовлетворенно поджала губы. — В любом случае, спасибо, можешь идти. — Госпожа Аланур, извините, госпожа, верно… — с каждым словом тон голоса становился все тише, а движения приобретали большую неловкость. Немного погодя, ещё раз взглянув на женщину, и недвусмысленно поняв её жест рукой, парень предпочел попятиться назад, удаляясь из дверного проема. Под нос он повторял одно и тоже: «Госпожа Аланур, госпожа Аланур»… Любой другой, кто не знал бы его, подумал, что мужчина медленно сходит с ума, но даже Кэти не удивилась столь привычной для Махмута зацикленности, когда открыла ему дверь на выход из особняка. Наверху же грозилась разорваться искусно собранная бомба из старых обид. Продумывая каждый шаг, несколько раз обращаясь к себе в мыслях, Аланур точно знала диалог, которой состоится в день после выставки. Гордо убеждая себя, что наизусть знает дочь, все её привычки, она готова была подписаться под документом, заключающем в себе суть покорного характера Бесте. Но эта женщина не учла, что вся лесть материнству затрещит по швам, как только в смиренной девушке заиграет уверенность в правоте утверждений, и она точно поймет, как жестоко с ней обошлись. Такова природа Аланур: даже пот построении хитрейших комбинаций, она не может учесть того, что не соответствует её требованиям к ситуации. Она начнет разговор так, как делает всегда: с подхалимства, пытаясь предстать радушной матерью-героиней. — Что случилось, моя Бесте? — голос защипал нежностью, путавшейся то ли с неискренностью, то ли с волнением. Женщина убрала упавший локон былой классической укладки и повернула лицо дочери к себе. — Говори, что встревожило, раз ты решила приехать в ночи ко мне? Глаза девушки залились красным, полным несчастья, цветом. За сегодняшний вечер ей вдруг стало ясно, что весь мир, что сокрушался вокруг нее — иллюзия. Вечная ложь о старых временах, об успехе, о жертве матери ударилась об пол и показала иную сторону. — Тебя же ничего не беспокоит? Так легко сломать мою жизнь, даже не вздрогнув. Правда, тебя ничего не волнует, — прозвучало так безжизненно, но столь колко. — Хотя бы сейчас не делай вид, что ничего в твоей жизни не произошло! — Что меня может беспокоить?! Ты нашла отца, он не против заключить тебя в родственные объятия, а я готова встать в угол и наблюдать за этим хэппи-эндом! — экспрессивно, в меру темперамента, женщина сорвется на крик. Аланур усмехнулась, отходя обратно к кровати. Нервно ударяя кистями по ногам, с уст сорвалось тихое: «Хорошо…», глаза пробежали по комнате. Присаживаясь на матрас, женщина сложила локти на коленях, напрягаясь во всем теле. Вдруг разговор пошел не по плану, взывая наконец-то расставить все точки. Чем больше тянулось молчание, тем плотнее в горле заседали несказанные слова, требуя вырваться наружу. Бесте лишь уныло взглянула картину, как ей казалось, удушающего спокойствия, уже рассчитывая уйти, наконец-то переодеть неудобное платье, выплакаться в угоду душе, стараясь стереть из памяти сегодняшний насыщенный день. Но вдруг тихий, непривычно неуверенный голос остановил её, пробираясь под кожу, сильно пугая. — Давай поговорим. Что ты хочешь услышать? Как так получилось? Присаживайся, рассказ будет долгим, — явно недовольно, она показала на пуф напротив кровати. — С Зией Карлы я познакомилась случайно. Мы навсегда останемся людьми из разных миров, поэтому наша встреча не могла быть ничем, кроме стечения обстоятельств. Нас свела моя художественная практика в Академии, отработка пейзажей. Так и случилось: мне предстояло возиться с красками в самую тусклую погоду, ему — просиживать без дела. Он тогда помогал родным, пас овец. Думаю, не стоит объяснять, что может случиться между двумя молодыми людьми, — женщина почувствовала смущение, явно выступившее на лице дочери. — Но да, мы действительно друг друга полюбили. Очень искренне, с той силой, ради которой жертвуют своими устоями, превозмогая преграды. Если когда-то, хоть на миг, меня бы вернули в то чувство, я бы ни за что не отказалась от него, — медленно уплывая в собственный рассказ, незаметно для себя, поправила волосы. — Но когда мы больше всего хотели остаться вместе, забыв про все, что пророчат наши семьи — нас разлучили, — пожала плечами, будто до сих пор задается вопросами о том дне, — Я долго ждала его на пристани, в жуткую метель, пока не получила от незнакомца аккуратный конверт. Мне тогда казалось, что мой мир разрушился, наверное, так оно и было. Ещё несколько часов я ходила вокруг, надеялась, дурочка, — прозвучало с долей иронии. — Как оказалось тридцать лет спустя, он все же пришел, его задержала мама, но он пришел. Вместо меня, его встретил хорошо знакомый ему человек — Невзат. Точно так же, как и мне, вручил бумажку, ничего не объяснив. И знаешь, что самое удивительное в этой истории? Госпожа Сехер, которую Аслы называет мамой, которую ты считаешь невинным ангелом, написала «одно лишь письмо», но смогла сломать жизни всех, включая свою. Я узнала, что беременна всего за несколько дней до назначенной встречи в Бейкозе. Я решила, — взмахнула рукой, — пусть, пусть он узнает от меня в тот день, такая радость! Думала, у этого ребенка будет то, чего не случилось у меня — семья, полная любви! Но не получилось, — подняв брови, её рот сомкнулся, а в комнате повисло тяжелое молчание. Аланур прочла на лице дочери сожаление, наконец вырывающееся с плотно сомкнутых губ. Запрокинув голову, женщина набрала грудь воздуха, слегка взмахнув фалангами пальцев у лица. «Если не продолжу, буду сожалеть» — констатировала себе под нос. — Орхан был моим другом-авантюристом. Сын папиного приятеля: золотой мальчик, настоящий красавец, на которого вешались мои ровесницы, — голос зазвучал тверже, уверенней. — Всё при нем! И острый ум, и обаяние, все! На тот момент мы знакомы не так давно, но тогда он казался единственным вариантом, который исправит мое положение. Он предложил самую глупую из своих затей — жениться на мне. Я не хотела, я честно сказала ему, что никогда не полюблю его, — уже устало развела руками, — но он добился своего. Ему почти всегда удавалось свершить желаемое. Я узнала, что Зия женится, махнула рукой, но до последнего надеялась, что когда-то этот мужчина вернется в мою жизнь, и я расскажу ему, какая у него есть чудесная дочь, как она любит человека, которого никогда нет рядом, как называет его отцом. Но годы шли, Орхан рассчитывал, что я стану его боготворить за несусветное благородство, а я только надеялась, что когда-нибудь он наконец-то поймет, как глупо эгоизм воспринимать за нравственность. Он был слепо одержим своим идеальным обликом: продюсер самого желанного лейбла в стране, лучший друг всей эстрады, но при этом милейший семьянин, любящий папа и муж. На деле: жалкий, корыстный, асоциальный, — громкие тона воспламеняющейся речи стали угасать, как угли в камине, из нутра стал выходить глубинный голос, развертывая глубочайшую рану и вину, — Ты не ответила мне ничего про свои детские воспоминания, потому что их с тобой и не случалось. Пока я создавала свою галерею с нуля, отказавшись идти по пути отца — торговать муляжами, представленными оригиналами; Орхан добротно прожигал оставшиеся деньги своего наследства, очень быстро растратив все на безумные увлечения. Ты оставалась на попечение гувернантки, изредка наблюдая одну и ту же картину: что-то громко разбивается об пол, я убегаю в ванну, а Орхан хлопает дверью. На сегодняшний день такое прячут за приватностью, детей не выводят под вспышки камер, держат подальше от публики разного рода. Ещё двадцать лет назад такого термина не существовало, но он бы очень пригодился мне, чтобы ответить на самый частый вопрос «Когда же мы появимся всей семьей?». Всегда стыдилась того, что не смогу ответить на любой вопрос о тебе. Что ты ешь? Какой твой любимый цвет? Ты больше любишь: рисовать или читать книжки? — на глаза вновь напали слезы, но они были тихие, искренние, не хотели скрываться. — И наверное, это единственное, за что я должна просить у тебя прощения. Не за то, что ты только сейчас узнала, кого я отчаянно любила, и ради чьей любви решила дать тебе жизнь, нет. За то, что не была рядом, когда ты нуждалась во мне: не плела тебе косички на ночь, не учила твои уроки, не дула на раны, когда ты падала в саду. Я не смогла донести до тебя всей своей любви, не научила разбираться в людях, не была честной, когда ты задавала вопросы. Я была ровесницей Аслы, когда ты родилась, и в любых других обстоятельствах, дала бы тебе все. Я очень любила твоего отца, но все эти годы растила огромную обиду, которую передала тебе. Сердце ныло, когда уста сомкнулись в последний раз. Разум больше не мог связать ни слова, и кричал, что все они исчерпаны. Бесте поднялась и подошла к матери, смотря ей в глаза. — Мой любимый цвет — желтый, цвет солнца, — сглотнув ком в горле, она присела рядом. — Больше я любила читать. На первый год в школе вы подарили мне книгу по анатомии, детскую, — улыбнулась, — на левой части страницы было строение человека, на правой описание. Всё по разделам: скелет, мышцы, кровеносная система… Я зачитала ее до дыр. В детстве я любила все, кроме цветной капусты и айвы. Сейчас не люблю ничего, последние лет пятнадцать я ненавижу любую еду, — медленно её голова опустилась на колени матери, а тело свернулось клубком на краю кровати. Руки отпустили тяжелые шпильки, те упали на пол с глухим стуком, как в забытые годы. — Мне нравилось заходить в твою гардеробную и примерять бусы, серьги, но я боялась трогать косметику. Один раз я нашла коробку старых вещей: старые фотографии, куртка, письмо. Я не знала, кому они принадлежат Но от них исходил такой теплый запах, он не бил в ноздри, как одеколон отца, — кисти Аланур затерялись в гладких волосах дочери. — Мне не нравились косы, я терпеть не могла, когда няня заплетала их по утрам, она слишком сильно затягивала пряди, к вечеру голова начинала болеть. Мой любимый мультик — «Анастасия». Он о потерянной принцессе. Там ещё есть старый волшебник, он всегда чем-то напоминал папу, особенно своей песней с жуками, — столь наивно. — Я помню, как ты сказала, что у меня всегда должно быть место, где я смогу спрятаться от бури. Я никогда не могла найти его в доме. А ещё помню, как очень поздно вечером, уже зимой, я выбежала с маленькой Аслы на руках, потому что услышала споры во дворе. Так страшно: Аслы плакала не переставая, я оббежала весь дом, но прислугу отпустили после ужина. Я услышала громкий всплеск, крик, и рев двигателя, а потом наступила тишина… В саду увидела тебя на краю бассейна, всю мокрую, впервые неидеальную. Ты взяла у меня сестру завернутую в плед, и дрожащим голосом огласила: «Мы втроем, мы — три мушкетера». Тогда я поняла, что он больше не вернется, в этот раз уехал навсегда. И так глупо, мне так мало лет, но мне вдруг показалось облегчение, взрослое, настоящее облегчение. Но все равно, ты никогда не говорила, что тогда случилось. Я стала винить тебя. Аланур, не желая вспоминать тот вечер, скрасила опечаленное, сочувствующее лицо квелой улыбкой. — Окей, — пробежало мурашками по телу дочери, — Хорошо… — женщина убрала последние слезы. — Пора спать, Бесте, а то сама расчувствовалась и меня прихватила, — выпутываясь из объятий, она отошла к окну. — Ты меня с ума сведешь, что ещё? — чувствуя тяжелый взгляд, немного повернула голову. — Зачем ты это сделала? — Орхан Талун очень коварный человек, у меня нет выбора, кроме как обнажить свои тайны первой. Он бы непременно поднес все не в том свете, как есть на самом деле. Эта женщина мастерски меняла свое отношение к ситуации в угоду собственному мнению. Она действительно умела собирать себя из обломков, превращаться из самой нежной нуги в закаленную сталь. — А Аслы? Аланур засмеялась. — За кого ты меня принимаешь, Бесте? У всех женщин случаются ошибки, но иногда из них выходят очень даже милые дети. Закрывая за собой дверь, Бесте испытала нечто похожее, на то взрослое чувство, что впервые ощутила в прекрасном и далеком. Та озлобленность, с которой она ступала в родной дом, ушла, осталось тихое чувство, напевающее квелую историю с робким равновесием. Но не каждый встретил эту ночь в обнимку теплых занавесочных разговоров. Кого-то изматывала свинцовая тишина мрачного дома. Только в камине кряхтели тихие угли, раздавая по жилищу запах древесного лака. Это горел старый ней — пастушья трубка — разломанный на несколько частей. Женщина безжизненно глядела в глубь огня, который сама породила своей холоднокровной натурой. Первой искрой в семейном пламени стала старая фотография, второй — красивейшие стихи арабского мира, посвященные не ей, третьей — томительно долго, изнурительно тлеющий музыкальный инструмент, песни которого никогда не были подвластны её слуху, а самой последней, что сейчас летит в костерок блеклой семейной жизни, стало прощальное письмо. Так сгорало её сердце, прикованное к человеку, оказавшимся совершенно чужим. Она саморучно взрастила сад, полный любви: счастливой, семейной, правильной. Столько ухаживала, пачкала колени о черствую землю, разливала нектары по ней, чтобы каждый росток знал о её бескорыстной и нежной. Эта женщина подвязывала те стебли, что нуждались в поддержке, старалась принять даже самое уродливое за нелепую напасть. Но ей было неподвластно только одно: сколько бы одуванчики не разлетались по весне, не усаживались вглубь земли — их вырубят, как сорняк, посадив в цветник яркое, многолетнее растение, что будет пахнуть годами, напоминая о себе из года в год. Да, невинные желтоцветы живут по два-три десятка лет, каждый раз затмевая поздних долгожителей. Они обволакивают собой пока никчемную траву, заливают все своим светом, но все равно проигрывают бой с природными силами, уходя в закат до следующего года. — Почему? — только и смогло вырваться в сокровенном плаче. — Почему? По комнате проплыл знакомый аромат, родной. — Не понимаю… Как чувства могут победить разум? — она обернулась на мужа, вошедшего в комнату бесшумно, как последний призрак её любви. — Ты бросаешь нас из-за нее, что я сделала не так? — Сехер… Он не подошел ближе, не взял её руку, как делал при всяком ложном разговоре. По столу прокатилось обручальное кольцо, в конце пути долго кружащееся по своей оси, с тонким металлическим скрежетом, разрывая слух женщины. — Я развожусь с тобой, но не со своей семьей. Я не смогу больше разрываться между вами, поэтому дай мне поступить, хоть раз в жизни, так, как я считаю нужным. Много лет назад ты сделала выбор вместо меня, поэтому сейчас я выбираю за нас двоих. Так будет лучше. Дверь прискорбно скрипнула, а сквозняк затащил то неяркое оставшееся пламя. Женщина взяла в руки телефон, проглотила все слезы, что ручьями разливались длинные бесконечные часы, и набрала единственный незаписанный номер. — Господин Орхан, я вас не разбудила? На той стороне послышался весьма бодрый голос, пусть и без должной трезвости. — О, госпожа Сехер, звонок после захода солнца может значить несколько вещей. Вы или хотите страстного уединения, или считаете нужным все-таки согласиться на мое предложение. Поздновато спохватились, уважаемая. Даже не смотря на его лицо, слыша только искрометную речь, женщина чувствовала, как расслабленно его самодовольное выражение. Орхан Талун не скрывал в своих интонациях победной радости, не имел привычки надевать маску без надобности. Ещё он тонко чувствовал собеседника, несмотря на то, что находился за километры от его гримас. — Что вы имеете в виду? — вопрос раздался барахтающимися в воздухе слогами. — Ещё днем я предостерегал вас, что моя женушка очень скоро может выдать сенсацию для всего светского мира. То и произошло. Ваш благочестивый сегодня узнал её самую большую тайну за семью печатями, и видимо, поспешил переметнуться на темную сторону, раз вы звоните в такой час. Выше нос, улыбнитесь, никуда Зия не денется, верну я вам его в семью, даже моргнуть не успеете! — Вам бы стоило научиться слушать собеседника. Мне требуется от вас несколько иное. Сехер отодвинула телефон от себя, прикрывая динамик из-за исходящего от него непрерывного смеха. — Уж извините, вы не в моем вкусе, — не сумев даже отдышаться, Орхан ещё несколько раз попытался сдержать распирающее его чувство ошеломления. Пропустив мимо ушей непристойные комментарии, женщина продолжила. — Я не смогу победить Аланур, она больше не моя проблема…